Дома обстановочка была напряженная. Папа мучился и с трудом допрыгивал на одной ноге, на второй гипс сменился каким-то жутким приспособлением, напомнившим мне «испанский сапожок». Было довольно холодно, но эта конструкция не давала отцу нормально одеться, пришлось покупать ему специальные брюки гораздо бОльшего, чему нужно, размера. Чтобы они с отца не падали, невестка, жена брата, ловко подогнала штанины по размеру здоровой ноги, а на больной объем оставили как есть, только в пояс вшили шлевки для ремня. Каждые два дня надо было производить пыточное действо — подтягивать специальным ключом гайки на пол-оборота. Однажды мама не успела приехать из райцентра, куда ездила за лекарствами, и это пришлось делать мне — отец не мог достать до конструкции под правильным углом. Я постаралась сделать все максимально осторожно, но толку - спицы прорывали раны на ноге, и после каждой подтяжки следовала перевязка. Отец ни разу не вскрикнул, но я слышала, как скрипят у него зубы. Баралгин на больные зубы — еще один препарат, который теперь был нужен постоянно. Добавилось и мужской работы- брат элементарно не успевал на три дома, включая и бабушку с дедушкой. Так что и дрова пришлось учиться колоть, и уголь перекидывать, да много чего, что раньше не замечалось, теперь перешло в наши с мамой руки. Мама пока все также не работала, хоть и были попытки устроиться, но мест нигде не наблюдалось — даже на должность школьной уборщицы стояла очередь из желающих. Идти в местный поселковый магазин не было смысла — летучка там была дикая, и была вполне веская причина — из четырех- пяти тысяч зарплаты продавщицы получали хорошо если две с половиной — остальное уходило на оплату бесконечной недостачи. Пока мы выживали только на больничных отца, и экономили на всем, на чем вообще можно было экономить. Брат помогал деньгами как мог, но у него жена была в декрете, так что особенно не разбежишься. Ночью я частенько просыпалась от того, что слышала глухие стоны отца и скрип зубов — отец чувствовал боль и во сне. А спали мы все в одной комнате, метров восемнадцати-двадцати, только она была разгорожена стеллажами с книгами.
Я очень сильно хотела вернуться в город, но пока об этом не было и речи — просто потому, что не на что — больничного отца едва хватало на лекарства и необходимый минимум — крупы, постное масло. Очень выручало хозяйство и огород, конечно, ценой многих трудов. Дополнительной нагрузкой был огород дедушки с бабушкой — весь цикл посадки-прополки-окучивания и копки был на нас с братом. Бабушка к тому времени уже довольно сильно ослабела, ухудшилось зрение, только дед более-менее держался, скорее на своем характере, чем на «запасах» здоровья. Зима прошла в извечной борьбе со снегом, лопата-это наше все, а по местной розе ветров наш домик иногда заметало так, что нельзя было дверь открыть, поэтому на такой случай в холодной веранде стояли пара ведер с углем обычным, одно ведро — непременно с отборными кусками — для холодных дней, пара старых ведер под золу и несколько охапок дров. Обычно перво-наперво чистилась и затапливалась печка, за ночь дом остывал, и по утрам спину неприятно трогала зябкая сырость. Потом пробовала выходить на крыльцо — если не замело, то хорошо, замело — маленькая лопата в веранде, прокапываем дверной проем, выходим, а тут и большая снеговая лопата ждет. Пару раз в неделю необходимо было сходить навестить дедушку с бабушкой — помочь с уборкой, может, сготовить, если дадут похозяйничать на кухне. Обычно я приносила с собой молока и стряпала блины — дед очень любил, когда я приходила. В паре дед-бабушка, гораздо больше тепла я получала именно от деда, он любил детей, и водился со мной — учил играть в домино — он называл его «шарлыжки», у него даже была специальная панель из оргпластика под игру — бабушка не любила, когда по голой клеенке гремели костяшками. Лет после десяти учил играть уже в шахматы, в карты. Просто крутилась около его небольшой «мастерской» - крохотная комнатушка полтора на два метра была пристроена к бане, и там хранилось много чего интересного — инструменты, какие-то кусочки непонятного материала, а еще стоял мотоблок. Летом, когда было тепло, дед мог там сидеть почти весь день, и тогда что-то стучало, звонко дзинькало , громко скрипело — дед точит топор и ножи, отбивает косу, что-то мастерит или ремонтирует. Рядом активно крутится небольшая коричневая собачка, привязанная на легкую цепь — у них почти всегда были небольшие собаки. А еще в доме было прохладно летом и очень холодно зимой — на уровне полутора метров от пола градусник показывал пятнадцать градусов, и старики ходили всю зиму в валенках и особенных телогрейках, которые вязала крючком бабушка из овечьей шерсти. Когда она еще была поздоровее, в небольшой комнатке стояла прялка, а я помогала чесать шерсть двумя широкими щетками. Потом бабушка садилась за прялку, нога мерно качала педаль, и нитка струилась, натягиваясь и скручиваясь, между двух деревянных дисков. Потом полученные нитки бабушка вымачивала и мыла, чтобы ушла лишняя грязь и запах овчины, и только потом мотали пряжу в клубки. Из таких неокрашенных ниток, обычно буро-коричневого цвета, и вязала бабуля жилетки. Вообще она не очень любила, чтобы кто-то хозяйничал в доме кроме нее, но уже не было выбора, так что моя помощь принималась и одобрялась.
Весной , еще в начале апреля, когда только начинало теплеть, дедушка доставал семенную картошку из погреба и она заносилась в прихожую — на прорастание. К посадке из каждого клубенька уже проглядывали бело-зеленые, или розово-фиолетовые «глазки» с росточками.
Моя задача при посадке была носиться между копающими и закидывать клубни в лунки, пока следом идущий не закопал пустую. К обеду, когда картошка была посажена, ноги дрожали, руки болели, зато все было сделано.
Грядки и себе, и бабушке обычно садила мама, выделяя под мой посев лук и редиску. И все бы ничего, но я понимала, что ситуация особенно не меняется, и надо что-то делать, чтобы не застрять в деревне насовсем. Ближе к августу я узнала, что мама устроилась на работу в районную больницу, папа уже лежал в областной, все-таки дали туда направление, вероятнее всего, испугавшись ответственности — нога так и не срослась, после аппарата Елизарова остались черные шрамы прорвaнной кожи, а кость как была воспалена, так и осталась.
В конце августа я съездила в деканат, где меня обрадовали — я наконец могу заселиться в общежитие. С бумажкой от деканата я тут же поскакала в третий корпус общежития, где меня обрадовали еще раз — я смогу жить на «блатном» третьем этаже!
Поясню — на третьем этаже в комнатах было по три кровати, на всех остальных — от четырех до шести. Так что я в радостном состоянии поехала домой.