— Угощайтесь, Эрнест Алексеевич! Что же вы скромничаете! — Анфиса Павловна, раскрасневшаяся на августовском солнце, пропахшая дымом от мангала, принесла к столу новую тарелку шашлыков. Мясо шкворчало и шипело, еще не успев остыть на шампурах. На дно стальной посудины капала ароматная темная жидкость.
— Да я ем, ем, Анфиса Павловна, — скользнув по ее лицу внимательным взглядом, нараспев сказал Эрнест Алексеевич. Муж Анфисы Дима добродушно взглянул на жену и ухмыльнулся. После встал из-за стола и позвал мальчишек окунуться в реке. Девятилетние близнецы Вова и Саша вскочили и быстро побежали к воде, отец пошел за ними.
— Анфиса… Павловна, — дождавшись, когда Дима отошел на десяток метров, Эрнест Алексеевич взял в свои руки ладонь женщины. Она порозовела еще больше, но не убирала руки. — Вы знаете, что Бернард Шоу однажды подарил букет цветов своей музе Стелле Кэмпбелл в коробке из-под шляпы, а позже она сыграла у него в «Пигмалионе»?
Темноволосая женщина с мелкой сетью морщинок возле нерусских ореховых глаз вздохнула и улыбнулась. Ее склонное к полноте тело после рождения мальчиков так и не восстановилось до конца. Обернутый в широкий белый хлопковый сарафан женственный стан с щедрой высокой грудью манил своей загорелостью и материнской мягкостью. Колени, локти, выступы косточек на широких ступнях — все было мягко, тепло, бархатисто.
С Димой они стали жить вместе сразу после института, и рождение сыновей разделило их существование на до и после. Они пробовали зачать ребенка до этого семь лет, но врачи разводили руками. Когда все попытки были исчерпаны, и Анфиса засобиралась в большой город, не особенно зовя Диму с собой, случилось чудо. Беременность протекала сложно. Всю вторую половину срока женщина провела в больнице. Когда Вова и Саша поочередно огласили родовый зал своими басовитыми криками, Анфиса поняла, что ни в какой большой город она не поедет. Во всяком случае, в ближайшее время. Да и Дима стал отцом с большой буквы: стирал пеленки, вставал по ночам, кормил из бутылочки, сам назвал, а потом и сам отвел ребят в садик и в школу.
Анфиса же, хоть и была мягкой, доброй матерью, часто гладила, обнимала и целовала своих детей, в душе не оставляла мечты стать актрисой и уехать. Может, с ребятами, а, может, и нет. Сегодня ей было уже под сорок. В длинных густых волосах заняла свое место пара тонких серебристых прядей. Колени начинали ныть при непогоде и больших физических нагрузках. Уголки губ опустились. Впрочем, внешняя мягкость, теплота, персиковый румянец на наливных аккуратных щечках и глубина голоса делали ее вполне привлекательной.
Уже несколько лет Анфиса работала в местном маленьком драмтеатре. Но исключительно на должности конферансье: для роли, даже самой маленькой, не было образования. Обычно женщина выходила на сцену, чтобы объявить в микрофон название спектакля, его автора и задействованных актеров. Часто она писала для себя «подводки», где рассказывала историю создания, интерпретацию характеров героев, данную классиками, или говорила об актуальности спектакля в наши дни.
Когда в театр поставили нового приезжего режиссера, Анфиса Павловна сначала растерялась — она не знала, дозволят ли ей теперь такие «вольности». Однако, увидев Эрнеста Алексеевича — крупного, с орлиным носом, тонкими губами и глубоким взглядом глаз цвета молодого эвкалиптового листа, конферансье растерялась, как вчерашняя школьница. От мужчины шла какая-то особая энергетика, способная очаровать молоденьких актрис и заставить уважать мужчин-актеров.
Более того, когда он впервые познакомился с Анфисой Павловной, то не мог понять, почему такая интеллигентная, красивая, фактурная женщина выходит на сцену лишь объявить спектакль! К тому же, Эрнесту Алексеевичу нравились Анфисины мягкие изгибы локтей, ямочки под крупными коленями, высокий крутой лоб, женственные бедра. Его бабушка по папиной линии смотрела со старых фотографий Анфисиными глазами.
Он присматривался к конферансье, не меняя структуры ее коротких выступлений. Говорил ей о грибах, о выросших детях, о погоде, о том, что в старости хочется жить в небольшом деревянном доме возле леса и есть соленья из банок, заготовленных руками любимой женщины. Анфиса Павловна слушала, кивала, мягко улыбалась и не могла уйти. Ни к детям, которых нужно было накормить и уложить спать, ни к мужу — родному, заботливому, но давно банальному.
Сегодня, после нескольких месяцев знакомства, Анфиса Павловна решила пригласить режиссера на их семейный выезд на природу. Речка, недалекий лес, заботливо поставленный мужем солнечный зонт, пластиковый столик, мангал. А Эрнест Алексеевич приехал с охапкой полевых цветов, собранных, как он сказал, по дороге. И этим смутил Анфису до глубины души: она не знала, что может подумать Дима. А точнее знала, и боялась не суметь сыграть равнодушие.
Ромашки, колокольчики и сочные ветви сирени охапкой стояли на земле в пластиковой банке, которая когда-то была пятилитровой бутылью воды и болталась в машине супругов, казалось, именно для сегодняшнего дня. Эрнест Алексеевич держал женственную руку Анфисы Павловны в своих больших ладонях и гипнотизировал ее, властным, но тихим голосом, рассказывая историю Бернарда Шоу. Анфиса Павловна понимала — жизнь дает ей шанс, о котором она так долго мечтала. Стать актрисой, блистать на сцене — сначала провинциального, а потом, может быть, и столичного театра, переехать в большой город, читать еще больше литературы и, возможно, даже познакомиться с кем-то из современных писателей.
Из воды вышел сначала Саша, за ним Вова и после — их отец. Втроем они устремились к столику. Анфиса Павловна легко взглянула в глаза Эрнесту Алексеевичу и мягко высвободила свою ладонь из его рук.
— Давайте на следующей неделе, когда начнется сезон, после первого же спектакля вы угостите меня кофе у себя дома, Эрнест Алексеевич. — сказала она тихо, но твердо. Он прервал свою речь на полуслове, его глаза вспыхнули, и он сделал короткий кивок головой. Анфиса Павловна поднялась с сиденья, взяв со спинки стула пару полотенец и, покачивая бедрами, пошла встречать своих мальчиков.
Поставьте лайк в честь перемен, и подписывайтесь на цветочный канал AzaliaNow.