Рассказ по мотивам истории, которую поведал Сергей Михайлович Я. Но вначале короткое сообщение.
Если вы хотите выразить свою благодарность за мою работу, то можно это сделать, отправив донат через красную кнопку «ПОДДЕРЖАТЬ».
А теперь слово Сергею, очевидцу удивительных событий.
Поведаю вам воспоминания из моего далекого детства. Расскажу о том, как мне довелось общаться и принимать угощения от одной из, наверное, последних представительниц таинственного рода, к которому причисляются все «Бабы-яги». Не сказочные людоедки летающие в ступах, а настоящие — те, что знали лес, как свою ладонь, травы — как родных детей, а время — как терпеливого соседа. Те, что стояли на самом краю нашего мира, охраняя границу с другим.
Я родился и до сих пор живу на самой окраине небольшого российского городка, расположенного в районе лесопарковой зоны. Когда-то давно здесь, рядом с лесом, первые поселенцы возвели деревушку в несколько десятков дворов. За долгие годы к этому небольшому населённому пункту подобрались городские кварталы. Деревушка и сейчас сохранилась, хотя в уже сильно изменившемся виде – блага цивилизации прочно прописались и в этом архаичном поселении. Но тайна, как оказалось, жила не в самой деревне, а на самой её кромке, в том месте, где тропинка, петляя, сбегала в лесную чащу.
В моём детстве, как и во многих русских сказках, в старом небольшом домишке, на отшибе, возле самой опушки леса, обитала одинокая отшельница — странная бабушка. На вид она была очень старенькая, маленькая, седовласая, нам, ребятишкам, казалось, что ей было больше сотни лет. Её фигурка напоминала высохший лесной корень, но в движениях не было дряхлости — лишь точная, экономная плавность. Одевалась всегда опрятно, хотя и в старинные одежды из домотканых тканей: синяя юбка в тёмную полоску, белая рубаха с диковинной вышивкой по подолу — не цветы, а какие-то знаки, зигзаги и странные птицы. Почему-то к бабульке никто из взрослых не обращался по имени-отчеству — все называли Богомазова (видимо, по фамилии). Возможно, имени у неё не было вовсе. Или оно было таким древним, что никто не помнил.
К её вросшей в землю по самые окна избушке вела узенькая тропинка, проложенная вдоль старого пруда, берега которого густо поросли плакучей ивой. Эти ивы всегда шелестели, даже в полный штиль, будто о чём-то перешёптывались. Несмотря на то, что уже было начало 80-х годов прошлого века, отшельница жила по старинке. К её домику даже не подходила линия электропередач, хотя буквально в 300 метрах располагались здания какой-то государственной организации, где было всё необходимое: электричество, телефон, водопровод. Будто невидимая стена отделяла её мир от нашего. Цивилизация упиралась в эту стену и, смирившись, обтекала её стороной.
Хотя водопровод бабульке точно был не нужен, поскольку рядом с калиткой, ведущей к ней во двор, из-под земли бил родник с очень вкусной, невероятно мягкой водой. Но ведь, кроме воды, она чем-то должна была топить печь, и в маленьких окнах её избушки часто по ночам горел свет. Не электрический, а живой, тёплый — от лучины или масляной лампы. И этот свет не слепил, а манил, как далёкий костёр путника в степи.
Никто из местных о Богомазовой плохим словом не отзывался, просто говорили, что она — человек не от мира сего. Её не осуждали, её признавали. Как признают старое, мудрое дерево или опасную, но нужную тропу через болото.
Ни разу не доводилось видеть, чтобы у неё кто-то ночевал, хотя к ней постоянно с ближайших деревень и посёлков приходили посторонние люди: кто-то излечиться от хворей, а кто-то узнать про будущее. Видимо, не всем было предначертано хорошее на роду, поскольку гости порой выходили со двора расстроенные, нередко женщины уходили, утирая с лица горькие слёзы. Но выходили все — никто не пропадал. И это было главным. К ней шли с отчаянием, а уходили — с принятием. Пусть горьким, но очищающим.
От взрослых я слышал от чего и как излечивает Богомазова. От лихорадки и «трясучек» поит отваром трав, настоянным на воде из того самого родника. И обязательно давала с собой сушёные ягоды можжевельника — носить в мешочке на груди и менять каждую полную луну. От болей в суставах и старых ран прикладывала компрессы из распаренного корня лопуха, обмотанные холстиной, пропитанной каким-то острым, хвойным настоем, от которого в избе стоял густой, запах. Но самое главное её лекарство, о котором говорили шёпотом, было от тоски. От той чёрной, беспричинной тоски, что съедает душу. Она не давала трав. Она сажала человека на лавку возле печки, сама садилась напротив и долго, молча, смотрела на огонь в топке. И человек, глядя в эти языки пламени под её ненавязчивым, спокойным взглядом, вдруг начинал рассказывать. Всё. Про обиды, про страхи, про несбывшееся. А она слушала. И после этого давала испить обычной воды. И тоска, отливая, оставляла после себя тихую, светлую печаль, с которой уже можно было жить.
Не могу объяснить почему, но мы, ребятишки, всегда испытывали неловкость в её присутствии, какой-то благоговейный страх накатывал, хотя по отношению к нам она неизменно проявляла доброту, по крайней мере, в её поступках не было ничего плохого. Мы чувствовали её иную природу. Дети, как животные, считывали то, что взрослые давно заглушили в себе рассудком.
Наша ватага часто бывала рядом с её домиком: бегали рыбачить на тенистый пруд — ловили серебристых карасей и золотистых гальянов. А бабулька, словно заранее зная о нашем приходе, стояла на тропинке, ждала нас и с улыбкой угощала разными вкусняшками — то малиной, то яблоками. Отказаться мы не могли — почему-то боялись. Но, что характерно, угощения всегда были какими-то особенными — съел одно яблоко, необычайно душистое, с лёгким привкусом мёда, и весь день чувствуешь себя сытым, бодрым и почему-то не хотелось шкодить.
Надо сказать, что мы были ещё теми сорванцами, часто шкодничали — «загоняли козла в огород», то есть непрошено проникали в чужие сады и огороды за поспевшим урожаем: огурцами, горохом, ягодами, яблоками.
А у бабульки был хороший фруктовый сад, однако не помню, чтобы у кого-то из нас появились мысли залезть в него, хотя там забора, как такового, не было. Что-то невидимое стояло на страже бабушкиного хозяйства и не давало даже подойти к нему не только нас, но и взрослых. Не страх, а именно непреодолимое внутреннее табу: шаг в ту сторону — и ноги становятся ватными, а в ушах звенит тишина, настолько громкая, что отступаешь. Посетители, приехав к ней за помощью, всегда стояли поодаль на тропинке, терпеливо дожидаясь, когда их пригласят на двор. Она выходила, оглядывала пришедшего с ног до головы и только потом, молча, кивала, разрешая переступить порог калитки.
Годы безостановочно бежали, я взрослел, мужал, наш городок строился, расширялся, однако почему-то время не имело никакой власти над бабушкой и её старой избушкой. Они оставались такими же неизменными, какими я увидел их в первый раз. Даже порой думалось, что это будет вечным. Она была точкой покоя в бурном потоке лет. Мои родители старели, у школы выросли тополя, а у леса — всё та же Богомазова в своей синей юбке, с тем же родником у калитки. Это вселяло странную уверенность: пока она здесь, и мир стоит на своём месте.
Однако в конце 90-х годов всё внезапно пропало, как говорится, в один миг: и старушка, и её дом, и сад, и родник возле калитки. Даже никаких следов не осталось, словно в этом месте никогда ничего не было. Там, где была избушка, теперь просто рос молодой осинник, такой же, как вокруг. Родник иссяк, будто его и не существовало. Хотя всего за месяц до этого видел Богомазову в полном здравии, такую же опрятно одетую в свою привычную домотканую одежду.
Поспрашивал местных про неё, но никто ничего не знал про её судьбу. Исчезла старушка бесследно, безвозвратно. Остались только хорошие воспоминания о ней, ну и жалость, что теперь нет возможности пообщаться с ней. Признаюсь, от места, где она жила, до сих пор веет каким-то неведомым, потусторонним миром. Там теперь гуляют собачники. Но иногда, особенно в сумерки или в тихий туманный рассвет, воздух там становится гуще, и кажется, что вот-вот из-за поворота тропы покажется знакомая, невысокая фигурка. Но никто не появляется. Только ивы шелестят чуть громче.
Это сейчас, когда мне уже пошёл шестой десяток лет, я чётко осознал, что отшельница Богомазова была типичной «Бабой Ягой» (в хорошем значении этого слова), одной из немногих представительниц древнего рода ведающих людей. Она была последней сторожевой засекой на границе нашего рационального мира и мира тайны, который уходит корнями в глубь веков и в глубь леса. Она никого не ела и не сажала на лопату. Она — охраняла. Лечила. Указывала путь тем, кто его потерял. А когда наша эпоха окончательно наступила, отжав у леса последние метры и включив повсюду фонари, её служба закончилась. И она, как верный страж, сняла пост. Не умерла — отбыла. Потому что её время, время таких тихих, всепонимающих хранителей порога, ушло. Остались только мы — беззащитные перед тоской, болезнями и несправедливостью судьбы, и сладкие, как мёд, детские воспоминания об одном яблоке, которого хватало на целый день.
Рекомендую по теме «ВЕДЬМЫ, МАГИЯ, ЗАГОВОРЫ» прочитать рассказ «Загадочное колесо или Невероятная месть ведьмы»
Написал Евгений Павлов-Сибиряк, автор книг - Преодолевая страх, Невероятная мистика. Приобрести книги со скидкой 10 % вы можете ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ. Послушайте рассказы -ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ