Быть человеком не так-то просто — это Бабаев знает на собственном опыте. Долгие годы он зарабатывал себе репутацию, которая помогла бы ему получить этот заветный статус. Но всего одна крошечная деталь может разрушить все мечты. Или она, наоборот, поможет наконец-то стать свободным от всех условностей?
Читайте рассказ Олега Золотаря «Хвост» — о том, что для счастья иногда достаточно просто стать самим собой.
Бабаев волновался и даже не пытался скрывать своё волнение. Да это едва ли было нужно — волновались здесь все. Само это место было пропитано волнением: узкий коридор, вереница дверей (большинство из которых всегда было закрыто), хмурые врачи, раздражённые медсёстры, неуютный свет ламп, подрагивающий в такт пробегающим сквознякам.
Отсюда хотелось убежать. И в то же время сюда все приходили добровольно.
Очередь Бабаев занял полчаса назад и оказался лишь в третьем десятке ожидающих. По этому поводу он не переживал — комиссия могла принимать как по живой очереди, так и по предварительному списку. Насколько знал Бабаев, это было делом настроения председателя комиссии.
Сегодня её возглавлял завотделением экстрахирургии доктор Цейхбенгауз. Седой старичок, похожий на Айболита, угодившего из очень доброй сказки в очень реальную жизнь. Лично с Цейхбенгаузом Бабаеву до сих пор сталкиваться не приходилось, но в целом о нём отзывались положительно. В очереди то и дело проскакивал робкий шёпот о том, что Цейхбенгауз всегда относится к своим пациентам по-человечески.
Но Бабаев не спешил ободрять себя напрасной надеждой. Двенадцать лет условно-человеческого существования научили его держать желаемое с действительным на безопасном расстоянии друг от друга. Условные права, условная работа, условные перспективы — в такой компании надежда выглядела наивной глупостью.
Для того чтобы добровольно переступать порог клиники, требовалось нечто более существенное. Нужна была идея. Настоящая идея, закалённая годами отчаяния и отшлифованная до одной-единственной фразы, способной вдохнуть смысл в бесконечное ожидание.
К счастью, такая идея у Бабаева была.
«Человек — это звучит гордо!» — фраза, которую Бабаев бесчисленное количество раз слышал от самых разных людей, до сих пор поражала его своей простой и фундаментальной мудростью. Она не была избитой и заезженной, как это могло показаться на первый взгляд. Бабаев давно понял, что её истинный смысл скрывался далеко за границами человеческих представлений о гордости. Родившись человеком, было невозможно осознать всю глубину такого простого утверждения. А вот добиться права называться человеком, прожив половину жизни в совершенно ином статусе, — в этом действительно было что-то особенное.
При этом Бабаев прекрасно понимал, что большинство условных людей приходило в клинику вовсе не за воплощением высоких нравственных идеалов. Куда больше их интересовал небольшой клочок бумаги, который давал право на официальное трудоустройство и реальный заработок. В мире, где эквивалентом человечности всегда служили деньги, подобный подход выглядел логичным, поэтому упрекать своих сородичей в излишней меркантильности Бабаев не спешил.
Но сам он хотел стать человеком вовсе не ради денег. Он хотел стать человеком ради того, чтобы быть человеком.
Из тяжких размышлений Бабаева выдернуло звонкое эхо каблуков, оживившее понурый сумрак коридора. Сверяясь с бумажкой и поглядывая на номера кабинетов, по коридору уверенно шла молодая женщина. Раньше Бабаев её в клинике не встречал.
В нескольких шагах от Бабаева незнакомка остановилась.
— Кто крайний на комиссию? — спросила она.
— Держитесь меня! — ответил Бабаев. — Хотя сегодня, кажется, будут вызывать по списку.
— А комиссия уже работает?
— Нет, но вот-вот должны начать.
На самом деле комиссия должна была начать работу минут сорок назад, но её члены традиционно не спешили приступать к выполнению своих обязанностей. Едва ли это было следствием бумажных проволочек или ответственной подготовки к важному делу. Скорее всего, члены комиссии таким образом старались подчеркнуть своё право распоряжаться чужими судьбами по своему усмотрению и на своих условиях. Подобный скотоподобный символизм всегда вызывал у Бабаева живое возмущение, но возмущаться здесь было нельзя. Открытое возмущение в стенах клиники всегда считалось самым опасным симптомом.
Поэтому оставалось только одно — ждать и вздыхать.
Вздыхал Бабаев. Вздыхала и незнакомка.
Она присела напротив Бабаева и теперь с интересом рассматривала очередь.
— Волнуетесь? — осторожно поинтересовался Бабаев.
— Нет. А разве здесь есть причины волноваться?
Бабаев отвёл взгляд в сторону.
— Хотел бы я сказать, что это не так.
— Всё будет хорошо! — бодро сказала незнакомка. — Нужно верить, что всё будет хорошо, и тогда так оно и будет. Просто по пути сюда я заблудилась. Здесь столько лестниц и коридоров. Указатели указывают куда угодно, кроме нужного направления, а лифт почему-то останавливается только на чётных этажах. Удивляюсь, как я вообще нашла этот кабинет.
— А вы здесь в первый раз? — удивился Бабаев.
Незнакомка уверенно кивнула.
Навскидку ей было лет двадцать пять. К этому возрасту сам Бабаев уже легко ориентировался в коридорах клиники, помнил приёмные часы специалистов, мог с закрытыми глазами заполнять типовые формы запросов на человекоподобие. Но даже этот багаж знаний не всегда помогал сохранять самообладание. А вот незнакомка для первого визита в тёмные коридоры судьбы держалась очень уверенно.
— Для первого раза вы очень уверенно держитесь, — озвучил свои мысли Бабаев.
— Правда? — улыбнулась незнакомка. — А это хорошо или плохо?
— Это очень хорошо. Уверенность всегда высоко ценится среди людей.
— В таком случае волноваться тем более не стоит, так ведь?
Обычно Бабаев предпочитал избегать общения с посетителями клиники. Сегодня он также занял лавку на приличном расстоянии от очереди, подальше от гнетущего однообразия жизненных перипетий, в которых сочувствие неизбежно уступало место бессилию, а жалобам отводилась роль единственного способа взаимодействия с реальностью. Но незнакомка вовсе не собиралась жаловаться. Напротив, она буквально излучала уверенность, которой очень не хватало самому Бабаеву. Поэтому разговор ему хотелось продолжить.
— Скажите, а кем вы хотите стать, когда... Ну, когда станете настоящим человеком? — тихо спросил Бабаев.
— Моделью. Ну или хотя бы посудомойкой! — ответила незнакомка, задорно махнув Бабаеву своей третьей рукой.
Бабаев грустно улыбнулся. Ирония в этих стенах была редким гостем. Куда чаще здесь бились головами о стену, рвали на себе волосы и кусали локти. Лёгкость, с которой незнакомка сводила крайние состояния психики к простой шутке, поразила Бабаева. Он внимательнее рассмотрел незнакомку.
Она была очень красивым человеком, хотя официально человеком пока не являлась. Изящная фигура, правильные черты лица, строгие брови. Выверенный минимум косметики только подчёркивал естественное обаяние и превращал его в самую настоящую индивидуальность, от которой было очень сложно отвести взгляд.
Взгляд Бабаева незнакомка заметила, ответив чуть смущённой улыбкой.
Бабаев почувствовал, как по его лицу разливается краска.
— Извините, если мой вопрос покажется слишком личным, но почему вы решили вдруг…
Бабаев запнулся, но незнакомка тонко уловила суть его вопроса.
— Почему я решила стать человеком?
— Да. Почему только сейчас?
— Даже не знаю. Жизнь коротка, в ней нужно попробовать всё. К тому же я услышала, что кодекс недавно пересмотрели. Вот и решила рискнуть.
Бабаев кивнул. Он и сам собрал документы заблаговременно, как только узнал, что согласно новым правилам людьми теперь могли быть признаны даже те, кто ещё совсем недавно не мог о подобном даже мечтать.
— А вы? Кем хотели бы стать вы? — поинтересовалась в свою очередь незнакомка.
Вопрос застал Бабаева врасплох. Ему хотелось быть предельно честным с незнакомкой, избежать дежурных фраз, своей банальностью претендующих на истину не больше, чем на лицемерие. В то же самое время Бабаев понимал, что ответ на этот вопрос нельзя отыскать в плоскости мнений или наивных планов. Он скрывался где-то гораздо глубже, в области пережитого опыта, в воспоминаниях. И далеко не самых приятных воспоминаниях.
При одной мысли о прошлом в голове Бабаева сразу же возникал питомник — странное место, где дрессура и хирургические вмешательства всегда объяснялись самыми благими намерениями, но при этом совершались с самым пренебрежительным безразличием. Им были пропитаны и речи выпускного осмотра, когда в продуваемом актовом зале главврач питомника торжественно сообщал своим испуганным подопечным, что все дороги в реальный мир теперь перед ними открыты и настало время сделать самостоятельный шаг навстречу судьбе. В чём-то он действительно был прав — дороги и вправду оказались открыты. Вот только вели эти дороги в никуда. За первым самостоятельным шагом последовали годы блужданий, насмешек, воровства, голода, отчаяния.
Бабаев помнил прилив эмоций, когда ему позволили работать на стройке взамен на возможность ночевать в одном из вагончиков. Как он благодаря нечеловеческим усилиям и перевыполнению всех мыслимых и немыслимых норм получил право на статус условного человека. Как радовался этому достижению и с какой горечью некоторое время спустя осознал, что быть условным человеком и не быть человеком вовсе — это одно и то же.
Во всей этой кутерьме мыслей, опыта и безысходности отыскать ответ было действительно сложно. Не легче, чем отыскать самого себя.
— Не знаю, — ответил Бабаев незнакомке. — Я просто хочу стать человеком. Хочу стать самим собой.
Ответ искренне удивил незнакомку.
— А разве вы — это не вы? — спросила она.
— В этом коридоре человеком я себя не ощущаю.
— И вы думаете, официальная бумажка может в этом помочь?
— А разве нет? Если официально ты человек, то и все твои планы можно назвать человеческими. А если ты не человек...
Подобная логика явно не убедила незнакомку.
— Разве вам что-нибудь мешает строить человеческие планы без всяких бумажек? — спросила она.
— Как это?
— Ну, например… — незнакомка на мгновение задумалась. — Например, что мешает нам с вами пойти и выпить кофе?
Бабаев не нашёлся, что ответить незнакомке. Статус условного человека давал ему право посещать места общепита (кроме ресторанов), да и познакомиться ближе с симпатичной девушкой ему очень хотелось. Но всё это было слишком похоже на сон. А Бабаев давно перестал доверять снам, раз уж они всегда заканчивались реальностью.
— Я бы с радостью, но... — замялся он.
— Вот видите! А я думаю, что всё дело именно в этих самых «но»! Самые жёсткие ограничения мы всегда придумываем себе сами. Поэтому давайте сделаем так — чем бы всё ни закончилось, мы с вами обязательно пойдём и выпьем кофе. Докажем, что бумажки ничего не значат. Как вы на это смотрите?
— Я буду рад!
— Вот и прекрасно! Значит, договорились!
В это время дверь кабинета открылась, и в коридор выглянул молодой врач. Этого врача Бабаев знал и по опыту личного общения. Экстрагенитолог Шушпалев даже не пытался маскировать своё отвращение к пациентам. Желание как можно скорее осесть в администрации, подальше от смотровых и процедурных, открытой печатью лежало на его физиономии.
— Цурборенко! — громко произнёс фамилию первого претендента Шушпалев.
— Йа! — откликнулся грузный мужчина, который сидел у самого кабинета.
Судя по огромному чемодану, стоявшему возле лавки, он прибыл на комиссию из глубинки и наверняка занял очередь с самого утра. С трудом поднявшись на ноги и покачиваясь, подобно сильно нетрезвому медведю, он медленно подошёл к двери и чуть задержался на пороге.
— Здратуйхрехт! — старательно произнёс он, после чего перешагнул порог и громко закрыл за собой дверь.
Бабаев прикинул шансы неповоротливого чудака на получение заветного штампа. Даже по самым смелым оценкам, они колебались где-то в районе двух-трёх процентов. То есть в области чистой удачи. Но уверенность Бабаева была посрамлена. Всего через каких-нибудь десять минут Цурборенко вышел из кабинета с гордо поднятой головой.
— Спасибест! — громогласно сказал он, после чего подхватил свой чемодан и направился к выходу, уверенно сжимая в руке заветный бланк и распечатанную на тонкой бумаге памятку о том, что значит быть настоящим человеком.
Бабаев с незнакомкой переглянулись.
— Не может быть! — прошептал Бабаев, от удивления открыв рот.
— Вот видите! — с торжествующей улыбкой сказала незнакомка. — Я же говорю, главное — верить, что всё будет хорошо, и тогда всё будет хорошо. Мысли имеют свойство материализовываться.
Комиссия продолжила свою работу.
— Георгий Чмыдель! — вызвал следующего кандидата Шушпалев, на этот раз даже не удосужившись выглянуть в коридор.
Двуротый мужчина тут же вскочил со скамейки, нервно прилизал языком брови, широко перекрестился и шагнул навстречу своей судьбе.
К нему судьба также оказалась благосклонна. Всё тот же бланк, памятка и сияющий взгляд уверенного в своём будущем человека озарили коридор минут через пять.
Бабаев не мог поверить своим глазам.
— Пыхуль Геннадий Иванович! — послышался из кабинета голос Шушпалева.
Очередной условный человек скрылся за дверью и уже через пару минут вышел в коридор, освобождённый от многих условностей. Сам Пыхуль Геннадий Иванович даже не пытался скрывать переполнявшие его эмоции. Гордо вздымая над головой заветный бланк, он проследовал к выходу, громко восклицая — «Я же говорил! Я всегда говорил! И верил! Верил!»
— Тэля Марокантова! — выкрикнул Шушпалев.
Незнакомка чуть вздрогнула.
— Это вас? — догадался Бабаев.
— Да. Похоже, моя очередь! — сказала незнакомка, поднимаясь с лавки.
— Ну что ж, ни пуха ни пера! — чуть слышно прошептал Бабаев, глядя вслед такой изящной и такой смелой Тэле Марокантовой.
На Тэлю комиссия потратила времени ещё меньше, чем на предыдущих претендентов. Буквально через минуту Тэля вышла из кабинета. Всё та же задумчивая улыбка продолжала светиться на её губах, но сейчас в ней читалась изрядная доля растерянности. В руках Тэля держала заключение, памятку и направление в паспортный стол.
Теперь Тэля официально была человеком. И, кажется, сама не до конца осознавала, что в это мгновение началась новая глава её жизни. А может, началась и сама жизнь.
— Поздравляю! — взволнованно обратился к Тэле Бабаев, как только она подошла ближе.
— Даже не знаю, как это получилось, — виновато ответила Тэля. — Так быстро. Мне даже вопросов не задавали. Просто посмотрели мои бумаги и сказали, что теперь я человек. С испытательным пятилетним сроком, но человек!
— Они не ошиблись. Вы прекрасный человек, Тэля. Я очень рад…
Бабаев собирался развить свою мысль в комплимент, но его романтический порыв был прерван резким голосом Шушпалева.
— Бабаев! Бабаев!!! Ба-ба-ев!
Услышав собственную фамилию, Бабаев оцепенел. Это был момент, когда в действие должна была вступить та самая руководящая идея, на помощь которой так рассчитывал Бабаев. Вот только сейчас она предательски отказывалась руководить. Ноги Бабаева налились свинцом, на лице застыла бледная маска испуга. Он не мог пошевелиться.
— Ба-ба-ев! Аркадий Фёдорович Бабаев! Да где же этот Бабаев?! — продолжал нетерпеливо повторять Шушпалев под неодобрительный шёпот ожидающих.
— А это, должно быть, вас? — догадалась Тэля.
— Да, это меня! — прошептал Бабаев.
— Так чего же вы сидите? Вперёд, смелее! И не забудьте, я вас жду! В фойе, у выхода. Подальше от тесных коридоров. Ещё немного, и мы с вами выпьем кофе уже совсем как настоящие люди!
На дрожащих ногах Бабаев протиснулся в кабинет, хотя кабинетом это помещение назвать было сложно. Времена, когда для комиссии отводились просторные залы, а в её составе заседали десятки заслуженных врачей и учёных, давно канули в Лету. Экономия бюджетных средств и оптимизация делопроизводства в первую очередь коснулись области условно-человеческих отношений. Поэтому сегодня комиссия заседала в бывшей процедурной, сохранившей в качестве артефактов вытертую кушетку и пару заслуженных шкафов, на полках которых в пыльном покое застыли скоросшиватели, медицинские карты и несколько непонятных кубков за первое и третье места.
Сама комиссия состояла всего из троих человек. Цейхбенгауз сидел за столом прямо напротив двери, склонившись над небольшой стопкой бумаг. Шушпалев вместе с третьим членом комиссии (совсем молодым врачом, вероятно практикантом) занимал стол поменьше, в самом углу каморки. Этот стол был завален медицинскими картами. Свою карту Бабаев узнал сразу. Она лежала перед Шушпалевым и выделялась своей неопрятной толщиной.
— Кто это у нас? — рутинно поинтересовался Цейхбенгауз, при этом даже не взглянув на Бабаева.
— Бабаев Аркадий Фёдорович, условный человек третьей категории, — сухо ответил Шушпалев. — Три адаптационных срока, без замечаний.
— Третьей? — Цейхбенгауз оторвал взгляд от бумаг. — Почему третьей? Внешне на первую тянет. Видимые анафигремы отсутствуют.
— Хвост! — сверившись с бумагами, уточнил Шушпалев.
После этой фразы в кабинете повисло неловкое молчание. Первым его нарушил Цейхбенгауз.
— Ах вот оно что. Хвост... Рептилоид, значит? Да уж... А когти?
Шушпалев перелистнул несколько страниц амбулаторной карты.
— Норма.
— Глотательные рефлексы?
— Норма.
— Окрас?
— Без отклонений.
— Показатели РРТ?
— Два отруба в год с зафиксированным периодом восстановления тканей до трёх недель.
— Характер восстановления?
— Указано бессознательное.
Цейхбенгауз перевёл свой взгляд на застывшего Бабаева.
— Аркадий Фёдорович, вы отращиваете свой хвост специально или это происходит само по себе?
Вопрос был наивным, хотя Цейхбенгауз задавал его, кажется, из искренних побуждений. Будь у Бабаева возможность не отращивать хвост — хвоста у него давно бы уже не было. К сожалению, контролировать своё тело было ещё сложнее, чем свои мечты. Хвост отрастал сам. Отрастал мучительно.
Каждый раз, соглашаясь на экстратомию, Бабаев понимал, что сразу после операции его ожидают несколько недель предельного кошмара.
В этот период реальность теряла осязаемые рамки. Пропадала не только чёткость мыслей — размывалось само ощущение времени. Страх, боль и навязчивое желание ползать по стенам заполняли сознание Бабаева непроницаемой пеленой, продраться через которую удавалось далеко не сразу. Лишь крайним усилием воли он заставлял себя цепляться за крохи осознанных мыслей и так, шаг за шагом, возвращаться в реальность, где его ожидали тяжёлая работа и робкая вера в то, что без хвоста он и вовсе не отличается от людей.
Но беда была в том, что первые недели без хвоста Бабаев словно переставал существовать. И Цейхбенгауз это наверняка понимал.
Ответив глубоким вздохом на молчание Бабаева, он только склонился над бумагами и сделал несколько скупых пометок.
— Ну что, пишем отказ? — с нетерпением спросил Шушпалев, глядя на растерянного Бабаева и не скрывая насмешливого удовлетворения.
— Третья группа, регенерат, — понуро ответил Цейхбенгауз. — Увы, Аркадий Фёдорович, признать вас человеком на постоянной основе мы не можем.
У Бабаева потемнело в глазах. Если бы ему сказали, что его прямо сейчас собираются засунуть в гигантскую мясорубку и перекрутить на фарш для собак, он воспринял бы это спокойнее. В конце концов, в этом можно было отыскать определённую логику.
— Но я же работаю за троих, — попытался возразить Бабаев. — Работаю почти бесплатно, за еду. И за столько лет ни одного замечания. У меня есть рекомендации коллег, бригадиров.
— Именно поэтому мы без проблем выпишем вам очередное ходатайство на условно-человеческое существование, — сухо ответил Цейхбенгауз.
— Но я не хочу быть условным человеком. Я хочу быть настоящим человеком.
Цейхбенгауз вновь оторвал свой взгляд от бумаг.
— Все хотят быть людьми, Аркадий Фёдорович. Все, даже сами люди. Но есть официальные предписания, которых мы с вами обязаны придерживаться.
— Но ведь они недавно были пересмотрены.
— Действительно, — утвердительно кивнул головой Цейхбенгауз. — Изменения коснулись большинства разделов. Многие несоответствия теперь приняты в качестве соответствий. Вот только рептилоидов это не касается. Ваш раздел оставили без изменений.
— Но почему? Я знаю других регенератов. Как и я, они добросовестно трудятся. Ударники, передовики.
— Да уж, передовики, — вклинился в разговор Шушпалев, красноречиво скрестив руки на груди и откинувшись на спинку стула. — А как вы тогда объясните недавний случай в Докшицком районе, когда регенерат ушёл в запой, отрастил себе крылья и загрыз пять коров? А ведь до этого работал пастухом, на доске почёта висел. Говорят, по праздникам на гармошке в клубе играл.
— Но у меня не растут крылья, — растерянно шептал Бабаев. — И я совершенно не хочу кого-нибудь загрызть. Я просто хочу работать, получать достойную зарплату, снять себе комнату. Настоящую комнату, вы понимаете? Хочу жениться, завести детей. Хочу, чтобы с самого рождения мои дети считались людьми. Разве это так сильно отличается от желаний людей?
Цейхбенгауз глубоко вздохнул.
— Проблема не в том, чем ваши желания отличаются от желаний людей, Аркадий Фёдорович. Проблема в том, чем от людей отличаетесь вы!
— И чем же я от них отличаюсь? Почему двуротые и многоногие, по-вашему, люди, а я нет?
На этот вопрос поспешил ответить Шушпалев.
— А что тут непонятного? У людей есть рот. И в этом плане не так уж существенно само количество ртов. Равно как и количество ног, рук, всего прочего. А вот хвостов у людей не бывает. Поэтому вы не человек! И не сможете им стать. Не дано!
После этих слов Шушпалев с нескрываемым удовлетворением влепил печать в бланк отказа.
Что было дальше, Бабаев помнил смутно. Кажется, он призывал людей быть людьми, требовал вывести из состава комиссии Шушпалева, бил кулаком по столам и просто кричал. Громко, охватив голову руками, кричал. Выл, как будто этот вой мог проникнуть в самые потаённые уголки сознания членов комиссии и изменить в них хоть что-то. Разумеется, это было невозможно. Но в этот момент отчаяние и надежда потеряли свой смысл и слились в монотонный гул, заполнивший сознание Бабаева густой пеленой, словно ему только что снова отрубили хвост, но на этот раз даже не удосужились спросить его согласия.
Полностью сознание вернулось к Бабаеву только в коридоре. Он стоял, держась за стену и разглядывая плакат о пользе регулярной гигиены полостей ртов. Слегка саднило предплечье. Действие успокоительного, которым его накачали в кабинете, отступало медленно. Головокружение затормаживало мысли и смазывало взгляд. Коридор растягивался и уходил куда-то в бесконечность. Бабаева подташнивало. Хотелось скорее оказаться на свежем воздухе.
Пошатываясь, он поплёлся к лестнице под удивлённые и насмешливые взгляды ожидающих.
Спустившись на первый этаж, Бабаев направился к выходу.
— Аркадий! Аркадий!
Бабаев не сразу сообразил, кто пытается его окликнуть.
Это была Тэля. Как и обещала, она ждала его в фойе, рядом с пыльным фикусом и аппаратом продажи бахил. Бабаев напрочь забыл о прекрасной незнакомке и совместных планах на вечер.
— Что с вами, Аркадий? На вас лица нет! — с волнением поинтересовалась Тэля.
Бабаева по-прежнему трясло. Он боялся смотреть Тэле в глаза. Говорить также не получалось. Дрожащей рукой он протянул Тэле измятый лист заключения.
— Господи! Что у вас там произошло?! — прошептала Тэля, ознакомившись с заключением комиссии.
— Не все мечты материализуются, Тэля. Особенно если ты рептилоид в пятом поколении, — сдавленно произнёс Бабаев.
— Теперь у вас нет даже статуса условного человека? — Тэля ещё раз пробежала глазами бланк.
Бабаев покачал головой.
— Нет, Тэля, — виновато ответил он. — Официально я теперь снова урод. И не просто урод, а агрессивный урод! Видите пометку в правом верхнем углу? Ну как, вы всё ещё хотите выпить со мной кофе?
Тэля выглядела растерянной, а после вопроса Бабаева на её лице и вовсе промелькнуло странное выражение. Это была очень человеческая эмоция. Бабаев сразу понял, в чём было дело.
Наверняка Тэля уже успела ознакомиться с условиями испытательного срока, главным из которых было отсутствие добровольного общения с уродами. Прямо сейчас Бабаев представлял для Тэли угрозу. Представлял лишь тем, что находился рядом.
— Может… Я знаю одно место, где почти не бывает людей… — неуверенно сказала Тэля, оглядываясь по сторонам.
Бабаев знал, о каком месте говорит Тэля. Неподалёку располагалось кафе «Твист» — подвальный гадюшник, сочетавший в себе черты привокзальной рюмочной и склада магазина морепродуктов. Люди и вправду старались обходить это место стороной, особенно в тёмное время суток. От одной мысли о посещении этого заведения вместе с Тэлей головокружение Бабаева усилилось.
— Не надо, Тэля! Хватит! Удачи вам в человеческой жизни! У вас всё получится, я уверен. Наверняка получится!
С этими словами Бабаев толкнул массивную дверь и вышел наружу.
Тэля несколько раз пыталась его окликнуть, призывала успокоиться и обдумать всё в другой обстановке. Но Бабаев не обращал внимания на эти призывы. Со стороны Тэли это было вполне человеческой попыткой сгладить неловкость ситуации, когда сама ситуация была предельно ясна и не нуждалась в дополнительных объяснениях.
Бабаев брёл через больничный дворик навстречу улицам, домам и свободному времени, которого теперь у него было предостаточно. На стройку возвращаться смысла не было. Двенадцать лет нечеловеческих усилий легко растворились в одном небрежном росчерке на невзрачном клочке бумаги.
Но сейчас Бабаев не испытывал по этому поводу сожаления. В его глаза светило яркое солнце, мысли впервые за долгое время обрели прозрачную лёгкость, а вокруг раскинулся простой и понятный мир, в котором больше не осталось места для идей, планов, страхов и прочих человеческих условностей. А вместе с тем не осталось преград и для того, чтобы Бабаев мог наконец отрастить полноценный хвост и стать тем, кем он на самом деле мечтал стать всю свою жизнь — стать самим собой.
2021
Редактор Катерина Гребенщикова
Корректор Татьяна Чикичева
Другая современная литература: chtivo.spb.ru