В начале «Метаморфоз» Апулей обещает читателю: «Ты подивишься на превращения судеб и самих форм человеческих и на их возвращение вспять тем же путём, в прежнее состояние». И сдерживает слово, превратившись в осла. Обратимое вспять превращение форм – это вообще частый сюжет мифов, легенд и сказаний, воплощающих в себе самые древние архетипы человеческого восприятия мира. Почему же для человека изначального столь радикальные метаморфозы казались чем-то естественным? И насколько они присущи современному человеку?
Характеризуя первобытное мышление, часто говорят о его синкретизме – смешении, неразличении, нерасчленённости. Такая нерасчленённость вообще характерна для начальных этапов тех или иных процессов, в ходе которых бывшее чем-то цельным и единым дифференцируется, распадается на элементы, внутренне иерархизируется и превращается из структурно простого в сложное. Синкретичным был и процесс постижения мира человеком, когда неискушённому в различении сознанию предстоящий ему мир казался чем-то глубоко единым.
Но если мир един и внутренне недифференцирован, то зримые различия между явлениями и вещами есть не более чем видимость, вводящая человека в заблуждение. Сознание преодолевает этот обман зрения, ведь как иначе можно было бы, например, поклоняться тотему животного? Пусть тотем сделан из дерева или камня, но там, за пределами условного и произвольного материала, есть безусловная связь между тотемом и самим животным, между животным и его духом, между духом животного и человеком, между людьми, между каждым и всем. Именно синкретизм как свойство мышления делает возможной любую метаморфозу, ведь если форма изменчива, а стоящая за ней реальность устойчива, то возможны любые движения форм, и в любую сторону. Человек может превратиться в осла, лягушка – в принцессу, гусеница – в бабочку, яйцо – в змею, а другое яйцо – в птицу.
Преодолевает ли наше восприятие мира синкретизм впоследствии? Не сразу. Сначала он лишь меняет форму своего проявления. Например, в античной Греции синкретичный взгляд на мир стал одной из важных предпосылок развития философии. Первые философы искали архэ – первооснову всего сущего, которая есть и первовещество, из которого состоит мир, и первопринцип, организующий это первовещество в известные нам формы. Само же архэ стоит как бы «позади» всех форм и проявляет себя не зрению, а разуму, способному помыслить единство мира поверх навязчивого разнообразия сущего. В этом и состоит основа субстанциального мышления, когда в своих попытках абстрагироваться от пестроты мира и дойти до подлинной сути философ изобретает понятие субстанции – категорию одной из предельных степеней общности, позволяющую не размениваться на малоинтересное философии частное и конкретное. В общем, в досократической философии и в большинстве религий древности синкретизм не преодолевается.
Но затем происходит интересное – разделение единой субстанции на две несводимые друг к другу, оформившееся уже у Платона. Любой метафизический дуализм – это и есть преодоление синкретизма. При этом оно уже было подготовлен внутри синкретического способа мыслить мир: первая, предпосылочная форма дуализма – это разделение реальности на видимую и мыслимую, область конкретного и область общего. И хотя обе области есть в онтологическом смысле одно и то же, в гносеологическом смысле они уже находятся по разные стороны по отношению к познающему мир разуму. Познающий разум трансцендирует невидимое сверхприродное начало, деля некогда единую субстанцию на две и глядя отныне на мир сугубо дуалистически. И такой взгляд существует не только в философии Платона, но и в авраамических религиях, в которых Бог творит мир не из себя, сохраняя с творением субстанциальное единство, а из ничто. А в гностических учениях дуализм и вовсе доходит до крайности – до неразличения онтологической и этической двойственности мира.
Конечно, за последующие века было немало попыток возродить синкретический взгляд на мир, сделав шаг назад на пути развития человеческого мышления о мире. Например, шаг назад делают все философские и религиозные учения, которые так или иначе близки к пантеизму. Разве не ставил себе Спиноза задачу преодолеть декартовский субстанциальный дуализм, сливая воедино Бога и природу? Более того, разве не сделала шаг назад вся наука Нового времени, отринувшая Бога, но превратившая природу в ту самую единую и неделимую реальность, что стоит «позади» вещей и существ и обеспечивает им скрытое от глаз единство? Ибо что такое природа как таковая? Можно ли её увидеть своими глазами, или мы, как и наш первобытный предок, видим лишь отдельные вещи, постулируя стоящую над ними генерализующую целостность и закрепляя её в понятии при помощи склонного к генерализациям разума? Материя, энергия и так далее... Попытки более точного понятийного улавливания синкретической реальности, обеспечивающей безостановочность превращения форм, не прекращаются.
И не прекратятся, пока на место современному научному синкретизму, родственному самым хтоническим архетипам изначального мышления, не придёт новая попытка дуалистического расчленения мира на субстанцию материальную, природную, и субстанцию сверхматериальную, надприродную и надмирную. Потому что только в этом случае мы сделаем метафизически невозможной очередную метаморфозу человека в апулеевского осла. А это уже немало.