Мой школьный приятель Витя Сухарь работает санитаром в психушке. Звучит банально, но если бы вы видели эту психушку! Я однажды там бывал. Это что-то! Трехэтажный особняк с колоннами в нескольких километрах от Рублевки, вокруг — сосновый бор, внутри — отдельные палаты с джакузи, панорамными окнами, мраморными полами и обтянутыми шелком стенами. Повсюду гигантские аквариумы с диковинными рыбами, клетки с райскими птицами, пейзажи, передвижниками написанные. Красота такая, что я оторопел.
Как вы уже догадались, это не простая психушка, туда абы кого не кладут. Это заведение элитное, и пациенты здесь элитные тоже: допившиеся до чертей бизнесмены, свихнувшиеся от страха быть пойманными
на взятке чиновники, исколовшая себя золотая молодежь. Вот Сухарев за ними и присматривает, ухаживает: гулять водит, беседами развлекает, кормит — иной раз с ложки. Короче говоря, все желания пациентов исполняет, кроме, конечно, касающихся алкоголя и наркотиков.
Один день пребывания в лечебнице таких денег стоит, что мне сумму эту озвучивать страшно. Да и не в сумме дело. Дело в том, что с некоторых пор Сухарев стал записывать истории своих подопечных. Имена меняет, конечно, сюжет слегка домысливает, чтобы главного героя было не узнать. Зачем он это все пишет — приятель сам не знает. Говорит, что просто так. В общем, я одну историю у Вити выклянчил и решил отправить вам. Она любопытная — напечатайте ее, пожалуйста. Пусть люди прочтут — ведь история, так скажем, со смыслом...
В ту ночь Борис Яковлевич Шагалов спал, как всегда, чутко и тревожно, словно солдат, ожидающий сигнала побудки. Сознание его пыталось отгородиться от ежесекундных тревожных импульсов, посылаемых взвинченными нервами, пеленой сладостных сновидений. Однако то тут, то там этот защитный слой пробивал будто острым лезвием очередной истерический всплеск.
В полудреме Борис Яковлевич не то чтобы видел, а вспоминал, как он — розовый, плотный карапуз — возится в песке на анапском пляже подле кромки воды. Старательно и терпеливо лепит из мокрой кашицы стены и башни сказочного замка, но не успевает налюбоваться своим творением, как набежавшая волна смывает его. С воплем обиды и разочарования бросается он к своей тете, распластавшейся в полосатом шезлонге под палящими солнечными лучами, за поддержкой и участием. «Не переживай, Борюсик, — успокаивает его тетя Соня, — пусть этот разрушенный дворец будет самой большой потерей в твоей жизни». Она роется в косметичке и, наконец найдя нужную монетку, протягивает племяннику двугривенный. «Ступай, — ласково говорит она, — купи себе мороженое».
Деловито шагает он по раскаленному песку к добродной женщине в белом кокошнике с алюминиевым лотком в предвкушении пломбира за 19 копеек.
«Опоздал, мальчик, усмехается мороженщица, уже детки раскупили».
Оттопырив нижнюю губу и утробно подвывая, Боря снова несется к полосатому шезлонгу.
Борис Яковлевич проснулся и приподнялся на кровати. «Дьявол, — выругался он, отирая со лба липкую испарину, — опять этот дурацкий сон!» Наугад в темноте он сунул ноги в тапки, прошлепал к столу, включил ночник.
«До чего же я расхлябанное, неорганизованное существо, выругал он себя, откупоривая бутылку коньяка, — утром — бассейн и корт, а по ночам — выпивка. Черт знает что!»
Несмотря на такого рода жестокую самокритику, Шагалов с удовольствием проглотил содержимое бокала. Нервы немного успокоились. Согревающее тепло побежало по жилам.
«Детки раскупили», — повторил он фразу мороженщицы и громко расхохотался. «Хотел бы я теперь на этих деток посмотреть, — куражливо крякнул он, — которые мой пломбир сожрали».
Смех смехом, но всякий раз, наблюдая у парадного своего банка тоскливую очередь из желающих получить «кредит за минуту», Борис Яковлевич мстительно думал о том, что, должно быть, есть в этой веренице хоть один человек, который «обскакал» его тогда в Анапе с мороженым. «Ну вот и поквитались, — сладостно зажмурившись, заключил он, — нечего было по три стаканчика трескать».
Мысли его прервал шорох за стеной. Безобидный на первый взгляд звук поверг Бориса Яковлевича в состояние шока. Несколько минут он был не в силах даже пошевелиться — лишь напряженно прислушивался. Шорох повторился. Сомнений у Бориса Яковлевича не оставалось: в доме кто-то был. Он бросился к столу и погасил лампу. Кто-то неведомый и ужасный крался во мраке к двери в спальню. Этот человек пришел со злом. Друзья ночью тайком не пробираются в наглухо запертый дом. Впрочем, и друзей-то у Бориса Яковлевича не водилось: одни враги да недоброжелатели.
Борис Яковлевич сглотнул застрявший в горле сухой комок и усилием воли заставил разжаться онемевшие пальцы, намертво впившиеся в спинку кровати.
«Идиот, сдавленно пискнул он, — надо было в спальню бронированную дверь ставить с солидным замком. Сейчас шарахнут из автомата, и все это дубовое полотно в щепки разлетится». Пугающее шевеление послышалось уже совсем рядом. Борис Яковлевич вскочил с кровати и прижался к холодной стене в нише возле входа.
Все же глупо устроен человек. Именно в ту минуту, когда надлежало мобилизовать всю волю и силы к сопротивлению, чтобы спастись, Борис Яковлевич принялся гадать, кто мог подослать к нему убийцу.
Первая версия родилась тут же, выброшенная на поверхность из глубин сознания недавними размышлениями на тему пломбира: это серая масса у подъезда банка. Борис Яковлевич замер на секунду, а затем улыбнулся, несмотря на всю трагичность своего положения. Чушь какая в голову лезет! Тот, кто может с ним поквитаться, никогда не придет за грабительским кредитом. Впрочем, всплыл в памяти мерзкий блондинчик в круглых очках, который выследил его у служебного входа, которым Шагалов последнее время вынужден был пользоваться. «Эй, мордастый, — крикнул он, когда Борис Яковлевич вылезал из машины, — не надоело старух обирать?! Продай виллу в Марбелье и верни людям деньги!» Отвратительный тип! «Виллу, — передразнил очкастого Борис Яковлевич, — всего-то десять комнат. Нет, — решил он, — очередь не могла. Толпа спланировать месть не в состоянии».
Вдруг возник в памяти старик Кутепов, которого лет 5 назад он довел своими подковерными интригами до инфаркта и выкинул из кресла председателя правления. «Нет, — отмел и эту версию Борис Яковлевич, — этот уже не в силах мстить. Говорят, _ спился совсем, сидит на даче безвылазно, карасей на пруду удит».
Размышления его прервал новый звук за дверью. Теперь он совершенно отчетливо услышал шаги. «Как же сбежать?» — вновь задался Борис Яковлевич тягостным вопросом, хотя прекрасно знал, что ответа на
него не найти. Окна спальни были забраны массивными решетками, что напрочь лишало его возможности сбежать.
«Я в клетке золотой томлюсь, — вспомнил Шагалов слова из шлягера Эвридики Сонг, — нет выхода мне из нее». А ведь эта тупая певичка Лена Бессонова вполне могла проболтаться продюсеру, а по совместительству
мужу об их с Шагаловым романе. «Дура, — зло подумал Борис Яковлевич, — не живется девке спокойно! А я ведьей денег на клип давал. Кстати, — не без гордости вспомнил он, — имя сценическое тоже я придумал».
На сей раз размышления Бориса Яковлевича прервал донесшийся до его слуха глубокий грустный вздох. Прозвучал он столь замогильно и жутко, что ноги Шагалова подкосились, и он тихо опустился на паркет. «Господи, — слезливо взмолился он, — помоги!»
Немного успокоившись, он решил, что дубовая дверь сможет противостоять натиску злодея минуту, а то и пару минут. Он успеет позвонить в полицию. Увы, тревожной кнопки в спальне не было. Сэкономил, называется, а теперь звонком он сразу себя обнаружит. «Звонить буду, лишь когда начнут ломать дверь», — решил Шагалов.
«Скоро Петя должен вернуться», — вспомнил он и заерзал на полу от восторга. Это была единственная светлая мысль с момента появления в особняке непрошеного гостя.
Петя, угрюмый здоровяк, был водителем и телохранителем Бориса Яковлевича. Обычно он ночевал в доме, но в тот день был послан в аэропорт встречать возвращавшуюся из Монреаля жену Шагалова.
«Вот ведь сволочь, обозвал банкир таящегося за дверью супостата, — улучил момент, когда Петьки дома не будет. Выследил, наверное».
«Петя, Петя, Петя», шептал он имя охранника, вознося его, как святого в молитве, и вдруг осекся. Страшная догадка потрясла его. Ведь все ключи от дверей в доме и пульт от гаражных ворот находились только у телохранителя! Значит, тот либо сдал его, либо... Закончить собственную мысль Шагалов не смог. Вихрь отрывочных воспоминаний, каких-то крошечных эпизодиков, разбитых на еще более мелкие кадры со взглядами, жестами, улыбками, словами, пронесся в голове. Борис Яковлевич включил фонарик на телефоне, аккуратно, чтобы не шуметь, выдвинул верхний ящик комода и принялся перебирать пачки бумаг и документов. Скоро он отыскал заграничный паспорт жены и поднес его ближе к светящемуся глазку на телефоне, словно собираясь внимательнейшим образом изучить его содержание.
«Вот, значит, как, — промычал он, облизывая сухие губы, — мы в Канаду теперь без визы и паспорта ездим. Небось, Монреаль у нас где-нибудь в люксе «Метрополя».
Теперь ему стали понятны ежевечерние отлучки Пети...
Все же глупо устроен человек. Борис Яковлевич вдруг спохватился, что никогда не интересовался, откуда родом его благоверная. «Город Анапа», — прочитал Шагалов в графе «Место рождения» и опять вспомнил про пломбир.
Когда Борис Яковлевич клал бумаги обратно в ящик, рука наткнулась на что-то холодное и угловатое. Это был изящный дамский пистолет с перламутровой ручкой.
Шагалову показалось, что скрипнула ступенька лестницы. «Пошел наверх, — догадался он, — в кабинет. Меня ищет». Действительно, Борис Яковлевич всегда ночевал в кабинете, но нынче там объявилась жирная зеленая муха, которая противно жужжала. Петя к тому времени уже уехал, бороться с противной тварью было некому, и Борис Яковлевич отправился в спальню. Теперь это, еще секунду назад ничего не значащее обстоятельство стало единственной для Шагалова возможностью выйти живым из ночного кошмара.
«Пусть поднимется еще на несколько ступенек, решил Борис Яковлевич, — выскочу и выстрелю ему в спину». Он осторожно отодвинул дверную щеколду.
Страх тоже имеет свой предел. Достигая определенного уровня, он мобилизует волю любого, даже самого трусливого человека.
Вновь скрипнула ступенька лестницы. У Бориса Яковлевича не было больше сил бояться. Он рванул дверь на себя и принялся палить в темноту.
Все семь пуль ушли одна за другой. Пороховые газы щипали нос и глаза. Шагалов опустил пистолет и замер. Какое-то время в коридоре царила тишина. И вдруг кто-то громко, сопливо, от всей души чихнул. Борис Яковлевич выронил пистолет, повалился на бок и затих.
Большой еж, который забрался в дом еще накануне через гаражные ворота, пока охранник Шагалова мыл машину, меланхолично бродил подле скрючившегося на полу банкира и, обнюхивая лужицу набежавшей с оттопыренной нижней губы Бориса Яковлевича слюны, грустно вздыхал.