До пятнадцати лет я вообще не знал своего отца. Когда, мы с Наташкой были женаты уже три года и ждали первенца, жена спросила меня про него. Точнее, спросила, не хочу ли я его найти. Я ответил, что нет, и ответил резковато. Я понимал ее, в преддверии материнства Наташка «вила гнездо» и решила укрепить родственные связи. Но возможность общения нашей семьи с моим отцом я исключал полностью.
Мать моя родила меня, как тогда говорили, в девках. Ей было на тот момент двадцать лет. Тетка ее, женщина простая и добрая, рассказала мне, тогда пятнадцатилетнему пацану, ее историю.
Лет в девятнадцать мать закрутила роман с парнем, которого сейчас бы назвали «золотой молодежью». Он и стал моим отцом. Сын одного из партийных бонзов местного значения выделялся на фоне сероватой заводской молодежи. Мать моя была красавицей. Наташка, а она в молодости была ох как хороша, иногда с завистью поглядывала на ее фотографию.
Понятно, что этот мажор никогда не женился бы на девушке из рабочего общежития, не ее поля ягодкой он был. Но моя мать, в силу возраста, этого не понимала. Крутили они роман полгода, а потом, моя наивная и недалекая мать осчастливила своего ухажера радостной новостью – у них будет ребенок.
Она, слишком часто читавшая сказку о Золушке, уже видела себя перед дверями ЗАГСа в белом платье, с фатой на голове и почти хрустальных туфельках на ногах. Но мечты ее остались только мечтами. Мажор свалил в закат, зато его любящая родительница нарисовалась на пороге женского общежития. Я просто представляю сцену из фильма «Москва слезам не верит», с той лишь разницей, что мать моя деньги взяла.
Но аборт делать не стала, в силу молодости и глупости была уверена, что любимый ее одумается, вернется и на руках перенесет ее через порог ЗАГСа. Этого не случилось, но святая вера в это светлое будущее заставила мать дать мне отчество настоящего отца. Таким образом, она благополучно пополнила ряды матерей-одиночек.
Мать вернулась со мной в деревню, где ее встретили слезы бабушки и пересуды и сплетни соседок. Мне исполнилось полгода, когда мать уехала в город, искать женское счастье. Бабушка не возражала, но наказала матери думать головой и помнить, что теперь она не девка, а баба, и должна печься не только о себе, но и о мальце.
Впрочем, со слов тетки я знаю, что напутствуя уезжающую дочь, бабушка говорила, что если встретится хороший мужик, то пусть выходит замуж не думая, а Андрейку, это меня, бабушке вырастит сама. В общем, позиция бабушки была двоякой, она не могла окончательно определиться.
Итак, я остался на попечении бабушки и козы Зойки. Бабушка обеспечила мне заботу и ласку, а коза относительно сбалансированное питание. Я был признателен им обеим, бабушку я с нежностью называл «бабусей», а с несколькими поколениями своих молочных братьев и сестер играл во дворе.
Мать же бросилась в водоворот городской жизни, и о ее присутствии в жизни моей напоминала только фотокарточка на стене. Я помню, что она вернулась через четыре с половиной года, с гостинцами и подарками мне и бабушке. Помню, как запихивал в рот ириски и печенье, возил по пестрому половичку новенький грузовик, в кузове которого весело брякали солдатики.
Бабушка стояла, наряженная в новую кофту и вытирала слезы новым шерстяным, ярко зеленым с красными розами платком. По непонятной для меня причине она не радовалась подаркам, смотрела на дочь и приговаривала:
- Ну, спасибо тебе, дочушка, за подарочки. Удружила, утешила мать не старости лет! Чего улыбаешься-то, бесстыжая. Уууууу!!!
- Ну что ты, мама, он меня любит, он за мной приедет. Мама, он хороший, мы поженимся. У Андрюшки наконец-то будет отец, - говорила моя мать, весело и беззаботно улыбаясь и поглаживая большой живот.
- Любит, тебя любит и жену тоже любит. Эххх! Отец будет. Ага. Отец-молодец! И в кого ты такая дурная-то?
Бабушка оказалась права. За матерью моей никто не приехал, почти год она прожила в деревне. Сначала это совместное житье мне понравилось, мать была ласкова, много смеялась, читала мне яркую, привезенную ей же книжку, рассказывала сказки, выучила со мной буквы и научила меня считать до десяти.
Потом, вскоре после нового года, в нашем доме появился орущий ребенок, а именно моя сестра Ленка. И эта малявка бессовестно оттянула на себя все внимание матери и бабушки. Я не любил ее, и часто спрашивал бабушку, когда ее, эту Ленку, заберут.
Бабушка шикала на меня, поджимала губы и шептала мне в ухо, что это сестренка моя, что я должен ее любить и она мне родная кровь. Я плохо понимал, что такое родная кровь и на том жизненном этапе любить Ленку точно не собирался.
Мать с появлением Ленки изменилась. Под ее глазами залегли круги от бессонных ночей, она больше не читала мне, не рассказывала сказки, не радовалась, когда я звонко считал до десяти. Я забросил красивую книжку и стал забывать буквы. Мать больше не смеялась и часто плакала. Я тогда думал, что из-за Ленки. Повторюсь, я не любил Ленку, с ее появлением моя жизнь изменилась отнюдь не в лучшую сторону.
- Андрюшенька, - ласково говорила мне бабушка, - это же сестренка твоя, кровь ведь не водица. Ты сестренку любить и жалеть должен.
Слова бабушки не имели на меня никакого воспитательного воздействия, мне было только пять, и я плохо понимал, что значит «кровь не водица».
К лету Ленка перестала орать по ночам, а мать опять стала улыбаться. Я думал, что это потому, что не плачет Ленка. Но причина была в другом. Вечерами мать крутила волосы но какие-то штучки, утром распутывала их, а потом надевала белые бусы и шла по деревне красивая и веселая. Бабушка укоризненно качала головой, глядя на нее.
Петр, семья которого жила на соседней улице, поправил нам забор, прокатил меня на своем мотоцикле и пару раз угостил конфетами. Как-то вечером я видел, что он целовал мою мать за баней. В середине лета полдеревни наблюдало, как жена Петра треплет у колодца мою мать за кудри. Вскоре мать уехала, а у Зойкиных козлят появилась еще и молочная сестра.
Мать снова возникла на нашем горизонте через два года. Судя по всему, жизненный опыт ничему ее не научил, она снова была с животом. Правда, вместе с ней приехал и мужчина, веселый и говорливый. Мать велела нам с Ленкой звать его папкой.
Глядя на то, как часто он подливает себе в рюмку казенки, бабушка вздыхала, качала головой и смотрела не него неодобрительно. Но, так или иначе, бабушке пришлось нас отдать матери и ее новому мужу, и мы поехали в город.
В городе мне не понравилось, в деревне был простор и воля, и все было свое и знакомое. На новом месте мы жили в бараке, длинный коридор, шестнадцать комнат, все удобства за соседним бараком, и общая баня по выходным. В деревне хотя бы баня и домик «с сердечком» у нас были свои.
Счастливая моя мать не замечала моего недовольства, к приходу отчима она принаряжалась и ждала того, кто с ее точки зрения, стал нашим отцом. Мы ужинали жареной картошкой, и я рассматривал замысловатые татуировки на груди и плечах отчима.
Первое время мы жили, как я понял потом, неплохо. В сентябре я пошел в первый класс, Ленку пристроили в садик, вечерами мать и отчим выставляли нас в длинный коридор барака, и там мы играли вместе с другой ребятней.
Все изменилось с рождением брата, я и Ленка стали лишними в небольшой комнате барака и в жизни нашей матери. Мы мешали отчиму, он стал частенько покрикивать на нас, а меня еще и по-мужски учить жизни. Мать не особо возражала против его методики воспитания. На укор соседки, тети Шуры, увидевший синяки на моем теле, мать ответила:
- Так он ему отец, вот и воспитывает пацана.
На новогодние праздники мы поехали в гости к бабушке. То, что мама собрала все наши с Ленкой вещи, меня в силу возраста не насторожило. В барак вернулись мать, отчим и маленький Олег. Возвращение к бабушке меня не расстроило, тут не было сквозняков и тяжелой руки так называемого отца.
В то время я был по-своему счастлив, я не скучал по матери, фактически она была для меня чужим человеком. Я не успел по настоящему привязаться к ней за полгода совместной жизни. Да и затрещины очень быстро остужают теплые чувства. Мы жили у бабушки как раньше. Я ходил в школу с ребятами, которых знал с рождения. Летом помогал на огороде, носил воду, в общем, жил, как все деревенские ребята.
А через год обо мне вспомнила мать. Приехала в гости, привезла маленького Олега. Мать была худой и замученной. Сунула нам с Ленкой пакет с пряниками, городской гостинец. Олег, хотя ему уже шел второй год, не ползал и не сидел. Ленка спала за занавеской, а я, лежа с ней рядом, прислушивался к разговору матери и бабушки.
Мать приехала не просто так, она хотела оставить Олега бабушке. Я понял, что с Олегом что-то не так. Бабушка Олега взять отказалась, у нее и так двое на руках. Ленке пятый год, за ней глаз да глаз нужен, и больного ребенка она на себя не повесит.
Тогда мать решила забрать в город меня, присматривать за братом. Внутри у меня все сжалось, я еще не успел забыть тяжелую руку отчима. Но бабушка, моя мягкая, добрая, всепрощающая бабушка ответили резким отказом:
- И не мечтай! Ишь, что удумали, из мальчишки няньку делать. Если родили больного ребенка, сами и тяните, мальца не трогайте. Мало он за полгода колотушек от твоего уголовника натерпелся.
Сменив резкий тон на почти просящий, бабушка продолжила:
- Ты бы и сама от него ушла, подняли бы всех троих вместе. Хватит тебе уже куролесить, четвертый десяток скоро разменяешь. Ведь он бьет тебя, дочка, уходи.
По голосу бабушки я понял, что она плачет. Моя мать не послушала бабушку. Она не ушла от мужа, который частенько гонял ее под пьяную руку. После отъезда матери я успокоился, но спокойствие мое было недолгим.