Реальности раззявленная пасть не приближает к смерти ни на йоту. Прекрасно состояние полёта, из коего ни выпасть, ни упасть. Наотмашь бьют, сражают наповал и подлецы, и те, кто неспособны. Кувшины, лампы очень неудобны, — подумал джинн и печь облюбовал. Тепло, уют, надежность кирпича. Достала нестабильность с адресами. Теперь жилплощадь джинны ищут сами, колдун давно ребят не заточал.
Джинн Стёпа, в прошлом Ибн-Абдурахман, любивший и поэзию, и прозу, представился запечному завхозу, из ковшика пил утренний туман, пытался соблюдать нейтралитет в особо жарких деревенских спорах. Он знал себя, он вспыхивал, как порох, когда он был затронут и задет. А дом, который Стёпа приглядел, хозяин бросил на четыре года. Осталось мало что от огорода, сарай разрушен, баня не у дел. Но волшебство, известно, не пропьешь, оно внутри, в крови и в селезёнке. В лугах стрекоз ловили амазонки, в траве за баней копошился ёж. А по ночам из маленькой трубы, от крыши в небо или сильно выше, где демиург из чата взял и вышел, где вечностью отмеченные лбы, клубами дыма вырывались сны и становились звёздами над лесом. Процессы наблюдали с интересом студенты, к чудакам отнесены. Водились там такие типажи, вообще не поддавались пропаганде. На изредка мерцающем гиганте, наверно, сдуру зародилась жизнь.
А джинн спокойно спал себе в печи, уменьшившись немного в габаритах, а местная доярка тетя Рита мечтала о скафандре из парчи. Докуривая "Беломорканал", перебирая имена и лица, дед Никодим решал, кому молиться, чтоб джинн остался. Чтоб никто не знал. Вдруг понаедут и понабегут, поставят на коммерческие рельсы. Здесь врач — прямой потомок Парацельса, здесь сторож — внешне прямо Воннегут.
Устал нести планету старый слон.
У черепахи уязвимый панцирь. Джинн будет спать и будет просыпаться. Вдали смущенно розовеет склон, наивно претендуя на Парнас. Вороны тайно затевают смуту.
Наверно, мы ещё нужны кому-то, наверно, этот кто-то видит нас.
Стих: Наталья Захарцева (Резная Свирель)