Солнышкина – такой была фамилия ее матери, «великой книгочейки с феноменальной памятью». Ничто в жизни не случайно, даже фамилии не появляются из ниоткуда. Наверное, поэтому мир детских стихов Елены Благининой – светлый и очень солнечный, наполненный любовью и счастьем познания нового. Стихи часто написаны от имени маленького ребенка, девочки, которая рассказывает своим сверстникам обо всем на свете: о радуге, о лесе, о зайчиках и мишках, об игрушках и пирожках. И, естественно, о самом дорогом и близком человеке – о маме. Детские стихи Елены Александровны знают и читают все, причем, без акцента на имени автора, часто считая народным творчеством:
Мама спит, она устала…
Ну и я играть не стала!
Я волчка не завожу,
А уселась и сижу.
Не шумят мои игрушки,
Тихо в комнате пустой.
А по маминой подушке
Луч крадется золотой.
«Многие стихи Елены Благининой настолько популярны, что произносятся без имени автора. Народная безымянная слава. Их читают даже в детсаду, в школе и в библиотеке. Они легко запоминаются, порой на всю жизнь. Когда стихи становятся необходимостью души, отрадой души — это прочно, это надежно», – так написал в журнале «Детская литература» известный поэт и переводчик Лев Озеров.
Елена Благинина родилась в простой, но вполне интеллигентной провинциальной семье: отец служил багажным кассиром на железной дороге, дед – сельским священником и одновременно учителем церковно-приходской школы. Лишних денег в доме не водилось, но на книги и детские журналы всегда хватало – на «леденцовых праздниках», которые отец устраивал для дочки и всех соседских ребятишек, чтение было самым увлекательным занятием. Вихрастая аудитория с большим вниманием слушала и стихи маленькой Алёнушки.
Из орловской губернии семья уехала в Курск, где Елена окончила гимназию и поступила в педагогический институт, все больше и больше склоняясь к мысли, что заниматься литературой гораздо интереснее.
«Мир засиял такими красками, таким торжеством... Блок, Брюсов, Белый, Пастернак, Асеев, Ахматова, Цветаева, Есенин, Маяковский – поэты, которые были мне совершенно неизвестны. Много читала. Писала стихи».
1921 год становится для нее переломным – альманах курских писателей одно за другим печатает ее стихи, стало быть, они нравятся – есть у нее искра Божья! И оказывается, на поэтов и писателей в молодой советской республике уже учат: в Москве только что открылся Высший литературно-художественный институт, возглавляемый великим Валерием Брюсовым. «Пролетариат, овладевающий всеми орудиями производства, изучающий научную организацию труда, не мог пройти мимо такого могучего орудия культуры, каковым является слово. Производственно овладеть словом» - такую непростую задачу поставили перед собой преподаватели ВЛХИ. Приехала, сразу же поступила в заветное учебное заведение (кстати, с благословления самого Валерия Яковлевича), но ведь на дворе 1921 год, ни общежитий, ни денег. Нашлась работа - наметчицей в багажной экспедиции газеты «Известия». После работы занималась, а потом бежала в Политехнический — слушать Луначарского, Маяковского, Асеева, Пастернака, Сельвинского, Антокольского. Там же, в институте, встретила она свою единственную любовь – гениального и почти забытого сегодня поэта Георгия Оболдуева, увидевшего при жизни напечатанным всего одно свое стихотворение. Немного смешная фамилия, но настоящая дворянская, древняя.
Елена Благинина прочно связала свою жизнь с детской литературой: с 1933 года начала писать в журнал Мурзилка» и «Затейник», затем стала редактором этих популярнейших журналов. В 1936 году выходят собственные, долгожданные книжки для детей «Осень» и «Садко». На поэтическом небосклоне рядом с именами Самуила Маршака, Агнии Барто, и Сергея Михалкова засверкала новая яркая звезда, а Корней Чуковский назвал стихи Благининой «чистым золотом» поэзии.
«Ребята любили и её, и её стихи — прелестные стихи о том, что близко и дорого детям: про ветер, про дождик, про радугу, про берёзки, про яблоки, про сад и огород и, конечно, про самих детей, про их радости и горести», — вспоминает литературовед Евгения Таратута, которая в то время работала в библиотеке, где авторы «Мурзилки» выступали перед совсем юными читателями.
Дым качнулся спросонок
Над соседской трубой…
Прилетел снегирёнок
На сугроб голубой.
Неизвестно откуда
В этот бережный час
Красногрудое чудо
Под окошком у нас…
А тем временем «за контрреволюционную пропаганду и распространение подрывных антисоветских материалов» арестовывают мужа Георгия и ссылают на долгие шесть лет в Карелию; семья воссоединяется лишь в 1939-м, но жить им дозволено только за сто первым километром от Москвы. Но, главное ведь, что живым остался… В городе Александрове семью застала война, Георгия забрали на фронт, где он служил в противотанковом дивизионе фронтовым разведчиком, поскольку великолепно знал немецкий язык. После войны герою, страдающему от последствий тяжелой контузии, разрешили, наконец, вернуться в столицу. Георгий Николаевич не дожил и до десятилетия победы, но в отпущенное ему время писать не прекращал – наверное, знал, что хранительница его наследия, верная жена Елена Благинина не даст исчезнуть стихам, среди которых было и печальное посвящение ей, любимой женщине:
Нелюдимо наше горе:
Одиночество, как тьма,
Обживается тем скоре,
Чем слабей огонь ума.
Нелюдима радость наша:
Бред угрюмый, сон больной...
Жизни выпитая чаша –
Бесприютный непокой.
И когда проходит мимо –
Ни обычно, ни ново –
Наше счастье: нелюдимо,
Потому что нет его.
А Елена Александровна продолжала жить. О своем рано ушедшем муже она написала роман «Люблю мучителя своего всё неистовее», увидевший свет только в 1997 году, уже после смерти писательницы. Большую подборку стихов Георгия Оболдуева напечатал в своей «Антологии русской поэзии. Строфы века» Евгений Евтушенко.
Детские стихи Елены Благининой выходили в СССР огромными тиражами и переводились на немецкий, польский, болгарский, китайский, украинский, белорусский и многие другие языки. Но ведь писала она не только для детей: в ее поэтической творческой копилке великолепные «взрослые» стихи: два сборника «Окна в сад» и «Складень», опубликованные в 60-70-х годах, давно стали библиографической редкостью. Да и вообще поэтессу как-то очень ловко ограничили, признав профессиональным поэтом, занимающимся только детской литературой. Почему? Был ли в этих барьерах какой-либо смысл или это исключительно бюрократические замашки руководства Союза писателей? Сегодня это уже не так важно, важно другое: «недетские» стихи Благининой, хоть запоздало, но пробились, наконец, как ручеек из-под земли, став настоящим явлением русской поэзии:
Я вам прочту стихи, которых нет,
Которых даже не было в помине,
Которые не думают о славе,
И ничего не знают о наследстве,
Оставленном поэтами земле.
Они растут травой и стынут камнем,
И зреют хлебом, и текут водой,
И просто так живут со мною рядом,
Как горные чабанские собаки,
Бегущие за стадом дней вослед…
Я вам прочту стихи, которых нет.
***
Деревья те, что мы любили,
Теперь срубили…
Цветы, которые мы рвали,
Давно увяли…
То пламя, что для нас горело,
Других согрело…
Сердца, что рядом с нами бились,
Остановились.
И только песня остаётся
И всё поётся,
всё поётся…
***
Другие сны слетятся к изголовью,
Умолкнут грозы в стынущей крови,
И то, что называли мы любовью,
Воспоминаньем станет о любви.
И отзовется жизнь иною мукой,
Иным вонзится в сердце острием,
И то, что называли мы разлукой,
Быть может, страхом смерти назовем?
И только в час полночного молчанья,
Когда восстанут вдруг в проснувшейся крови
Все неисполненные обещанья,
Все росстани, все горести любви,
Мы встретим их мучительным рыданьем,
Обрадуемся, что еще живем,
И то, что называли мы страданьем,
Обыкновенной жизнью назовем...
***
Случается, денек взойдет ненастный,
А дождика все нет.
И простоит до вечера прекрасный
Неяркий свет...
Мне солнечных милее и дороже
Такие дни.
Не потому ль, что на тебя похожи,
Мой друг, они?...
***
Я любила проснуться
На ранней заре,
Чтоб скорей прикоснуться
К стволам и коре.
Чтобы нюхом и слухом
Рукой и щекой
Ощутить их покой,
Насладиться их духом.
Чтобы в свежести, в шелесте,
В перелеске теней
Не забыть нам о прелести
Остающихся дней.
Не забыть нам о милости
Мира сего...
Чтобы дереву вырасти,
Нужно много всего:
Много соков земных,
Много теплых ночей,
И горячих лучей,
И дождей проливных.
* * *
Ветерки паутину качали
Солнце падало полосой…
И заплакала я от печали
Перед этой милой красой.
И послышался голос летучий,
Неминуемый, будто судьба:
— Не казни ты себя и не мучай,
Человеческой доли раба!
Припади к моему изголовью,
Истомленные веки смежи,
Про солдатскую эту, про вдовью,
Материнскую скорбь расскажи.
Утолю я тебя, упокою,
Все печали твои отпущу,
Срок придет – прахом легким покрою,
Вешний цвет над тобою взращу.
И забудешь ты гул окаянный,
Бранный грохот небес и земли…
Высоко – над сосновой осанной
Облака золотые текли.
