Что ж, всё когда-нибудь подходит к концу – завершается и серия заметок, посвящённая битвам Чёрного континента тех времён, когда, казалось, так прочно владевшие им белые метрополии оказались вынужденными уйти. Мы проследили за разными стадиями, стараясь брать особенно характерные эпизоды: от времен войн за освобождение и независимость, через Холодную войну — период господства сверхдержав и возглавляемых ими блоков, к конфликтам, полностью вызревшим уже на почве суверенных государств, с минимальным внешним вмешательством в процесс этого генезиса. Плавно переместились из XX в XXI век. Пора бы, кажется, и остановиться: какая уж тут “постколониальная эпоха” – больше чем полстолетия уже прошло с тех пор, как большинство стран Африки стало свободными…
Однако, осталось ещё кое что. Мы начинали серию с попытки дать краткий анализ колониализму как явлению вообще, вывести из этой основы предпосылки дальнейших событий, причём не только африканских. Причины процесса деколонизации. В последней главе серии автор хотел бы так же сжато рассмотреть неоколониализм: что он собой представляет, что его породило – и какими он чреват последствиями. Так что те, кто ждёт конкретной истории про очередную войну, к сожалению, вынужден вас разочаровать — её не будет. А преданные и любознательные, (или просто терпеливые) читатели, готовые потратить время на иллюстрированные примерами авторские рассуждения – милости просим и приступаем к делу.
Возможно у кого-то из тех, кто следил за перипетиями Первой и особенно Второй Конголезских войн, возник вопрос: да, запутанная масса альянсов и контральянсов, группировок, находящихся под чьим-то патронажем, или уходящих в отрыв и самостоятельное плавание, руандийско-угандийский союз против блока с участием Анголы и Зимбабве, прекрасно, очень интересно, просто Игра престолов по-чёрному, но где же международное сообщество? Где великие державы, где США, вечно вмешивающиеся во всё, что только можно? Почему не пресекают, или уж, хотя бы, не направляют негласно всю эту Африканскую осовремененную версию Тридцатилетней войны? Гибнет чёртова прорва народу… Ну, хорошо, допустим, мы все уже большие мальчики и знаем, что международная политика – штука довольно циничная. Пять миллионов негров умерло, говорите? Соболезнуем, искренне соболезнуем… Но ведь неоднократно подчёркивалось, что Конго - государство, хотя и с нищим населением, но весьма богатыми недрами. Ресурсы! И не только скучноватая медь, но и романтичные алмазы, грозный уран, высокотехнологичный постмодернист тантал. Где интересанты? Частично объяснения можно было найти непосредственно в тексте предшествующей главы: все участники войны с большим рвением экспортировали сырьё, как легально, так и контрабандой, чтобы её финансировать, так что, несмотря на бои, объёмы поставок на мировой рынок остались практически неизменными. Но это – не всё. Более важен факт, с которого мы и начнём наш анализ: стратегически для тех же Соединённых Штатов не было никакой разницы, кто из противоборствующих сторон одержит победу. Любая конголезская власть с неизбежностью заняла бы ту же нишу в мировой экономической и политической системе, что и её предшественница. Так скажем, в глубокой… периферии. Мобуту, Кабила – старший или младший, кто-то ещё – все они по-прежнему вывозили бы природные богатства Конго, примерно теми же способами – и за тот же, либо даже более низкий прайс.
Почему так? И, к слову, это ведь не одних лишь конголезцев касается. Примеров такого рода можно привести довольно много. Вопрос не праздный, мы ещё непременно к нему вернёмся.
А пока – вспомним в общих чертах, как эволюционировал, собственно, колониализм как таковой, а также какое определение мы ему в своё время дали. С точки зрения автора этих строк колониализм это юридически закреплённое и целенаправленно сохраняемое неравноправие различных составных частей одного и того же государства, где одна из них за счёт этого получает заведомое преимущество над другой и возможность организовать таким образом выгодные для себя центр-периферийные экономические отношения. Как это и должно быть в правильно построенных определениях, мы можем брать ту или иную часть формулировки – и раскрывать на её основе какую-то существенную сторону явления. Возьмём здесь следующую фразу “одного и того же государства”. Колония находится в политическом единстве с метрополией. Они – разное внутренне, но единое целое. Так? Попробуем отыскать контрпример. Были ли колонии, которые в состав державы метрополии не входили? Возможно ли подобное?
Первой по хронологии у нас идёт грабительская, вывозная форма колониализма. Упрощая до понятного всем образа, галеоны с серебром. Метрополия ещё практически не пытается организовывать на зависимой территории производящего хозяйства – максимум что-то добывать: выкапывать, спиливать, собирать уже имеющееся, отлавливать какую-нибудь живность. Можно ли делать подобное на территории, вам не принадлежащей? Да, безусловно. И с древнейших времён люди занимались этим – грабили противника, или просто кто под горячую руку попадётся в военных походах. Но вот примеров, когда такого рода отношения становились регулярными, превращались в институт – крайне мало. Если вы раз за разом захватываете некую область и вывозите оттуда всё ценное, то очень скоро станет просто нечего брать, либо побеждённые дойдут до такого предела отчаяния, когда оказываемое ими сопротивление после не окупится трофеями, или контрибуцией. Наконец, бывшая весь период Античности и Средневековья, а также в раннее Новое время основной ценностью земля манит и зовёт интегрировать в себя покорённую территорию. И новые наделы – лучшая награда для вождей триумфаторов и солдат ветеранов.
Пожалуй, регулярно повторяющийся системный грабёж существовал только в отношениях оседлых государств с кочевыми. Не уходя в сложную и обширную тему взаимодействия этих глобальных ветвей человеческой цивилизации, двух крайне непохожих один на другой миров, скажем – всё равно отличия слишком велики для того, чтобы объявить отношения между какими-нибудь тюрками и китайцами, платящими им дань шёлком, аналогом колониальной зависимости. Прежде всего, потому, что обыкновенно дань/подарки предоставляется добровольно и в том объёме, который считает обоснованным дающая сторона. В целом она – следствие трезвого расчёта, калькуляции, которая ясно показывает – дешевле дать варварам ткани, чем столкнуться с последствиями их набега, даже если в конечном счёте и удастся нанести врагу поражение. Наконец, в тех случаях, когда оседлая страна оказывается вынужденной формально признать свою зависимость от кочевников, как, допустим, Русь времён монгольского Ига, либо кочевая держава оказывается способной длительное время существовать за счёт своего соседа – скажем, угоняя в рабство и продавая жителей его окраин, эффект непрочен, не происходит полноценной интеграции. Зависимость без сожаления и негативных последствий сбрасывается эксплуатируемой страной, как только у неё хватает для этого военной силы. В продолжение же господства кочевников основная часть социальных экономических и политических институтов оседлого государства остаётся практически неизменной, в то время как в колониях они безвозвратно гибнут, как были разрушены и пропали они, скажем, в Южной и Центральной Америке.
Рассмотрим, оставив древний и травматичный спор двух ветвей человеческого рода, вторую стадию колониализма – плантационную. Может ли существовать там колония, не являющаяся в административном и правовом отношениях частью империи метрополии? Нет и нет, ибо здесь в основании всего лежит стремление захватить максимально возможное количество свободной земли для дальнейшего её ввода в крупный хозяйственный оборот. Выходцы из метрополии прибывают и селятся, заставляя мигрировать, уничтожая, либо порабощая автохтонов. Да, они могут в какой-то момент, став на новой своей родине большинством, обжившись – и осознав своё заведомо неравноправное по отношению к метрополии положение, в результате борьбы сделаться независимым государством. Но тогда они уже не будут и колонией. Их отношения с внешним миром будут строиться на новой, свободной основе.
Здесь мы должны остерегаться чрезмерно формального подхода к теме. Так, длительное время существовал такой феномен, как крупные частно-государственные компании, скажем Ост или Вест Индские, управлявшие значительными территориями, которые по всем основным признакам, да и в рамках исторической традиции именуется колониями. Частью системы администрации метрополии их органы управления не были, а значит, казалось бы, мы можем дать положительный ответ на поставленный выше вопрос, а первоначальное определение нуждается в корректировке. В действительности ни одна из такого рода компаний не сделалась международной – все они были чётко привязаны к одной стране, действовали в её правовом поле, рекрутировали её кадры, строили корабли на её верфях, подчинялись её законам и суверену (который часто владел и крупной долей капитала Компании).
Реорганизация управления Британской Индией после Восстания сипаев именно так и воспринималась – власти метрополии были в своём праве. Никто не пытался протестовать, подавать в суд, либо, тем паче, оказывать сопротивление, отстаивая независимый статус Компании и её территорий. Одним словом, перед нами – лишь удобная на определённом историческом отрезке форма, которой никак нельзя придавать сущностное значение.
Более интересно иное – как правила Компания на значительной части своих территорий, что после сохранилось частично и в период обновлённого Бритиш раджа после 1857 года? Во множестве случаев подчинение осуществилась постепенно, а местные правительства сохраняли свой формальный статус. Если бы то, что написано в бумагах, что действительно юридически, обрело бы силу реальности, то в каком-нибудь 1855 или 1856 году Индию на картах должны бы были красить в цвета и подписывать Империей Великих Моголов, которая лишь дозволила – на определённых оговоренных условиях – своим иностранным партнёрам осуществлять те или иные административно-хозяйственные функции на своей территории, так сказать, сданной на аутсорсинг. Да что уж там – с 1784 до 1948 существовало княжество Хайдарабад, имевшее площадь на момент своей ликвидации в ходе операции Поло, проведённой вскоре после обретения Индией независимости, 212 000 квадратных километров (для сравнения у современной Великобритании – 243 000).
Колония это? Безусловно, колония. Но как, ведь напрямую в состав Британской Индии, или вообще империи, оно, как и многие другие туземные княжества, не входило?
Тут мы подходим к первому принципиально важному моменту. В эпоху классической дипломатии существовало весьма жесткое и однозначное представление о суверенитете и суверенности. Во всех случаях, когда определённое государство им не соответствовало, оно относилось к чьей-то сфере влияния, признавалось от кого-то зависимым, подчинённым, вассальным. Комплекс воззрений, сохранявший полную актуальность до 1917-1918 годов, значительную – до 1945, сводился к следующим основополагающим постулатам:
• Всякий суверен обладает всей полнотой власти на своей земле, которую может ограничить лишь своей же волей. Пускай это будет выборный дож, или штатгальтер, а не абсолютный монарх, но внешний мир в сношениях с ним исходит из того, что тот обладает абсолютной правомочностью на некоей территории, очерченной признанной окружающими линией границ.
• Вы вольны выставлять какие угодно требования в рамках партии, разыгрываемой на огромной шахматной доске дипломатами и армиями, предъявлять претензии на территории, или деньги, но вы не можете указывать суверену каким именно образом он должен управлять тем государством, которое по итогам всех пертурбаций остаётся за ним. Исключения крайне редки, как правило, это не предписания, а, напротив, требования исключить некое действие (не притеснять православных и протестантов, или не уничтожать болгар и сербов и т.д.), причём даже они встречаются другими державами с большой настороженностью и неодобрением.
• Если всё же некое правительство теряет полную самостоятельность в своих решениях, подчиняется другому, то оно перестаёт считаться суверенным – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Именно с тем государством, которое реально направляет дела, будут вестись переговоры о судьбе первого. В случае объявления кем-либо войны державе-патрону, клиент также автоматически под него подпадает. Исключения эпизодические, как правило – по обоюдной выгоде сторон.
Эти принципы долгое время работали, причём весьма успешно, однако уже в XIX веке стали в отдельных аспектах устаревать, а в XX столетии стремительно и бесповоротно утратили свою актуальность, как бы многим, в какой-то мере даже автору этих строк, не хотелось обратного. Первые сбои имели место быть ещё в XVII-XVIII веках во время династических кризисов, когда на одну корону имелось несколько претендентов, каждый из которых имел за собой группу поддержки и определённые права на выдвигаемые притязания, а также ввиду дворцовых переворотов, когда старый монарх терял, а новый приобретал власть явно нелегитимным путём. Но, как правило, здесь главенствовал прагматический подход – дело имели с тем, кто реально обладал большей силой и властью. Очень тонкий и болезненный в наше время вопрос международного признания выражался в готовности принимать послов, не нарушать границы, вести товарообмен. И можно было до посинения тягаться в дипломатической переписке относительно титулатуры, или нюансов протокола, но сути это не меняло. Не существовало критерия, по которому можно было извне дезавуировать суверена, его внутреннюю политику. Да, во время, допустим. Великой Французской Революции монархии Европы по совокупности факторов сделали ставку на не обладающие властью, но претендующие на неё силы эмиграции, но и то это было возможно главным образом в период, когда персонифицированный суверен у французов отсутствовал. Стоило появиться на Олимпе фигуре первого консула, а затем – императора Наполеона Бонапарта, как вопросы внутренней политики Франции резко перестали волновать её военных противников практически вплоть до финального этапа Наполеоники. Европа ужасно возмутилась, когда по приказу Корсиканца схватили за пределами Первой империи и затем расстреляли герцога Энгиенского, но в тех случаях, когда Фуше делал ровно то же самое внутри страны, это не вызывало практически никаких вопросов и претензий, а главное – не вело к материальным последствиям. Моральное осуждение кого-либо ровно ничего не меняло в области реальной политики.
Вообразите себе, что в каком-нибудь 1755, скажем, году Палата лордов британского парламента, или же лично король Георг II, правивший в те годы, выступил бы с гневным заявлением в адрес наваба Бенгалии, его методов управления, жестокости, нецивилизованности – и, на основании всего этого, отказал ему в признании и праве на власть. Обратил бы внимание блистательный Мансур-уль-Мульк Сирадж-уд-Даула Шахкули-хан Мирза Мохаммад Джанг Бахадур на эти речи? Да он едва ли узнал бы о них! И лишь поражение в битве при Плесси в 1757 заставило наваба с большим вниманием относиться к тому, что говорят и делают англичане.
Добившаяся независимости демократическая Америка могла смотреть (и смотрела) на королей и королев Старого Света как на узурпаторов народного права, тем паче она презирала правителей Варварского берега Северной Африки – и, тем не менее, с ними вели дело методами официальной, классической дипломатии. В свою очередь Британия, запретившая работорговлю во всей своей империи в 1833, преследовавшая на морях корабли с живым товаром, словом не попрекала США, где торговля людьми, как известно, в это время процветала.
Именно изменения в системе международных отношений, права и дипломатии – один из базисов неоколониализма. Когда они произошли? По каким причинам?
Всё началось с осознания простого, но принципиально важного факта – зависимость вполне может выражаться не в неких закреплённых в бумагах с печатями и подписями ограничениях власти, или постоянном присутствии за плечом правителя советника из другого государства, но лежать в экономической плоскости. Старую дипломатию отравил и понемногу убил мировой рынок и начавшийся с его рождением процесс всё ускоряющейся глобализации. Уже классический либерализм с его идеей о витальной необходимости открытого и свободного товарообмена и вреде протекционизма и жесткой таможенной политики до известной степени на теоретическом уровне ограничивает свободу суверенов. То есть, конечно, никакими формальными законами и актами требования какой-нибудь Манчестерской школы не закреплялись… до поры, но сделались императивом в умах управленцев эпохи.
В целом же всегда, когда ваша страна устанавливает крупномасштабные внешнеторговые сношения, особенно – на условиях свободного рынка – она теряет в большей или меньшей мере свою независимость. В самом буквальном значении – она становится зависимой от мировой конъюнктуры, от того, будут ли приобретены те товары, которые она экспортирует, каким окажется торговый баланс.
Длительное время все или почти все государства на планете обладали способностью к автономному существованию. Глобальные, а порой и региональные рынки были не сформированы. Да, известны громадной значимости и масштаба торговые маршруты, функционировавшие со времён седой древности, вроде Великого шёлкового пути. Однако практически повсеместно товары, которые перемещались и реализовывались с их помощью, оказывали влияние на уровень потребления имущих слоёв (хотя бы в силу той дороговизны, которую они обретали за время путешествия), но материальная основа производства товаров первой необходимости практически всегда имелась на месте. Могли быть годы урожайные и голодные. Люди, занявшие все климатические пояса планеты, в зависимости от этого могли испытывать дефицит, скажем, леса и пиломатериалов, или, допустим, тех или иных металлов – часто драгоценных, из-за чего чеканка монеты не поспевала за ростом обращения, но в целом каждая страна была системой, жизнеспособной сама по себе. Благосостояние, конечно, могло отличаться – и даже на порядок, но ситуация, при которой ограничение, или полное прекращение внешнеторговых сношений означало бы неизбежную деградацию, обнищание, гибель… нет, такого не было. Напротив, целый ряд правительств в истории в силу тех или иных причин стремился к сокращению объёмов ввоза/вывоза, закрытию экономики.
Всё изменилось с началом индустриальной эпохи. Способность и стремление капитала к самовозрастанию бесконечны, а вот объём благ, которые можно реализовать на рынке конкретного государства – нет. Отсюда следует, что всякая успешно развивающаяся капиталистическая страна просто таки обречена на широкий экспорт. Что до импорта, то он становится необходимым вследствие структурных перемен в экономике. На родине промышленной революции – в Англии – уже в 1801 году в Лондоне проживало 10% населения страны, к 1830-м годам число городских жителей превысило число сельских. К середине 1850-х страна не смогла бы прокормить сама себя, но ей это было и не нужно – Британию кормил мир, потому что ей было, что дать ему взамен.
В современном мире этот эффект стал глубже и шире. Речь уже не просто о продовольствии. Редко какие технологические цепочки в наше время начинаются, заканчиваются и имеют все элементы сосредоточенными в одном государстве. Как правило, существенная часть комплектующих, или даже рабочих операций, завязана на зарубежье. Причём это верно даже для весьма технологически и индустриально развитых стран. Возьмём принципиально важную для всякого государства сферу безопасности и производство вооружений. Новейший истребитель F-35, который, несмотря на многочисленные свои недостатки, уверенно движется к тому, чтобы стать в будущем основой ВВС США, производится американской фирмой Локхид Мартин. Казалось бы, все просто. Вот только в действительности заметная часть подразделений громадной корпорации де факто находится отнюдь не в Штатах. Кроме того, они периодически ещё и нанимают субподрядчиков. В итоге принципиально важную роль в производстве F-35 играют такие страны, как Великобритания (там делают ультрасовременные пилотские шлемы оснащенные системой виртуальной реальности) и Израиль (существенная часть программного обеспечения, без которого в 35-м нельзя применять оружие, вообще). Широко известный факт – у танка Абрамс существуют версии с орудием калибра 105-мм и 120-мм. Обе пушки – лицензионные. Первая – модификация британской L7, вторая – Рейнметалловская Rh-120.
Значит ли это, что США несамостоятельная страна, неспособная обеспечить национальную оборону собственными силами и на своей технологической базе? Нет. Достаточно очевидно, что при желании и необходимости американцы справятся с задачей создания современной техники полностью из своих комплектующих – хотя, если уж быть дотошным, в настоящее время факта зависимости от зарубежья это и не отменяет. Но зачастую исключение базирующегося на заграницу звена из цепи либо вовсе невозможно, либо резко снижает конкурентоспобность продукции. Локхид не потому не локализовал всё производство в США, что не мог, а потому, что это обошлось бы дороже. Кроме того, зависимость зачастую – палка о двух концах. Вовлечение зарубежного военпрома увеличивает шансы на то, что союзники по НАТО финансово вложатся в проект, а после – осуществят закупку.
Каков вывод? Он прост – в глобализованном мире мы можем говорить о большей или меньшей степени зависимости, но о полной самостоятельности, в общем-то, практически никогда. Подобно тому, как по законам Ньютоновской механики не только Земля притягивает падающее яблоко, но и оно – планетарную твердь, очень многое в отношении результата зависит здесь от того, насколько значительной величиной, главным образом экономической, но не только, изначально являются вступающие во взаимодействие объекты-государства. В сфере мирового хозяйства точно также, как и в отдельно взятых странах, деньги идут к деньгам, богатые – богатеют, а бедные – беднеют. По совокупности мы имеем определённую лестницу-иерархию созависимостей. Опять же, взяв в сравнение естественные науки, мы добираемся до Эйнштейновского постулата об относительности. Так, скажем, Бахрейн независим по отношению к одному своему соседу - Кувейту, но серьёзно зависит от Саудовской Аравии, и, одновременно, Объединённых Арабских Эмиратов, ну и, наконец, от мировой нефтяной конъюнктуры, а значит, как минимум, от политики всех стран ОПЕК, России и некоторых других государств-экспортёров чёрного золота, также основных государств-потребителей. Последнее верно и для Саудовской Аравии, которая сильно зависима от США, а также до некоторой степени – от Израиля. И так далее. Кого в этом мире, где имеется масса косвенных форм контроля, где традиционная дипломатия всё больше становится игрой на публику, а в закулисье есть колоссальное число возможных каналов получения информации по линии зависимая страна – старший партнёр, можно назвать колонией или протекторатом? Чьей именно колонией? А ведь есть ещё транснациональные корпорации и международные институты, у которых вроде бы нет государственной прописки, но де факто в тех и других у одних стран и их граждан большие доли участия, а других – меньшие.
Но отойдём чуть назад. Третья и финальная, если не считать деколонизации, стадия колониализма, его империалистическая форма, рассматривает колонии главным образом как источники сырья и рынки сбыта. Иметь монопольное, или привилегированное право реализовывать свой товар на значительной территории – вот одна из сверхзадач для крупной индустриальной державы в эту эпоху. Но это – идеал. Достаточно хорошо – и просто получить новый рынок, пусть даже и придётся конкурировать на нём с другими игроками. Коммерция шла тогда рука об руку с военной силой и вышибала ногой любые преграды, которые тщились воздвигнуть на её пути. XIX век даёт нам совершенно роскошные примеры насильственного включения государств в мировой рынок, причём на таких условиях, которые исключат возможность восстановления автаркии. Это Опиумные войны, а также “открытие” Японии силами коммодора Перри.
Вообразите себе коммивояжера, который, если вы не впустили его в дом, заставляет вас просматривать его каталоги под угрозой пистолета. Абсурд? Только не в международной политике. Уже в 1850-м году население Поднебесной превышало 430 миллионов человек, и упускать их европейские производители были не намерены. Правительство суверенной державы, будучи полностью в своём праве, не желает расширять торговлю? Тем хуже для него! Войны, в которых главной целью было не приобретение территорий, или получение контрибуции, а изменение внутренней политики противника – они открыли новую страницу в мировой истории.
А стали ли Китай и Япония колониями? Понятно, что с точки зрения масштабной исторической ретроспективы нам известно, что нет, Империя восходящего солнца сумела реализовать с впечатляющей скоростью и результатами проект модернизации, да и Поднебесная всё же смогла сохраниться. Но если мы возьмём непосредственно период 1850-1860-х, что там? А там интересно. Если бы Европа могла выступать как единое экономическое и политическое целое, то Китай был бы её колонией. Однако в реальности интересы тех же англичан и французов – основных акторов Опиумных войн – существенно расходились. Выигрывая в конкурентной борьбе у местных, китайских товаров, европейцы жестко соперничали друг с другом – и тем сохраняли поле для манёвра пекинскому правительству. Да, можно было начать войну – уже не с Китаем, а за Китай, где победитель получил бы всё. Вот только… этот кусок был бы слишком крупным. Ни одна индустрия, даже британская, не была готова на том этапе полностью проглотить такой рынок, как китайский. Слишком много на одного – и приходится делиться. Коллективная эксплуатация – и заслуженный статус полуколонии для Китая. Из этого положения, играя на поддержке то одного, то другого игрока, используя их силы друг против друга, ещё можно выкарабкаться. Япония заключила первый торговый договор с Соединёнными Штатами – и последним хватило бы сил скушать этот рынок в одиночку, но внутренние противоречия и Гражданская война не позволили быстро и плотно этим заняться – а далее Империя восходящего солнца заключает аналогичные договоры уже с целым рядом стран (вплоть до Дании), и смотри текст чуть выше.
XIX столетие завершилось со сформированным глобальным рынком, на свете не осталось областей, который в той или иной мере не были бы в него втянуты. Важно понимать, что процесс это необратимый. Предположим, что некая страна в наше время захотела отказаться от всего того, что было привнесено в неё от времён начала колониальной эры. Народ, скажем, в исступленном религиозном пыле, избавляется от мобильников и телевизоров, пылесосов и автомобилей. Границы закрываются. Допустим, хотя это и маловероятно в реальности, что насильственно извне под теми или иными предлогами их открыть не пытаются. Сработает такая модель? Сумеет ли наше государство X стать самодостаточным, хотя бы и ценой бедности и архаики? Нет. Ибо его подведёт численность собственного населения. Людей скопилось на нашем бело-голубом шарике 7 миллиардов, и это стало возможным потому, что человечество смогло в промышленность. Откат в доиндустриальную эру автоматически задаст соответствующие лимиты по части ртов, которые можно прокормить с использованием примитивной сельхозтехники, методов обработки земли, а также (это наше условие) без импорта. Результат будет строго один – кроме буквально нескольких стран на планете – голод и массовая гибель.
Некогда Египет, долина Нила, были житницей Средиземноморья. Уроженцы страны фараонов взращивали зерно и торговали им. Египет кормил последовательно Рим, Константинополь, Багдад, а затем, некоторое время спустя, снова Константинополь, успевший сделаться Стамбулом. Все эти бесчисленные годы — больше 2,5 тысячелетий, численность населения колебалась в пределах от 3 и до 8 миллионов человек. В середине XIX века Египет становится частью мирового рынка. В 1882 – колонией Британии. На 1900 год численность его населения – 9,8 миллионов человек. Сейчас египтян 97 миллионов – и страна активно импортирует, а не экспортирует зерновые и вообще продовольствие.
Однако, процесс глобализации не остановился на мировом рынке. За первые две трети XX века сложилась мировая система разделения труда.
От чего зависит благосостояние того или иного народа? Вопрос древний, как сама жизнь – и ответов на него за историю человечества пытались дать массу. Первым же научным стал тот, который сформулировал Адам Смит и классическая политэкономия.
Не золото и прочие драгметаллы (читай деньги), не обширность земель, а товар, находящий спрос – вот что заставляет машину хозяйства вертеться, а государству и его жителям позволяет преуспевать. Товары бывают разные. Это может быть сырьё, промышленная продукция, а в наш век ещё и информация, но так или иначе, нечто из этой триады, вроде бы как, должно присутствовать. Вы или добываете и реализуете природные богатства, или имеете мощную индустрию, производящую широкую номенклатуру разного рода изделий, или, как уверяют нас сейчас, производите новое знание, ноу-хау, которые у вас покупают другие, до него не дошедшие. Мы легко можем привести конкретные примеры для первого варианта (нефтяные монархии Залива) и для второго (Китай). С третьим сложнее – нелегко, в общем-то, невозможно отыскать государство, которое имело бы могучую науку и развитую технологию в отрыве от реального производства, но пускай здесь у нас будет Япония, за которой, в самом деле, часто “донашивают” технологии другие экономики, в то время как Страна восходящего солнца остаётся на острие прогресса. Вот три пути. Больше богатству взяться неоткуда? Ведь так?
Возьмём такое государство, как Люксембург. Население – чуть более 600 000 человек. Из ресурсов – только что довольно значительные (по местным меркам) залежи железной руды. Почвы неплохие, но ничего выдающегося. Ни раньше, ни сейчас страна не была промышленной державой. Вклад Люксембурга в мировую науку, или культуру ничтожен – это к вопросу об инновациях. Однако же это – одно из наиболее преуспевающих государств современной Европы. Шутка ли - 4 место в мире по уровню доходов населения (в 2010 г. $ 128 806 на человека в год)! За счёт чего? Или вот Сингапур. Маленький остров – площадь всего 724,2 квадратных километра (для сравнения площадь Санкт-Петербурга составляет 1439 квадратных километров). Практически полностью застроенный. Ресурсов нет, считай, никаких. В город доставляют всё, вплоть до пресной воды – её тоже своей крайне мало. Завозится продовольствие (продуктивное сельское хозяйство из-за недостатка территории исключено), импортируется электроэнергия. А живёт в Сингапуре почти 6 миллионов человек. Казалось бы, они должны испытывать жесточайшую нужду из-за буквальной нехватки жизненного пространства. Вместо этого - валовой национальный продукт (ВНП) на душу населения — один из самых высоких в мире (в 2015 году — 85 000 $ по паритету покупательной способности). В рейтинге конкурентоспособности ВЭФ экономика Сингапура заняла в 2014 году 2-е место (в 2008 году 5-е место из 134 стран, в 2007 году 7-е место из 131 страны, в 2006 году — 5-е место). В это же самое время Конго, где, как мы помним, чего только нет, тонет в нищете. Как это возможно?
Очень просто. Вернёмся к Люксембургу. В столице страны размещены около 1000 инвестиционных фондов (по одному на 600 человек населения!) и более 200 банков — это больше, чем в любом другом городе мира. Доходы от услуг для международных партнёров составляют 65 % ВВП. Сингапур – одни из наиболее привлекательных в мире налоговых ставок. Рекордные по скорости сроки регистрации любого бизнеса. Деньги в Люксембург, Сингапур, Швейцарию, Лихтенштейн (1-е место по уровню доходов на душу населения на Земном шаре) и им подобные притекают извне, и не потому, что они изобрели какие-то доселе невиданные способы хозяйствования, или же сумели достигнуть некой немыслимой эффективности, а потому, что они в силу своих скромных размеров, управляемости, либо бесконфликтности, сравнительно образованного, но без излишних амбиций населения, сумели занять в глобальной экономике место эдаких стран-банков, государств-кошельков, для корпораций, оперирующих зачастую в совершенно других регионах планеты.
Вот и весь секрет. Такие страны не принято называть офшорами, в отличие, допустим, от каких-нибудь Каймановых Островов, потому что формально здесь нет механизма ухода от уплаты налогов, нет составов преступления. Состоятельные господа регистрируют свой бизнес там, где им удобно это делать, то же самое – относительно хранения сбережений. На швейцарские банки приходится 35-40 % мирового управления собственностью и имуществом частных и юридических лиц. Вдумайтесь в эту цифру хорошенько. Как то после такой информации уже не кажется удивительным, что в Швейцарской конфедерации выносилась на референдум идея формирования государством фонда гарантированного дохода, из которого каждому человеку, если он изъявит такое желание, выплачивались бы хоть до самой его смерти приличные деньги в виде регулярной пенсии. Равно как и то, что в итоге данное предложение на плебисците не прошло.
Поговорим немного о Ли Куан Ю, премьер-министре Сингапура в период 1959 - 1990, старшем министре в 1990 - 2004, министре-наставнике (должность специально учреждена) в 2004-2011 году, который оказывал определяющее влияние на политику страны с момента обретения ею независимости и практически до самой своей кончины в 2015. Президент Сингапура до 1991 года назначался парламентом и был сугубо церемониальной и декоративной фигурой, так что наш герой правил едва ли не дольше всех в современном мире - больше только монархи, вроде Елизаветы II и ныне покойного короля Тайланда Пхумипона Адульядета. К слову, уже из этого видно, какой это был образцовый "демократ", но, в качестве добавки, можно привести такую вот фразочку:
"Меня критикуют за вмешательство в частную жизнь граждан. Это справедливо, но без этого, мы бы не достигли того, что нам удалось. Я ни о чём не сожалею — мы бы не смогли обеспечить экономический прогресс, если бы не занимались очень личными вопросами: кто ваши соседи, как вы живёте, шумите вы или нет, плюётесь или нет, на каких языках общаетесь. Это мы решаем, что правильно, а до мнения граждан нам нет никакого дела".
Отечественные элиты, вплоть до самого верхнего эшелона, онанируют на Ли Куан Ю и его опыт столь яростно, что даже отметили решительно ничего не сделавшего на пользу СССР/России азиатского политика рядом наград и премий, в частности орденом Дружбы (вручен Дмитрием Медведевым в 2009 году) и орденом Почёта (вручен Владимиром Путиным в 2013 году). Сингапурец является также почётным доктором МГИМО, членом попечительского совета Московской школы управления «Сколково» - и, кажется, я ещё что-то забыл перечислить, ну да ладно.
Каков же стержень экономической политики Ли Куан Ю? В чём сущность его рецепта? Есть довольно много цитат, где об этом говорится в крайне расплывчатых, не экономических, а моральных категориях в общем духе "я был за всё хорошее и против всего плохого". Но, к счастью, случалось премьер-министру Сингапура выражаться и конкретнее. Например, так:
"Мы тщательно избегали использования методов, свойственных социальному государству, потому что видели, как великий британский народ в результате социалистической уравниловки превратился в посредственный".
По Ли Куан Ю "социализм" - это, очевидно, время правления английских лейбористов - нетрудно заключить, исходя из этого, что перед нами представитель ультралиберальных экономических взглядов, рыночник такой закалки, что для него даже Джон Мейнард Кейнс - это уже "не торт". Но хорошо, не социализм, а... что? Предельная открытость экономики, так были полностью отменены таможенные тарифы. Совсем. Не трудно догадаться, что это очень быстро привело к банкротству большей части местных промышленных предприятий по производству автомобилей, холодильников и телевизоров и т.п., так как они были вынуждены, введу специфики Сингапура, работать исключительно на привозном сырье. В своих мемуарах сингапурский премьер рассказывает об этом так: когда Ли Куан Ю спросил финансового директора компании «Мерседес», как долго Сингапуру придётся сохранять протекционистский тариф для поддержки местного автосборочного завода, то получил ответ «всегда». «Мы без колебаний отменили тарифы, и позволили заводу обанкротиться», — написал Ли Куан Ю в своих воспоминаниях. А вот - другая цитата, основная, главная:
«Мы приветствовали каждого инвестора… Мы просто из шкуры вон лезли, чтобы помочь ему начать производство».
Здесь стоит остановиться поподробнее - ведь и у нас регулярно и помногу рассказывают о том, что привлечение инвестиций - едва ли не главная задача государства, что это - благо, к которому нужно всеми силами стремиться и которое разрешит все или почти все проблемы экономики.
Что такое “инвестиционная привлекательность”? Это, во-первых насколько возможно малые издержки для ведения бизнеса, как то низкие налоги, таможенные тарифы и пошлины, минимальное количество проверок и государственного контроля и вмешательства, дешёвая рабочая сила. Т.е. беспомощное государство, с недоразвитой социальной сферой, эксплуатация на грани преступления, где, пускай и нет уже права экстерриториальности, как в XIX веке, крупные международные корпорации живут в значительной мере по своим правилам. Дешевая рабочая сила, даже с учётом игры на разнице валютных курсов, всё равно, как правило, означает бедное население, готовое довольствоваться малым. Во-вторых, это стабильный государственный режим. А реальная демократия крайне нестабильна – любой “популист” в кавычках или без них может пошатнуть статус-кво, поставить под сомнение ранее заключенные соглашения, а то и объявить национализацию. Так что намного лучше – открытая диктатура, либо имитация народовластия, где истинная власть находится в руках групп элит, достигающих за кулисами консенсуса, а после – разыгрывающих спектакль.
У Сингапура, как мы знаем, такая политика выгорела. Частично - и в первую очередь - ввиду его размеров, выгодного географического положения "Азиатского Гибралтара", а также из-за некоторых объективно имевшихся у Ли Куан Ю сильных сторон его политики. Так, он умело, хотя и жестко, поборол национальную разобщенность своей маленькой страны, выстроил строгую до жестокости (в Сингапуре существует и функционирует институт смертной казни, в ходу телесные наказания), но работающую как часы судебную систему, многое сделал для повышения уровня образования. Но в подавляющем большинстве случаев те меры, которые были приняты в Сингапуре, в период его модернизации 1965-1990 годов, ведут к неоколониальной зависимости - и вот, наконец, мы попытаемся здесь дать ей определение-формулировку.
Неоколониализм это закрепление при помощи финансово экономических инструментов, подкрепляемых, однако, по мере необходимости силовыми воздействиями, формально сохраняющих независимость государств в таком положении в системе международного разделения труда, которое делает неизбежной их подчинённую роль и даёт возможность осуществлять их единоличную, реже - коллективную эксплуатацию.
Первыми приёмы будущего неоколониализма обкатала страна-флагман капиталистического мира – США – в конце XIX – начале XX века на территории Латинской Америки. Наверняка вам знаком такой термин, как Банановая республика. Что он обозначает? При произнесении словосочетания сразу возникает яркий и отчётливый, эдакий полукомедийный образ тропического государства “где много-много диких обезьян”, но есть ли какие-то хотя бы относительно точные критерии, позволяющие отнести ту или иную страну к классу банановых? В конце концов ведь не в самом же факте производства фруктов дело! У "банановой республики" есть совершенно конкретный первоисточник и автор - это О. Генри, который в повести 1904 года "Короли и капуста" сатирически описывал приключения выходцев из Соединённых Штатов именно в таком государстве. Исследователи в основном сходятся на том, что истоком здесь была хорошо известная писателю, прожившему довольно приличный срок в Центральной Америке, в Гватемале, корпорация Юнайтед фрут, имевшая громадное влияние на тамошние политические режимы, символом которой был именно банан. Компании, вроде Юнайтед фрут, и были пионерами неоколониализма.
Но, живи автор "Королей и капусты" в наше время, в XXI столетии, и на свет вполне могла бы родиться, допустим, "Тюльпановая республика". Всякий мужчина, когда-либо сталкивавшийся с такой задачей, как подбор и покупка цветов для любимой женщины - либо коллеги по работе, да и мало ли для кого ещё, сталкивался с тем, что громадное их число имеет нидерландское происхождение, причём самых разных - и не только знаменитых в качестве национального голландского растения тюльпанов. Розы, орхидеи - всё на свете и на любой вкус. В 2011 году 82% цветов на отечественных прилавках прибыли к нам из-за рубежа. Большая их часть - из Королевства Нидерланды. При этом площадь страны плотин и деревянных башмаков - 41,5 тысяча квадратных километров - это 131 место в мире, меньше, чем площадь Московской области. Страна высоко урбанизирована, в сфере сельского хозяйства видное место занимает молочное животноводство, требующее, даже на самых современных фермах, каких-никаких пастбищ - коровам, чтобы оставаться здоровыми, нужно двигаться. Заметная часть территории Голландии, как известно, подвержена наводнениям. В целом почвы не особенно плодородные, склонные к заболачиванию. И вот, с учётом всего этого, именно там выращивается такое количество цветов, что хватает и на обеспечение громадной России, и вообще на доминирование на мировом рынке?
Конечно же, нет! Свыше 50 % от общего объема поставляемых на мировой рынок срезанных цветов с плантаций Африки, Азии и Латинской Америки сначала попадает на аукционы Голландии. И далее реализуется, соответственно, под нидерландскими брендами. Четыре из десяти цветов, продающихся в Европе, выращены в Кении. А есть в Африке такие страны, как, к примеру, Того - сельское хозяйство составляет там 29% от ВВП, в нём занята основная масса населения - и при этом, не смотря на превосходный климат, продовольствие приходится импортировать. Выращивают в основном хлопок, кофе и цветы - этим сыт не будешь. А теперь вообразите, что вдруг по каким-либо причинам эти экспортные товары у тоголезцев не купили... Что будет с государством, что станется с его жителями?
Возвратимся в Центральную Америку 1890-х - 1900-х годов. Чем она была к этому времени? Кучкой маленьких, разобщённых государств со слаборазвитой промышленностью и хилыми армиями, но уже вовлеченных в мировой рынок. Не время сейчас расписывать, как так вышло – для этого потребовалось бы пересказать историю распада Соединённых Провинций (Штатов) Центральной Америки, а прежде того – их выхода из состава Мексиканской империи, а до того – революционного процесса отделения от Испании её колоний в Новом Свете. Достаточно будет следующего: политическая нестабильность за без малого столетие независимости стала доброй региональной традицией, но вот ничего похожего на настоящие революции, такого, что сносило бы всю предыдущую социально-экономическую систему, обнуляло её, здесь и в помине не бывало. Основным экспортёром товаров в Центральную Америку довольно продолжительный период времени были англичане, хотя политически регионом они интересовались слабо и в целом, не желая портить отношений с США, которые чётко обозначили свои приоритеты в рамках Доктрины Монро, вели себя достаточно осторожно. В Мексике в своё время с весьма занятными прожектами изрядно покуролесили французы во главе с Наполеоном III, время от времени пыталась нарастить своё влияние бывшая метрополия – Испания. Без особенных успехов. С каждым десятилетием последовательно набирали в силах США – и, подобно малым космическим телам, попавшим под воздействие гравитации крупного, центральноамериканские государства стали постепенно входить в орбиту Вашингтона. Но неоколониализмом это ещё не было.
Что же изменилось?
Здесь несколько слов следует сказать о так называемой Политике большой дубины. Что это такое? Ну, пожалуй, начать стоит с того, что эту сентенцию очень любил повторять в публичных выступлениях Теодор Рузвельт — человек, который придал многим ранее уже проклёвывавшимся в американской внешней и внутренней политике много большую определённость, так сказать, подчеркнул их, обвёл жирным — благо характер у него был соответствующий, решительный до грубости. Собственно, полностью она звучала так: «Говори мягко, но держи в руках большую дубинку, и ты далеко пойдёшь» - Рузвельт утверждал, что это – западноафриканская поговорка, однако, каких-либо более ранних цитирований этой фразы обнаружено не было, как и записей о её существовании в этом регионе, так что по всей вероятности будущий 26-й президент США выдумал её сам.
Ну да это — частности. Более важно – что она, эта политика, в действительности собой представляет. В Центральной Америке, уже вовлечённой в мировую хозяйственную систему, было сравнительно немного такого, что было бы по-настоящему интересно большим империалистическим хищникам эпохи, чтобы драться за неё, как примерно в эти же годы за Африку. Плюс к тому — там живут всё же не голопопые негры, а люди, имеющие какие-никакие представления о том, как утроен современный им мир, помнящие собственную историю освобождения от Испании — и причины, которые побудили браться за шпагу Симона Боливара и остальных. Покорить их будет не так то просто. И всевозможные Сальвадоры и Гондурасы не трогали. В них помаленьку развивалась своя политическая жизнь. Одна хунта сменяла другую, дела шли своим чередом. Но… как добиться власти? Если вы — харизматичный полковник, то можно попытаться поднять своих бойцов и взять её силой. А если нет? Тогда самый верный путь — наобещать согражданам с три короба. Именно Латинская Америка — один из мировых центров зарождения политического популизма. Когда же дело сделано, то надо расплачиваться по счетам. Но чем? От предшественника вам досталась казна в виде трёх пустых сундуков, в одном из которых повесилась крыса. Можно, безусловно, напечатать банкнот с собой любимым в каком угодно количестве — но только итогом будет то, что за них вместо того, чтобы давать сдачи звонкой монетой, начнут давать в морду. Какой же выход? А очень простой — взять внешний заём! И вот здесь появляется с хитрым прищуром либо непосредственно Дядюшка Сэм, т.е. американское правительство, либо граждане США — и предлагают искомое. Тут то всё и заверте…
Долг красен, как известно, платежом. А как, чем отдавать? Не делать этого вообще? Отличная идея, но есть свой риск — та самая пресловутая Большая дубина. В силовом отношении Штаты на порядок превосходили любую из стран континента, а главное — ущерб, который они могли нанести, вполне перекрывал, даже в первых прикидках, сумму долга, хотя и та была немалой. Тогда как? Перекредитоваться! Блестяще! Этим можно оттянуть время — на годик другой — иногда за это время к власти успевает прийти уже ваш сменщик. И вот тут... А тут выясняется, что отдавать можно, как сказали бы сейчас, натурой. И не в смысле поставок натурпродукта в виде тех же бананов, а в смысле разного рода преференций для бизнеса и государственных структур страны-кредитора. Раз — и его роль и доля в вашей экономике становится подавляющей. На игровом поле свободного рынка судья начинает подыгрывать одной из сторон - не удивительно, что та побеждает. Два — и уже он, внешний игрок, начинает под себя переформатировать ваше хозяйство. Допустим, под монокультуру - те же бананы. Три — и вы в полной зависимости. Даже если вдруг из воздуха возьмутся деньги, чтобы рассчитаться за всё, что было некогда взято в долг, всё равно ваша экономика несамостоятельна и даже на мировом рынке мало жизнеспособна - ввиду заточенности на конкретного конечного потребителя. Поздравляю, вы - Банановая республика, неоколония.
Описание выше, бесспорно, утрированное. Но я целенаправленно не стал утомлять читателей конкретными странами и событиями. Да и потребовалось бы на это целое отдельное исследование. Суть же в том, что, опираясь в конечном итоге на силу, но предоставляя право сделать первый ход самой будущей жертве, американцы получали уникальную возможность — под видом действий, направленных на урегулирование сугубо хозяйственных вопросов, достигать много большего. На изображенной выше карикатуре можно прочесть Debt Collection — сбор долгов. Но этим дело редко ограничивалось.
Что там — долги! Никарагуа, где первоначально предполагалось прорытие межокеанского канала, довольно долго артачилась, выставляла свои условия — и Вашингтон переключил своё внимание на другую страну. В начале XX века правительство Венесуэлы получало письма от Великобритании и Германии из-за «актов насилия против свободы британских субъектов и массированного захвата британских кораблей», а также отказа выплачивать внешние долги. Вскоре военными силами этих стран была организована тотальная (1902—1903), против которой и выступил Рузвельт. Американцы надавили на европейцев, дали денег Венесуэле и находившейся в практически аналогичном положении Колумбии, а потом… По инициативе и при непосредственной поддержке США в северо-западных областях Колумбии вспыхнули беспорядки, и провинция Панама провозгласила независимость от Колумбии в 1903 году. Канал и земля около канала отдается под контроль США.
Что такое Панама? Почему её никогда не записывали официально в колонии? Страна, в которой право для американских войск размещаться на её территории было закреплено в конституции. Это при том, что ещё 18 ноября 1903 года между Панамой и США был подписан «договор Хея — Бюно-Варильи», в соответствии с которым США получили право «на вечные времена» размещать вооружённые силы на территории Панамы и «обеспечивать контроль» над Панамским каналом, также Соединённым Штатам передавались все права на строительство и эксплуатацию канала и право вмешательства во внутренние дела Панамы, если они представляли угрозу Каналу. Видимо недостаточно показалось. И чем вам не Майсур или Хайдарабад? Неравноправные договоры, юридически ущемляющие права титульного правительства, фактический иностранный контроль. Даже еще хлеще – если те начали свою историю ещё до появления англичан, то здесь целую страну создали под конкретный бизнес-проект.
А разница в том, что американцы подчёркнуто отказались брать на себя политическую ответственность за Панаму. Равно как и принимать страну на баланс. Вот договор, заключенный между двумя суверенными правительствами. Вот американские компании, которые в условиях свободной рыночной конкуренции (правда-правда) заняли доминирующие позиции в экономике «молодой демократии». Вот кредиты, которые тоже совершенно свободно брала Панама а также другие, подобные ей, страны — и они должны будут в свой срок рассчитаться. Всё. Сравним вновь с Британской Индией, с Хайдарабадом и его регионом, именовавшимся Берар. Очень сходным с США и Панамой образом англичане в 1860 году взяли эти земли в долгосрочную аренду, хотя формально они при этом оставались под властью низама Хайдарабада. Там была отстроена железная дорога - это было главной целью, как Канал у американцев, но этим дело не ограничилось. Британцы провели налоговую реформу, насадили хлопок и смягчили диктат мусульманского меньшинства над индуистским большинством. Весьма активно вице-король Индии и его подчинённые занимались администрированием и непосредственно в Хайдарабаде.
В целом англичане — для своей выгоды и так, как они это понимали, не спрашивая зачастую мнения местных, но стремились к развитию для Индии в целом, не пытались целенаправленно консервировать тот социально-экономический базис, который некогда позволил им обрести в регионе господствующее положение, воспринимали проблемы индийцев, хотя и созданные временами их же, колониалистов, вмешательством, как часть недочётов своей государственной и хозяйственной системы, с которыми надо бороться. Грубо говоря, усилиями Британии на смену старым и неконкурентоспособным местным ткачам пришли хлопок и его обработка. Начавшийся вследствие этого голод пытались купировать дополнительными продовольственными поставками, после — централизовано перестраивали вновь сельскохозяйственную отрасль, её структуру, в том числе — в формально независимых княжествах.
США вступают в игру только тогда, когда прямо затрагиваются их интересы. В остальных случаях проблемы негров шерифа… не очень беспокоят. Как правило не нужно даже никаких особенных писанных договоров, вроде того, что был составлен в 1903 — достаточно просто воспользоваться финансово-кредитным поводком, пригрозить прибытием вооруженных «коллекторов» (это в начале XX столетия - в наш век и тут можно действовать тоньше) — и всё. Теперь не обязательно даже заботиться о том, чтобы местные жители неоколонии были платёжеспособными. Это раньше рынок сбыта — это рынок сбыта товаров, а теперь — пусть приходят первыми банки, фонды, финансовые спекулянты — и сбывают деньги, иногда - буквально что воздух, ничем не обеспеченные внутри экономики той страны, что их печатает, но необходимые для мировой сферы обращения и очень нужные конкретным жителям очередной Банановой республики, равно как и их правительству. Пускай берут кредиты — и уже на них покупают: кто истребители, кто автомобили, кто планшеты, а кто и бутылки колы! Вернись все существующие доллары в экономику США — и её ждёт стремительный инфляционный крах — это общеизвестный факт. Но колониальная империя, которой как бы нет, а на деле — есть, преотлично их потребляет — и это один из весьма важных факторов, наряду с рядом других, почему апокалиптические прогнозы обесценивания зелёной бумажки раз за разом не сбываются.
А теперь ещё раз: неоколониализм это размен иллюзорной свободы на реальное отсутствие ответственности. Вспомним, как в одной из начальных глав цикла мы останавливались на судьбе Бельгийского Конго. Страшная, кровавая, безотрадная – она вызвала и соответствующую реакцию в мире. О конголезских ужасах говорили знаменитости тех времён, о них писали выдающиеся авторы, общественное мнение Европы однозначно и строго осуждало варварство и жестокость бельгийцев – и, наконец, дело дошло до того, что, пользуясь этим, более крупные империалистические державы стали оказывать давление на Бельгию. Не проведи та ряд реформ – и англичане, французы или немцы вполне могли, прикрывшись как предлогом всеобщим возмущением, отобрать громадные просторы Чёрного континента у маленького королевства. Практически не было таких случаев, чтобы кто-либо изначально объявил – мы, высшая раса, прибыли туда-то, чтобы воспользоваться всеми ресурсами, которые может предоставить эта местность, в том числе трудовыми, ради собственного блага. На словах все как одна колониальные державы пеклись о просвещении и развитии своих подопечных территорий. Понятно, что истинная подоплёка колониализма была иной, но когда расхождение провозглашаемого и реального становилось слишком уж очевидным, то могли возникнуть проблемы, причём не только на местах, но и в отношениях с другими развитыми государствами. Сейчас до того, что в Конго погибло 5 миллионов человек, никому нет дела. И нет никого, кроме местных полевых командиров, а также дурной кармы и положения звезд на небе, ответственных за то, что произошла такая вот неприятная неожиданность, как война.
Есть и другие заметные “плюсы”. При колониализме вы – организатор жизни колонии. Вы строите инфраструктуру, содержите колониальные войска, боретесь с национально-освободительными движениями, а те периодически возникают неизбежно: по экономическим причинам вам нужно иметь определённый процент образованного слоя среди местных, если у вас не режим жесткого апартеида, который автоматически обостряет ситуацию, то эти люди, по крайней мере, часть из них, имеют возможность пройти обучение в ваших ведущих университетах, а выйдя оттуда оказываются достаточно сознательными, чтобы возглавить борьбу за равноправие, готовую в любой момент превратиться в борьбу за независимость. Вы сооружаете сложную систему взаимоотношений с региональными элитами, дифференцированно подходите к вопросу о степени вмешательства в жизнь местных общин, адаптируете свои институты под ту или иную специфику, тратите средства на борьбу с теми социальными язвами, которые дестабилизируют выстроенную вами систему: от кастовой структуры общества и до инфекционных заболеваний. В неоколониализме ничего этого делать не нужно!
Вы не несёте никакой ответственности за то, что происходит в стране, для которой вы являетесь экономическим патроном. Они независимы. Любые договоры заключаются по обоюдному согласию формально равноправных сторон. Низкий уровень жизни? Жестокое социальное расслоение? Безработица? Вы тут совершенно ни при чём! Дороги и мосты, портовые краны и грузовые терминалы строятся теперь либо вашими, с позволения сказать, партнёрами, самостоятельно и на свои деньги, либо на ваши, но выданные в виде кредита и под процент, который рано или поздно вернётся к вам, или же, если возвращать заёмщику нечем, станет надёжным поводом для вмешательства, а также заставит идти вам на встречу в самых разных политических и экономических вопросах. В единой колониальной империи общая ценовая политика. При неоколониализме разные страны ещё и конкурируют между собой за право встроиться в систему на ваших условиях, демпингуют, снижают издержки для ведения бизнеса в погоне за инвестициями. Оцените, насколько всё упростилось! Вам даже не нужно теперь зачастую вбрасывать на рынок реальные товары, материальные, которые действительно кто-то будет покупать – достаточно вбросить деньги – и на них же, в конечном счете, будет за вас построена необходимая для организации широкого экспорта ресурсов инфраструктура.
Но а что если кто-то откажется играть по вашим правилам? Не пожелает входить в игру под названием “международная торговля и глобальная экономика” на условиях, которые ему диктуют? О, всё очень просто! Можно выделить три “защитных контура”, если угодно их так называть. Первый – зависимость элит и отбор внутри них. Парадоксально, но факт: в колониальной империи метрополия, хочет она того, или нет, понемногу воспитывает национальную элиту для своих колоний, а при неоколониализме, напротив, стремящиеся к интернационализации элиты стремительно сбрасывают с себя национальные одежды. Они умудряются даже просто хронологически больше времени проводить не в своей стране, а за её пределами. И это логично – благосостояние, как их персональное, так и эксплуатируемой страны при неоколониализме, зависит от привлечения инвестиций и увеличения объёма вывоза. Для этой цели нужно обзаводиться внешними связями, активно и деятельно предлагать себя на рынке. В то же время уровень жизни и потребления в странах первого мира много выше, а рисков – при условии лояльности крупным игрокам, решительно никаких. Если на родине нужно блюсти приличия – иначе разъярённый народ может прихватить за причинное место, то в заморских краях хоть умучай себя гедонизмом – если всё происходит без явных и шумных скандалов и нарушений закона, то никто тебе слова не скажет. Более молодая генерация следует тем же путём за прежней, попутно ещё сильнее отрываясь от корней. Она учится не в своей стране, одевается, кутит, знакомится и влюбляется. И посмеивается, упиваясь своим превосходством, над диковатыми соотечественниками, оставшимися в Банановой республике, которую этой молодой поросли в свой черёд предстоит унаследовать, потому что бизнес проект в отличие от государства – это собственность, которую можно взять и передать, а власть в бананалендах, как мы уже поняли, принадлежит – даже та, что оставлена на долю аборигенов господами неоколониалистами – отнюдь не гласным органам управления. Кто из этой элиты должен вдруг почувствовать в себе зов крови и волю к борьбе? С чего и зачем, если вся прежняя их идентичность как раз выстраивалась вокруг своей непохожести на простоватых сограждан? Новому человеку выиграть выборы? Без денег? Без связей? О таком персонаже просто никто и не узнает. Либо его могут отправить в тюрьму. Выставить маргиналом. Не зарегистрировать. Украсть у него голоса. Причём наш гипотетический ниспровергатель устоев вполне может догадываться о том, с какой силой в конечном итоге борется, даже делать на этом упор в своей агитации – но наиболее ожесточённое сопротивление ему пока будут оказывать вовсе не господа акулы империализма, а местные, “свои”, которые тут как раз с готовностью отказываются от всякого лоска цивилизации, ибо с дикарями (их сограждане – дикари, а вот они – нет, они выше, они выбрались, они приняты в клуб тех, кто может смотреть на копошащихся в пыли муравьёв свысока) их применять никак нельзя – им это поведал по большому секрету их лучший друг белый сахиб во время деловой встречи без галстуков.
Второй контур – если вдруг нежеланный лидер всё же пришёл на выборах к власти – это военный переворот, гражданская война, а с недавних пор – цветная революция, где ставится под сомнение легитимность, или прозрачность выборного процесса. Медийный ресурс внешних игроков не сопоставим с таковым у нашей несчастной Банании, равно как и профессионализм кадров – и очень скоро изумлённым бананийцам нарисуют картину нелегитимной диктатуры, которая прокралась наверх, или мафии, или террористов, или… Народ будет колебаться – это неизбежно. Нет – его будут злить диверсиями на инфраструктурных объектах, выдавая их за ошибки новой власти, возникнут не пойми откуда снайперы, которые метко подстрелят (непонятно зачем, но точно по прямому приказу тирана) несколько представителей первой волны протестующих. А наш глава государства вдруг поймёт, что оказался голым королём. Вычистить весь старый аппарат управления в короткий срок нереально. Нет, конечно, можно всех взять и уволить – но тогда страна как система, машина, развалится на детали. Нет квалифицированных управленцев, которые учились бы не в тех же ВУЗах за границей, в каких и прежнее руководство. Нет таких, кто не получал своей доли от теневых схем старого режима, на что-нибудь не закрывал глаза. И уж точно нет таких, кто, пожелай взять его на крючок иностранные спецслужбы – купить, запугать, либо то и другое вместе, покажет спартанскую стойкость. Может использоваться религиозный фактор, этнический, клановый. В старых колониях вы должны были всячески поддерживать порядок. А здесь – чем больше хаоса, тем лучше. Десятью разными дорогами идти к одному результату – какая-нибудь да приведёт к успеху. Траты умеренные, плюс вам в некоторых случаях местные тузы, задетые новой политикой, ещё и приплатить могут.
Наконец третий контур – если ничто не помогло, и режим остался прочным, это блокада. Вывод страны-ослушницы за скобки глобальной экономики и мирового рынка. Блокада и ставшие для нас ходовым словом санкции. Это – репутационные потери, а главное – уже вполне реальные убытки. Но только для наказуемого государства они куда больше, особенно в пропорции. Говоря образно, это как если бы бык и суслик разом похудели на полкило. Первый, в общем-то, подчас как целостный организм может вовсе не заметить перемены. Второй же – умрёт от голода и истощения. Для того, чтобы ущерб был равнозначен, государству эксплуататору должны объявить экономический бойкот сразу почти все его малые экономические партнёры – а они, как правило, наоборот, стремятся поскорее занять место выбывшего соперника. Проще говоря, сработать может только массовая международная солидарность, а по факту – революция разом в приличном числе малых государств, которые сразу будут после этого действовать тесным блоком. Только так. Стран, которые слишком важны для глобального рынка, так что не могут быть от него изолированы, какие бы санкции против них не вводились, а также способны к существованию в режиме относительного, но самообеспечения, имеют потенциал для обороны и противодействия открытой агрессии, очень немного. Китай, Индия, Россия, Иран – уже с натяжкой. Турция, Бразилия, Индонезия – под большим вопросом. Всё. Для остальных борьба с объединёнными действиями на экономической фронте ведущих империалистических держав будет действительно боем не на жизнь, а на смерть, требующим предельной мобилизации, крайне экономного расходования ресурсов, неусыпного внимания к военной сфере – и всё это при неизбежном снижении уровня жизни. На практике такого рода задача оказывалась по плечу лишь государствам, выстроившим социалистическую модель хозяйствования – зачистившим, либо уже давно не имеющим компрадорской элиты, завязанной на зарубежные государства и корпорации, а также способным оперативно перебрасывать все усилия экономики и производства на решение наиболее срочных и важных задач, купирование наиболее острых прорывов. Так жила Куба в 1990-х и начале 2000-х, когда архиважная для неё кооперация в рамках единого соцлагеря прекратилась. Так до начала эпохи Ына и реализации ядерного проекта жила КНДР. Так сейчас придётся какое-то время жить Венесуэле, если она не желает капитулировать
Что же в этой связи ожидает Чёрный континент? Говоря откровенно, мало хорошего. Оставим за скобками Северную Африку, которая в настоящее время является частью Арабского мира и в большей степени тяготеет к тем политическим процессам, тон которым задаётся на Ближнем Востоке. Что в Транссахарской Африке? Редкая страна полностью контролирует ту территорию, на которую официально претендует. Если до 1990-х годов всякая война, становясь составной частью всемирного столкновения систем, по возможности быстро купировалась, чтобы не дать противнику на ней выгадать, либо так или иначе разрешалась в ходе ожесточённой, но сравнительно скоротечной схватки, сходной с традиционными межгосударственными войнами Европы и Азии, то теперь в большей своей части мы наблюдаем гражданские войны, то текущие вяло, то обостряющиеся. Причём в основном – по воле внешних игроков и как инструмент их политики. Возможностей подпитывать по мере необходимости такого рода тлеющие конфликты – масса. Поставки оружия – той стороне, другой, эмбарго против “антидемократического” правительства – либо, напротив, оказание ему помощи на льготных условиях. Готовность или неготовность приобретать контрабандные товары с территорий, занятых повстанцами/боевиками. Информация и разведданные. Дипломатическое давление на правительство, либо внесение их противников в списки террористов, с последующей заморозкой счетов и отловом эмиссаров по всему миру. Медийное освещение конфликта: умалчивание о тех или иных события, постановочные репортажи и фейк-новости. Одним словом, стоит тем, у кого в руках вышеперечисленные рычаги, захотеть – и чаша весов начнёт клониться в правильную сторону, дела будут двигаться к «примирению», либо обострению. Управляемый хаос как он есть – и вовсе не обязательно ограничиваться одним вариантом. Группировок в поле, равно как и кланов и команд во власти, на которые можно делать большие или меньшие ставки, может быть много.
Объективно число войн в Африке с 1990 года не просто возросло, а значительно – и ни один из конфликтов, начавшихся за этот без малого 30-летний период времени не разрешился вполне и до конца. Дадим беглый обзор континенту. Южный Судан имеет неурегулированные территориальные споры с, собственно, Суданом в районе Абьей, а в теории Джуба готова претендовать и на весь Южный Кордофан. В той и другой стране при этом идут внутренние конфликты. Суданцы уже который год жестоко подавляют регион Дарфур, а на Юге племена нуэров и динка никак не могут определиться, кому же доминировать в молодой, 2011 года рождения, стране. Далее – Эфиопия и Эритрея, находящие в состоянии эдакой холодной войны с периодическими перестрелками на границе – африканский аналог индо-пакистанского конфликта. В 1998-2000 была и полноценная война. Следом – Сомали. Думается, дополнительные комментарии излишни. Те люди, которые сидят в ООН, реально практически никого не представляют. “Легитимное” правительство контролирует столицу Могадишо – и то не всю, плюс отдельные районы в его округе, опираясь в основном на военную силу миротворцев Африканского союза. В частности из Руанды и Бурунди, имевших в 00-х неплохой боевой опыт (там было немало тех, кто прошёл Вторую Конголезскую). Сравнительно стабильным образованием является Сомалилденд, но он и знать не желает какое-то общее правительство и твёрдо стоит на позициях сепаратизма. В остальном – мешанина, каша. Исламисты двух сортов – местные и ориентирующиеся на большие террористические структуры, типа Аль-Каиды и ИГ. Пунтленд, который с удовольствием промышляет пиратством. Другие образования, у которых крайне трудно вычленить устойчивые границы и зону контроля. Периодически с целью наведения порядка на границах в Сомали с разных сторон входят то эфиопы, то кенийцы.
Взглянем в другую сторону – на запад от Южного Судана – на Центральноафриканскую Республику. С 2012 года – отличающаяся крайней жестокостью гражданская война на религиозной почве между мусульманами и “христианами” (у последних к учению примешано столько местных верований и традиций, что само слово приходится брать в кавычки). До того воевали в 2003-2007 – главным образом делясь по этническому признаку, после того, как один из кланов совершил государственный переворот. Сейчас на полях ЦАР активно соревнуются за влияние французы и отечественные военные советники. Севернее у нас Чад – гражданская война шла с 2005 по 2010, завершилась победой… французских миротворцев, посадивших назад в зашатавшееся под ним кресло президента, правящего страной без перерыва с 1990 года – явно большого демократа. Были массовые убийства, пытки, в общем и целом конфликт может возобновиться в любой момент – достаточно искры в виде группы боевиков, которая по тем или иным причинам перейдёт через почти прозрачную границу с территории Дарфура, либо из Ливии.
Сосед Чада с запада – Нигер: в 2009 и 2011 две попытки государственных переворотов, которые не увенчались успехом, судя по всему, из-за позиции Франции. Страна занимает последнее место в мире по индексу развития человеческого потенциала, 3-е место в мире по младенческой смертности. Грамотность – порядка 28%. Мали – о, многим ещё должна быть памятна попытка туарегов выстроить там себе свой Азавад, позднее перехваченная исламистами, решившими строить уже исламский эмират. Началось всё, если что, с государственного переворота 2012 года. Французские военные, остановившие исламистов в ходе операции Сервал, сидят в Мали до сих пор – и едва ли уйдут в обозримом будущем.
Мавритания – военные перевороты в 2005 и 2008, запросто может повториться малийский сценарий – страна всегда исторически была привержена весьма строгому изводу ислама, а сейчас ускоренными темпами растёт влияние разного рода международных террористических группировок. Ждём, когда какие-то “миротворцы” появятся, отвечая на вызов, и здесь. Для справки - Мавритания является последним государством в мире, где власти не преследуют рабовладельцев. Несмотря на официальную отмену рабства сначала в июле 1980, а потом в 2007 году, де-факто около 20 % населения Мавритании (600 000 человек в 2011 году) являются рабами. Основная масса рабов является неграми, принадлежащими господствующему классу берберов. Рабы не имеют никаких личных, экономических и политических прав, при этом родившиеся дети становятся собственностью рабовладельцев. Такая вот милая страна.
Западная Сахара – фронт ПОЛИСАРИО сражается против султаната Марокко, который в своё время явочным образом оккупировал и присвоил себе получившую независимость в 1975 бывшую испанскую колонию. Переходим к Тропической Африке. Гамбия. Здесь всё свежайшее - в январе 2017 года действующий президент Джамме отказался признать итоги президентских выборов, по которым он был признан проигравшим. В ответ на это международная коалиция 19 января 2017 года вторглась на территорию Гамбии из Сенегала, чтобы принудить Джамме к исполнению результата выборов. После этого, под давлением со стороны Экономического сообщества западноафриканских государств (ЭКОВАС), Яйя Джамме отказался от претензий на пост президента Гамбии и покинул страну, отправившись в столицу Гвинеи город Конакри, но, по некоторым сведениям, обещал вернуться. С учётом того, что именно Яйя провозглашал в 2015 году страну Исламской Республикой (ныне решение отменено) нетрудно догадаться с кем.
В Либерии страшные гражданские войны были в 1989-1996 и 1999-2003. В 2018 году со счетов центрального банка исчезло 104 миллиона долларов США, развивается весьма серьёзный политический кризис.
По соседству – Сьерра-Леоне – гражданская война шла с 1991 по 2002. Гвинея-Бисау – военные перевороты в 2003 и 2012, вялотекущая гражданская война – у основных политических партий есть военизированные крылья. Кот д’Ивуар – гражданская война, начавшаяся в 2010, так бы и шла до сих пор, если бы не прибыли – сперва без мандата ООН, а после получив его постфактум французы, которые и сейчас реально направляют политический процесс. К слову сказать, свергали по приказу из Парижа законно избранного большинством президента – вот только обособленное этнические меньшинство не приняло бы его без вооруженного сопротивления. Опыт есть – в 1999 году был военный переворот, после которого активно стреляли до 2003, и по затухающей – до 2007. Нигерия – про Боко харам, кажется, знают все. В более же общем плане север и юг страны категорически не переваривают друг друга и живут де факто по разным законам – одни по основным государственным, а другие – по шариату.
Габон – попытка переворота уже в этом году. Демократическая Республика Конго – мир в стране держится буквально на соплях. И так можно продолжать до самого мыса Доброй Надежды. Легко можно видеть, что весь континент стал громадных размеров полем боя.
Сравнительно стабильны только несколько государств на востоке континента, оказавшихся в сфере китайских интересов, а потому оберегаемые Поднебесной от поползновений других глобальных игроков, в частности Танзания, Кения, а также активно пытающиеся к ним примкнуть Уганда и Руанда с Бурунди – в том числе, чтобы гарантировать себя от новых витков внутренних войн – особенно это касается двух последних.
Есть ли шансы у государств и народов Африки самостоятельно выбраться из этой западни? Говоря откровенно – едва ли. Для этого должно произойти нечто в масштабах всего континента, либо значительной его части – чтобы новые силы смогли выдержать экономическое давление извне, просуществовать в режиме изоляции, а разобщённость, напротив, достигла сейчас максимальных размеров за всю историю независимого существования африканских государств. Если когда-то всерьёз обсуждались проекты интеграции в масштабах всего Черного континента, то сейчас о подобном никто и не помышляет. Ориентированные на взаимодействие с глобальным рынком на его условиях элиты сформированы. Движения солидарности, или реальной борьбы с неоколониализмом – не на уровне часто мелькающих лозунгов, которым отдельные политики оправдывают свои неудачи, а подлинные, как с громадного масштаба явлением, отсутствуют. Внешней поддержки у готовых поставить себя сколь-либо самостоятельно лидеров нет и не предвидится. Народы первого мира к происходящему индифферентны.
Так что, боюсь, гипотетическая серия заметок с названием “Войны Африки эпохи неоколониализма” вышла бы куда объёмнее этой. Причём, пожалуй, уже сейчас – что-то будет лет через 10-20. Однако это – уже совершенно другая история.
P.S. Пока писалась эта статья – т.е. меньше чем за неделю, в Судане успел произойти военный переворот, правивший с 1989 года президент Омар аль-Башир был отстранён от власти…
P.P.S. Данные в настоящей главе представлены по состоянию на весну 2019 года. С тех пор на Чёрном континенте произошёл ещё целый ряд военных переворотов, началось несколько гражданских войн. Коалиция, свергнувшая упомянутого выше Омара аль-Башира, оставалась единой недолго. С 15 апреля 2023 года нараставший конфликт между Вооружёнными силами Судана и Силами быстрого реагирования Судана перешёл в фазу открытого вооруженного противоборства. Сражение за столицу страны - Хартум - с небольшими перерывами длится уже без малого два месяца...
