Улагане, за Телецким озером жила одна шаманка — звали ее Табычак. Муж ее, Очош-Курман был местным пошко — сборщиком податей, имел немалое богатство и пользовался в волости большим уважением. Еще в детстве проявилась у Табчак нервная болезнь, свойственная камам. По н м, во сне, приходили к ней призраки-кёрмёсы идушили ее, пока не начинала она метаться и кричать от страшных видений.
У всякого шамана-кама на Алтае был тунур — чародейский бубен, знак власти над миром духов. По звуку его, как считалось в народе, к шаману являлись демоны-еткерии. По числу служивших каму духов на внутренней стороне бубна цеплялись привески из проволоки.
У Табычак было два таких тунура. Первый изготовила она сама, вскоре, после того, как посетили ее нечистые духи. Второй тунур принадлежал прежде ее отцу - Кулугару, которого считали сильнейшим шаманом в зателецкой округе. Табычак часто вспоминала его - могучего, рослого мужчину, который знал, казалось, все тайны мира. Кулугар камлал на большом капище, в центре которого возвышался каменный истукан, окруженный лошадиными черепами. Облаченный в косматый маньяк , с когтистой перчаткой, скроенной из цельной медвежьей лапы, в багровых отблесках костров, казался он самим Эрликом — царем подземного мира. Много лет обучал он дочь своему мастерству, открывал ей премудрости подземного мира, передал все заклинания и рецепты снадобий.
Когда в Улугане появились первые православные миссионеры, Табычак строго-настрого воспретила местным обращаться в новую веру.
- Наши боги живут в горах, ручьях и деревьях, - говорила она гордо подняв голову. - Их бог заперт в деревянном доме, куда нам дороги нет.
Шли годы. Мало-помалу время истратило могучего Кулугара, Табычак же наоборот, как говорили, только входила в силу. Как-то раз решила она навестить отца, и сразу не признала его — тот, исхудавший, покрытый грязью и пеплом сидел возле своей юрты, тяжело хватая ртом холодный воздух. На распахнутой его груди темнел ожог — края его успели нагноиться, над старым камом разносилось страшное зловоние. Перед ним на земле лежал огромный тунур, на котором вышит был образ крылатого духа, окруженный чародейскими символами.
- Я пытался сжечь его, - сказал Кулугар, указывая на бубен. - Но огонь восстал против меня, и опалил мое старое тело.
- Зачем ты хотел изничтожить тунур? - удивилась Табычак. - Неужели послушал русских абызов?
- Худая наша вера, брось ее, - простонал старый кам. - Давно уже думал я
покреститься. Не смотри на меня, что некрещенным умираю. Боюсь я своих еткерей — как бы они чего худого вам не сделали. Пусть уж лучше погибну я один, а вы спасетесь — креститесь поскорее.
Он с трудом перевалился на правый бок, подобрал свой бубен с земли и протянул его дочери.
- Сожги его ты, - попросил старик. - И свой тунур тоже отправь в огонь.
Табычак выслушала его, забрала бубен, но сжигать не стала. «Видно от старости отец повредился умом, - сказала она себе. - Разве можно отрекаться от нашего искусства?».
Вскоре облетела округу весть: старый Кулугар ушел за солью. Так говорили о умерших. Принялась Табычак камлать пуще прежнего, думая, что сила ее с отцовским бубном удвоились. Весь Улаган, потянулся к новой камке, веря в ее чародейство. Год от года крепла ее власть над местными, а вместе с тем рос и авторитет ее мужа, Очош-Курмана.
Прошло немало лет, а Улаган, как прежде, был тверд в языческой вере. Каждое утро всходило над ним Солнце, золотило верхушки гор, искрилось в озерах и реках, но души живших там людей все так же прозябали во тьме. Постарела Тыбычак, Очош-Курман занемог, и почти не вставал теперь со своего ложа. Было ему к тому времени семьдесят лет, голова его сделалась серой, как выделанная овечья шерсть, недуги вошли в его плоть и кости, ослабло зрение, ушла былая сила. Как-то, в середине июня, приехал в те места священник Владимир Тозыяков. Поставил он свою палатку недалеко от юрты Курмана, хоть местные отговаривали его, боясь гнева старой шаманки.
День шел за днем, мало-помалу Тозыяков возымел успех в сеоке . Все реже приходили соседи к Табычак. Один за другим обращал их новый проповедник в христианскую веру. Камка в то время уже отчаялась излечить своего супруга, но на священника пока внимания не обращала, пока в один из жарких, пыльных вечеров, тот сам появился на ее пороге.
- Зачем пришел, абыз? - спросила Табычак, глядя на гостя свысока.
- Да слышал что Очош-Курман заболел. Просили меня местные навестить его. - отозвался отец Владимир.
- Ну что же, попроведуй нас, - лукаво усмехнулась камка.
Она усадила проповедника напротив мужа, разлила по пиалам соленый чай с маслом, сама уселась на пол и приготовилась слушать:
- Ну расскажи, абыз, чем твой Бог лучше наших.
Священник пристально посмотрел в лицо шаманки и начал свой рассказ:
- Жил во времена давние, в Греции один могучий кам — Киприан. По рождению был он язычником, родители посвятили его жизнь служению бесу — Аполлон-кану. С семи лет обучали его жрецы волхованию и демонской премудрости. Обрел он небывалую чародейскую силу, ветра и морские течения покорились ему, он умел наводить мор и несчастья на людей, скот и посевы. Люди обращались ему за помощью и защитой, но даже под видом благодеяния, развращал кам их души, питая их гнев, похоть и зависть. Таким пришел он в землю антиохийскую и полчища ектериев и кермесов следовали за ним, как за своим вождем.
Жила в тех местах некая девица, Иустина. Сама она была из семьи камов. Как-то сидя у окна, она услышала Слова Спасения от мимошедшего диакона Праилия. Говорил он о Христе, рожденном от Пречистой Девы, о том как пострадал он ради спасения людей и вознесся на Небеса. С той поры Иустина стала ходить в Церковь Христову, и мало-помалу, попав на благодатную почву Ее сердца, семена Слова Божия дали плоды. Иустина отвернулась от языческой веры, а скоро обратила в Христианство и своих престарелых родителей. Они приняли святое Крещение, и причастились Божественных Тайн.
Отец Владимир сделал паузу, отхлебнув из пиалы немного соленого чая.
Табычак заинтересовала история Киприана: Неужели где-то на свете жил кам могущественнее ее? Нечто у него было не два а три тунура? Не могло такого быть, конечно, думала она, но перебивать абыза не спешила.
- Людям избравшим праведный путь, - продолжил миссионер, - Господь иногда посылает испытания. К Иустине воспылал нечестивой стартью язычник, юноша Аглаид. На все его попытки овладеть девой, встречал он решительный отказ. «Жених мой – Христос, - отвечала ему Иустина. - Ему я служу и ради Него храню мою чистоту. Он и душу и тело мое охраняет от всякой скверны». Отчаявшись, пошел Аглаид к шаману Киприану, надеясь заручиться его помощью. Тот подослал к деве одного из сильнейших своих ектериев, чтобы разжечь в сердце ее похоть. Но нечистый дух вернулся посрамленный — крестным знамением и молитвой прогнала Иустина от себя дурные желания. Раздосадованный, Киприан посылал к ней духов, в разных обличьях и формах, но дева всякий раз отвергала их нападки, благочестием и здравомыслием своим.
В гневе, кам стал насылать на дом Иустины и сродников ее всевозможные бедствия. Скверна распространилась на весь город. Болезнь поразила саму Иустину. Перепуганные горожане собрались у ее дома, упрашивая девицу согласиться выйти за Аглаида, но та была непреклонна. Усердным постом и молитвой обратила она вспять все невзгоды посланные чародеем. Исцеленные от недугов, горожане восславили Христа. Посрамленный, Киприан укрылся от людских глаз. Сам стал он поносить Аполлона-кана, видя его немощь, перед силой Животворящего Креста. Тогда нечистый дух обрушился на него с яростью, стал душить, ломать, предавать страшной боли. Тогда Киприан возопил: «Боже Иустины, помоги мне!». Он осенил нечистого крестным знамением и тот отступил. Так обрел могучий прежде кам Истинную Веру. Через покаяние и искреннее молитвенное усердие заслужил он прощение Церкви, принял крещение и вскорости сам стал священником. Иустина же приняла монашеский постриг и стала диакониссою...
Проповедник умолк, всматриваясь в лица стариков. Те выглядели смущенными, особенно Табычак, которую потрясла история греческого кама.
- Складно рассказываешь, абыз, - произнес, наконец, Очош-Курман. - А что же сталось с этими людьми потом?
Отец Владимир медлил. Знал он, как язычники воспринимают слова о мученической
смерти. Но лгать было нельзя:
- Они пострадали за веру. Языческие правители усекли их головы мечом.
Очош-Курман заохал:
- Ежели все одно — помирать, к чему креститься, верно, Табычак?
Шаманка смолчала. Что-то в груди ее откликнулось на рассказ миссионера, обратило в раздумье.
- Подумай о будуще жизни, пошко, - промолвил отец Владимир. - Что ждет тебя за порогом жизни? Духи, которых вы почитаете — обманщики. Не пощадят они вас, предадут жестоким мукам, не сравнится с ними твой нынешний недуг.
- Уходи, абыз, - попросил Очош. - Мне тяжело слушать твои речи.
- Подумайте, все же! - покачал головой священник.
Больше ничего не сказал он старикам, попрощался и вышел вон. Табычак накрепко задумалась. Вечером приготовила она чародейское зелье, надела увешанный колокольчиками маньяк и начала камлать. Дым от курильницы наполнял юрту, старый Курман слушал древние заклинания и стонал от боли. На разум камки волна за волной накатывало душное оцепенение, сердце словно налилось свинцом, билось тяжело и гулко, в такт уханьям бубна. Воздух становился густым и плотным, как войлок, один за другим исчезали предметы — стенки юрты, утварь, старая пустая люлька на деревянном крюке.
Наваждение охватывало разум старой Табычак, вовлекая ее в мир теней...
Привиделось ей, что стоит она посреди ледяной равнины. Неба над ее головой не было, вместо него зияла черная гулкая пропасть. Далеко, там где бездна смыкалась с оледеневшей землей теплилось какое-то зарево. Почувствовала камка, что за спиной ее стоят двое - как будто знакомцы.
- Оглянись, пожалуйста, - прозвучал в ушах ее голос, который, не мог принадлежать человеку.
Табычак оглянулась и оцепенела от ужаса. Перед ней стояло два чудища. И в том и в другом было поровну от зверя и от человека. Еткерий справа был подобен косматому черному тельцу с двумя длинными, изогнутыми рогами. На широколобой бугристой его голове зияло три налитых кровью глаза. У левого была белая, пятнистая как у ирбиса, шкура. За плечами его вздыались огромные, совиные крылья. Изо рта чудища до самой его груди тянулось два желтых бивня.
- Я Караш, - хриплым голосом представилось черное чудище. - Все эти годы я помогал тебе в твоих странствиях. Но теперь ты помыслила отвернуться от меня. За это я расхищу стада твоего мужа, отравлю землю на которой ты живешь.
- Я — Кагыр, - прорычал дух слева. - Я был другом твоего отца, покуда он не отвернулся от меня. Я опалил его огнем, то же станет и с тобой, если предашь свою веру. Я истреблю всех твоих детей, весь сеок будет страдать по твоей вине, и люди проклянут твое имя. Сказав это он изрыгнул из пасти сноп искр. Табычак же не могла вымолвить и слова. Караш и Кагыр выглядели в точности как рассказывал о них старый Кулугар. Поняла камка, что пребывает во власти этих страшных духов, и родных своих предала той же участи.
- Ну что решила, старая Тыбычак? - хором спросили духи.
Попыталась шаманка отвернуться от духов, лицом к далекому зареву, но
почувствовала что не может пошевелить и пальцем. Еткерии, между тем подались вперед, протянули к ней когтистые свои лапы.
- Боже Иустины, помоги мне! - закричала Табычак, Две страшные фигуры перед ней задрожали, расточились желтым ядовитым дымом. Исчезла холодная равнина, и гулкая пропасть. Шаманка стояла посреди юрты. Первые робкие лучи рассвета пробивались сквозь прорехи старого войлока. Очош лежал недвижимо, словно покойник. Сердце тяжело ухало в груди старой камки. «Это Караш и Кагыр терзают меня, — поняла она. - Коли не избавлюсь от них, худо будет всему сеоку».
Дождавшись утра, Табычак сама пошла к отцу Владимиру. Впервые в жизни испытала она робость, от прежней гордыни ее не осталось и следа. Встав перед священником, опустив
глаза долу, она промолвила:
- Абыз, вчера я видела страшное. Меня окружили холод и тьма. Но было там и теплое зарево. Я хочу войти в этот свет и спастись. Да и муж мой согласен креститься.
- Хорошо, - кивнул отец Владимир.
На другое утро священника разбудил звук бубна. Сотворив молитву, и облачившись в епитрахиль, направился Тозыяков к шаманке. Отодвинув полог увидел он Табычак в маньяке, с бубном в руках. Вид ее был дикий: глаза полуоткрыты, губы непрестанно лепетали что-то, чего священник разобрать не мог. У порога лежал другой бубен, а при нем, во множестве валялись колдовские куклы. Очош сидел на своем ложе, не сводя взгляд с жены. Мало-помалу на звуки камлания собрались соседи — всего девять инородцев, одни из них крещенные, другие старой веры. Пришел и местный зайсан, который только недавно сподобился святого таинства. Послушал он шаманку, покачал головой:
- Хочет она своими силами прогнать духов. А те не желают уходить!
Табычак все никак не могла прийти в себя — по три раза терла она пестом по тунуру сперва кругообразно, затем крестообразно, бормоча свои заклинания. Тогда отец Владимир принес в юрту крест и евангелие, возложил на себя фелонь, перекрестился и произнес слова молитвы:
- Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно...
О том что случилось потом, всяк рассказывал по-своему. Одини говорили, что кровь выступила на бубне вслед за колотушкой, другие что кровь хлынула из горла камки, третьи заверяли что вся Табычак вдруг покрылась кровавыми пятнами. Очош зарыдал как ребенок:
- Еткерии! Еткерии сейчас раздавят мне грудь!
Камка бросила бубен, тот покатился к порогу и накрыл собой сложенных там идолов. Подошла она к Тозыякову, коснулась запястья его окровавленной своей ладонью. Священник благословил камку, и тут только заметил что кровь ее не пристала к его руке.
Во время чтения заклинательных молитв, камка трижды лишалась чувств, но восприемники из крещенных соседей поддерживали ее. К обеду сподобились супруги святого таинства крещения. Очош был крещен с именем Симеона, Табычак же называлась Марией. Оба тунура и все идолы свои она тотчас же отправила в огонь. В тот же день мужу ее стало легче, а к вечеру встал он со своего ложа. Весть об этом облетела все соседние аилы, укрепив многих в намерении креститься. Мало-помалу опустели угрюмые капища местных божков. Минуло совсем немного времени, и взошло над Улаганом новое Солнце, оно позолотило верхушки гор, заискрилось в озерах и реках, и растопило в душах людей древний хлад, оживило сердца и умы их. Каждое утро выходила бывшая шаманка Мария за порог юрты и улыбалась теплому зареву с востока, и сердце в груди ее трепетало, словно весенняя
птица.
****
Поддержать автора можно следующим образом:
4276021412290608 - СБЕР
2200240792312064 - ВТБ
