Он не боялся слепоты. Удивительный оптимизм вообще был особенной чертой, за которую она его и полюбила. Сколько они уже вместе? Сейчас ему 68, значит, больше сорока лет они идут рука об руку.
Но выражение растерянности, которое появлялось на его лице, когда они выходили из дома, было чем-то новым. Она ловила все с полувзгляда, привыкла за эти годы совместной жизни, что у нее такая роль: следить за сменой полутонов его настроения, понимать начало даже неопасной болезни, какой-нибудь простуды, по первым едва заметным признакам, беречь его, своего супруга.
Одни говорили, что это настоящая любовь — так трепетно относиться к каждому вздоху благоверного. Другие криво усмехались и говорили, что это банальный страх за свою шкуру — ну а помрет невзначай кормилец ее, как она тогда, ни дня в своей жизни не работавшая, но с юности привыкшая к бельгийскому шоколаду и французским духам?
Так или иначе, она понимала: что-то с ним не то. Начала расспрашивать. А он и говорит: улицы какие-то странные. Знаю, знаю, Тамарочка, мы в этом доме двадцать лет живем и улицу свою знаем до каждого камня, каждой щербинки на фасаде домов, но… Странно это как-то. Со зрением у меня что-то. Соседи обижаются, что не здороваюсь. А я их просто не узнал! Несколько раз подряд…
Она записала его в очередь к именитому окулисту. Но когда муж не узнал собственного внука — мальчишка был с родителями в торговом центре, увидел его первым и бросился навстречу, а дед растерянно оглядывал внука, словно это чужой ребенок, — так вот, после того случая она сразу потащила его в приемное отделение большой больницы. Ей было так страшно, что она хотела услышать сейчас, немедленно, что с ним. Слепнет ли? Не сможет работать? Не быть ему больше главным конструктором большого предприятия? Нет, нет, этого она не допустит, никто не узнает, но сперва надо самой понять, что с ним…
Окулист внимательно осмотрела пациента, не обратив внимания на жаркий шепот его спутницы, что они будут очень, очень благодарны, вы только скажите, что с его глазами… Измерила внутриглазное давление. Посмотрела глазное дно. Вердикт: видеть будет. Ну, глаукома начинается. Но ничего страшного нет, вот лечение.
Жена выдохнула облегченно, но решила проверить и перепроверить. Отвела его еще к двум офтальмологам. Один из которых был именитым профессором. Диагноз подтвердили, прогноз дали обнадеживающий, лекарства расписали точь-в-точь, как и первая доктор.
Она успокоилась. Покоя хватило ровно до того случая, как он играл с внуком в карточки (ох уж эта мода на новые методики раннего развития): нужно было объяснить, чем отличается птица от самолета. Внук замялся, сунул карточки деду. И муж ее, вместо того, чтоб сказать просто — мол, птичка живая, а самолет неживой, начал говорить что-то путаное про разную геометрию крыла, будто ища подсказки в своих профессиональных знаниях. И добавил еще: самолетом управляет пилот, а птицей управляет… Ну, сама птица собой и управляет. Внук быстро потерял к разговору интерес, и никто не придал этому значения, но у нее тогда захолодело в груди. Что-то не так было с ее мужем, что-то просмотрели врачи, но что? Ей никак не удавалось уловить, что за поломка такая в его организме случилась.
Как-то вечером она вскинулась от его беспомощного зова: «Дорогая, я не могу идти! Помоги мне!» Она бросилась к нему, воображая, что он упал там в темноте, сломал, наверное, шейку бедра… Но он стоял как ни в чем ни бывало в коридоре, по которому ходил тысячу раз, и не мог сдвинуться с места. Она взяла его под руку, и он тут же засеменил в сторону туалета успокоенно.
Она измерила ему давление, пульс, сахар, сатурацию — это было в норме. Все равно вызвала скорую. Может, сердце? Может, глаукома усилилась? Но в скорой к ее жалобам отнеслись без особого пиетета. Спросили у больного, какое нынче число, поговорили про внука и дачу. Он обстоятельно отвечал. Не смог только вспомнить, сколько внуку лет. Но это с кем не бывает в три часа ночи? Фельдшер вон так устал, что родную маму готов позабыть. За чашку крепкого кофе.
И только когда она поняла, что он перестал понимать текст — что напечатанный, что написанный от руки, — разрозненные детали ее большой тревоги сложились воедино: «Это не глаза, господи ты боже мой. У него же с головой что-то!»
Пока она везла его на такси все в ту же больницу, где их впервые смотрела окулист, то панически размышляла — опухоль? Инсульт? А если да, сколько драгоценных дней она упустила, не начав вовремя лечение? Хотя если сразу в Германию… Как там эта клиника, Шарите, кажется… Или в Израиль…
РКТ головы ничего не показало. Стало быть, не инсульт. А если и опухоль, то не такая, что съела полголовы, не оставив надежды на успешную операцию. На МРТ опухоли тоже не увидели. Выдыхай, мысленно приказала она себе, все остальное лечится. Не тут, так в Израиле. Всех врачей подниму. Вылечим.
А невролог, что объясняла ей ситуацию, немного помедлила, подбирая слова: «Но, к сожалению, мы выявили сильную атрофию коры головного мозга…» и ручка заскользила по большой фотографии на экране, показывая мозг, что напоминал облако. Тут и тут атрофия, а вот затылочные доли — и тут тоже атрофия, а потому он не узнает знакомые лица и не может читать. Это не слепота, глаза ни при чем. Это зрительная агнозия, слепота мозга… У вашего мужа болезнь Альцгеймера. Нет, лечить не умеют. Точнее, вылечивать. Но поддерживать — безусловно…
Жена не сдалась. Забрала его из той больницы, не дождавшись несколько дней до выписки. Отвезла больного в Израиль. Там у него нашли еще и какую-то извитость сонной артерии, и пообещали улучшение после операции. Прооперировали, но улучшения не наступило. И тогда импозантный израильский доктор созвал консилиум из таких же импозантных коллег, и они постановили уверенно, что да, все дело в болезни Альцгеймера. А извитость артерии была, да, но локальное завихрение крови, что возникало в этом изгибе, кровоток в мозге ухудшало несущественно. И выписали те же лекарства, что и врачи российской больницы, с которой все начиналось.
Ему все же пришлось уволиться. Торжественно, с масштабными проводами и неплохой прибавкой к пенсии — на этом предприятии уважали годы, отданные служению отечеству на конструкторской ниве.
Он теперь ходит только под руку с женой. Сам уже не может — ноги в порядке, но зрительный контроль каждого шага необратимо нарушен. Она читает ему каждый вечер. Газеты, детские сказки, произведения классиков.
И все-таки она его любит — заключили соседи, что были не прочь позлословить. Иначе бы ушла от него. А она, гляди-ка, ходит с ним под ручку каждый день. Показывает на деревья и птиц, считает вместе с ним окна и улыбается, когда он правильно отвечает. Вот только долго ли ему осталось, болезному?..
