Недавно в очередной раз пересмотрел прекрасный советский фильм «Собачье сердце». Фильм вышел на экраны в СССР в 1988 году, через год после первой советской публикации соответствующей повести Булгакова. Сама повесть, написана, как известно, в 1925 году. Не публиковалась более шестидесяти лет естественно потому, что представляла из себя беспощадную сатиру на зарождающееся советское общество, в котором Булгаков видел лишь нечто безобразное, примитивное и неспособное к развитию. Понятно, что колет глаза только правда, и в книге правда была: в первые годы после революции было много безобразного. Отсюда и неприятие книги. Но это безобразное не возникло из ниоткуда, а всего навсего вышло на свет, как только потерпели крушение механизмы, державшие всё это от глаз подальше. И тут стоит внимательнее присмотреться к феномену «Собачьего сердца». Фильм прекрасно передаёт дух повести, поэтому далее я отождествляю эти два произведения.
Ключевым эпизодом фильма мне видится самое его начало: пёс Шарик бродит с ошпаренным боком по улицам в поисках еды. Бок ему ошпарил дворник: просто для веселья плеснул в Шарика кипятком, когда тот рылся в помойке. Шарик размышляет о том, что дворники – худшие из людей, отбросы человеческого общества.
В этом эпизоде – очевидно помимо воли и Булгакова, и создателей фильма – задано эмоциональное ядро будущих отношений професора Преображенского и Шарикова. Причём кипяток презрения, которым профессор постоянно обливает возникшего в результате своего же эксперимента человека, – жестокость более изощрённая, нежели кипяток, которым дворник облил Шарика. Ведь дворник напал на существо, которое само, по своей воле забрело на помойку. Просто выплеск эмоций, результат низкого уровня развития. Преображенский же, высокоразвитый в каких-то отношениях человек, постоянно нападает на существо, которое он сам, по своей воле притащил на помойку своих ценностей. «Как вам удалось приручить этого пса?» – спрашивает доктор Борменталь профессора. – «Лаской! Лаской! Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом!» – самодовольно хвастается Преображенский. Но по факту ласка его заканчивается на том, что он накормил собаку колбасой. При обращении Шарика в Шарикова, ласка Преображенского мгновенно превращается в презрение и авторитарные нотации относительно некультурного проведения «живого существа». Поведение и мышление, достойные «светила мировой науки», как его на протяжение фильма не раз величают. «Террором они ничего не добьются!..» – растекается далее мыслью по советской действительности, какой он её видит, профессор Преображенский. А некоторое время спустя, когда в его квартиру вваливается со своими пролетарскими требованиями Швондер, Преображенский, не долго думая, звонит одному из своих пациентов, некоему высокопоставленному чину в советской номенклатуре, чтобы тот запугал Швондера своим авторитетом. Я не сомневаюсь, что пресловутые репрессии были. При становлении новой власти репрессии обязательно происходят. Просто интересно становится после просмотра этого эпизода: а как много среди жертв репрессий было таких Швондеров, которые своей пролетарской и незрелой активностью доставляли неудобства ласковым профессорам, обеспечивающим эрекцию семидесятилетним старцам и зарабатывающим этим, несомненно благородным и общественно полезным делом большие деньги? Но, конечно же, это другое: они, Швондеры, как говорится, сами пришли.
Чем же возмущается Филипп Филиппович в поведении пролетариата и Шарикова как его, пролетариата, персонификации? Гадят, мочатся где попало, проходят в подъезд, не снимая калош и загрязняя тем самым парадную лестницу... и т.д. и т.п. Да, это неприятно. Как и сейчас неприятно наблюдать окурки, бутылки и пластик, оттаивающие весной из-под сугробов в результате того, что в обществе слабо развита культура поведения человека среди других людей.
И тут мы подходим к вопросу: а кто обеспечивает уровень такой культуры? Уж не должен ли этим заниматься господствующий класс? То бишь та часть человеческого общества, которая имеет реальную власть влиять на условия существования всего общества в целом, – которая контролирует общественное богатство. Или, по мнению профессора Преображенского, люди, у которых столетиями отбирались плоды их труда, должны сами себя воспитывать в свободное от работы время? Нет. В общественном организме за общий уровень культуры отвечает как раз-таки господствующий класс. Он является воспитателем всего общества. Он отвечает за то, чтобы поведенческая культура стремилась вверх, а не плавала в отхожем месте. Но господствующий класс отгородился от масс, обеспечивающих его процветание, железным занавесом и оставил его культуру на произвол судьбы. А потом профессор падает в обморок, слушая грубые частушки Шарикова: какой, дескать, мовитон! Так это же вы, профессор, воспитали Шарикова. В семье, где ребёнка постоянно шпыняют грубыми словами и денно и нощно заставляют выполнять работу по дому, – что путнего вырастет из этого ребёнка? Так и грубые нравы народа – результат вашего, профессор, воспитания, точнее, его отсутствия. Это вы придумали для него одно лишь занятие: непрерывную работу, затыкая ему рот дешёвыми развлечениями.
Впрочем, я несправедлив к Филиппу Филипповичу. Он-то сам ничего такого не делал. Он просто обслуживает стояк богатеньким буратинам и пересаживает яичники обезьяны увядающим мальвинам. Он мало чем отличается в глазах пролетариата от того же дворника: просто обслуга, способная разве что ради своего развлечения ошпарить кипятком, – или от швейцара, который, по мнению пса Шарика, ещё опаснее дворника. И пусть профессор будет благодарен, что при таком к нему отношении масс, Швондер не поднимает его на вилы и не выкидывает из окна – а просто хочет лишить нескольких комнат – из тех семи, что находятся в его квартире.
Над Шариковым смеются те, для кого предел мечтаний – служить швейцарами и лакеями у белого господина. Не удивляйтесь, господа либералы, что первое, что приходит в голову народу, когда он начинает приходить в сознание, – это что вы очистки человеческого общества и самые гнусные твари. И разруха на самом деле исходит от вас.Это закономерно. Булгаков несомненно художник, а художник видит и порой изображает даже то, чего пытается не замечать. И он прекрасно изобразил косность и ограниченность Преображенского. К сожалению, элитарное мировоззрение не позволило ему участвовать в развитии сознания масс, и он спрятался в своём презрении.
Лавкрафт, говорят, был расистом и жутким консерватором. Его зона комфорта располагалась в пределах американского среднего класса – белой его части. Всё иммигрантское, пролетарское, – то, что могло слиться в массу, пугало его. Отсюда устрашающий образ хтонического зла – Ктулху – и прочие его ужастики. Так и Булгаков с отвращением видел в массах лишь нечто омерзительное, что нужно поскорее спрятать куда-нибудь, как это было до революции, и забыть. Понятно, что выросшая из такого мировоззрения книга, не могла вписаться в культуру становящегося советского государства. Запрещать, конечно, – это слабость, но: запрещал ли кто? Может быть, действительно, подобное творчество попросту было неинтересно в то время. Не до него было. Но это уже другой вопрос, требующий дополнительного исследования. Если, конечно, кому интересно. Мне – не очень
ТГ-канал Мясорубка на Реверсе