В данной статье представлены интересные тезисы Василия Ивановича Водовозова из его труда «О воспитательном значении русской литературы» с моими комментариями.
I. Спрашивается: какая польза для практического знания языка, если я вызубрю все корни, суффиксы и окончания существительных, местоимений и глаголов, если я дойду до таких тонкостей, что буду отличать язык Нестора от языка «Слова о полку Игоревом», особенности речи в статье «О письменах» черноризца Храбра от особенностей Остромирова евангелия? Не ведут ли к этому практическому знанию всего естественнее упражнения, предполагаемые при внимательном разборе писателей? Да и в этих упражнениях какое значение имеют язык, слог без всестороннего объяснения мысли? <…> Здесь нам невозможно более распространяться об этом вопросе касательно грамотности; но вообще для усвоения грамматически правильного письма достаточно сроку до 14-летнего возраста: если учебное заведение в первые четыре года обучения не нашло средств достигнуть этой цели, то можно быть уверену, что и в остальное время оно ее не достигнет.
Как говорили нам на семиотике: «Сам по себе знак ещё ничего не значит!», - потому, как справедливо замечает Водовозов, «…какое значение имеют язык, слог без всестороннего объяснения мысли?». Совершенно никакого! Какой смысл отличать язык Нестора от языка Остромирова Евангелия, если воспринимать его как просто язык, не смотря на смысл того, что написано? Никакого!
Книги важны не языком, как именно языком; книги важны мыслью, тем что побуждают человеческий мозг думать, работать, осознавать – это уже само по себе развитие. Потому так важно, чтобы школьники читали не абы что, потому что дети/подростки – они очень восприимчивы и, что вы им дадите, то они и осмыслят. И если вы дадите им знание всех суффиксов, окончаний местоимений и глаголов, то они будут это знать, но думать их это не научит!
Просто меня удивил сам факт того, что ранее не вникали в смысл произведения, в мысль, которое оно несло, а изучали именно как произведение языка, если возможно так выразиться.
К тому же это очень сильно напомнило мне сейчашнюю, популярную музыку, когда пишут так, чтобы это круто звучало, чтобы можно было под биты трясти головой, а текст можно любой!
II. Живое понимание красоты в природе. Здесь надо, по крайней мере на первый раз, выкинуть все эти заманчивые, но неуместные описания кавказской, крымской, итальянской природы у Пушкина и у Лермонтова. Окружающая русская природа, более знакомая учащемуся, имеет для него и более смысла. Во-первых, полезно было бы по народным песням собрать отдельные живые черты в описании этой природы и создать из них цельную картину, ведущую к пониманию народного взгляда на природу; для дополнения материала послужат сказки, дающие живое представление о животных и о некоторых физических явлениях («Теремок Мышки», «Кот, Козел и Баран», «Морозко»). <…> Везде, где это возможно, преподаватель сообщает для сравнения точные, естественно-исторические описания и рассказы и обращает особенное внимание на отношение природы к человеку, разъясняя ее влияние на чувство, на фантазию и на самый быт народный.
Как писал в своём «Герое нашего времени» уже упомянутый тут Лермонтов: «Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет.». Опять же согласна с Водовозовым: когда ты не был в других странах и не видел несколько иную природу своими глазами, читая её описание ты всё равняешь с русской, т.е. с более знакомой. И, конечно же, совершенно верно замечено, что то, что более знакомо имеет более смысла, потому что ты же не откажешь в помощи другу ради помощи незнакомцу – друга ты знаешь дольше, он тебе более знаком и следовательно важнее.
Сейчас, конечно, более легко – можно посмотреть изображения в Интернете и примерно понять о чём идёт речь, но тогда следует и вопрос: А описание зачем? Если ты только что на это посмотрел?
Просто ранее я никогда не слышала о идее уменьшения количества описания, ели можно её так назвать, иностранной природы, потому была удивлена прочитать то, о чём сама неоднократно думала.
III. Оглядываясь на скорбный путь нашей поэзии, мы с известной точки должны представить себе как бы большую больницу умов, изнывающих, падающих и в самом падении, в терзании собственного нервного вещества почерпающих новую пищу и силу для новых страданий.
Вот, что странно (и по себе замечаю, так как пишу рассказы) чем меньше человек страдает, тем меньше он тянется к литературе, т.е. когда всё хорошо – ты просто наслаждаешься жизнью, беря от неё всё: тебе не нужна литература! Но чем более тебе тяжело, чем меньше времени, чем больше не тебя давят – тем больше желания выплеснуть все свои чувства и мысли на листы. И, что прекрасно, страдания не всегда порождают страдания: у кого-то, это да, поток страданий и он описывает эти страдания; а кого-то подвигает описывать счастливую, интересную жизнь, окунаясь в неё, отдыхая в ней от страданий; кого-то «заставляет» придумывать идеал, разрабатывать идею, как уйти от страданий.
Гёте писал в своём «Фаусте»:
И должен ли прочесть я эти сотни книг,
Чтоб убедиться в том, что в мире всё страдало
Всегда, как и теперь, и что счастливых мало?
Но счастливые остаются в своём счастье и не хотят ничего менять, таким образом только страдающим остаётся двигать прогресс!
IV. Но у нас обыкновенно судят по форме, не различая, из каких источников происходит так называемое высокоумие. Случись учащемуся нагрубить преподавателю и при этом, по обыкновенной детской переимчивости, употребить фразу, подслушанную в обществе, как на основании этой фразы его уже обвиняют во вредоносном направлении, и судьба его, может быть, решена навеки. Лень, мотовство, сластолюбие, обман – все охотно приписывают современному вредоносному направлению, благо найдена причина. Но вот тут же мы видим юношу скромного, трудолюбивого, который уже умеет жертвовать всеми прихотями юности для науки: он не любит много высказываться, не лебезит перед начальством, хотя первый возмущается глупыми шалостями товарищей и удерживает их от всякого необдуманного шага.
Господи, как же мне это напомнило весь этот ужас в 2019-2020 годах, когда по Интернету гуляло миллиард видео о том, как учителя унижают школьников за их внешний вид: цветные волосы – клоун, татуировки – зэк; кофта рваная (по моде, а не об забор) – бомж, родители ничего нового купить не могут. Да, есть у нас такая особенность менталитета: судить книгу по обложке!
V. Но, скажут, и в политической драме Шиллера герои действуют возвышенно, благородно, идеально; а у нас, чуть выступит на сцену идея прогресса, как-то сейчас и появится будочник или пьяная баба. Что же делать, если в самой жизни мы так часто наталкиваемся на подобные явления? Какой-нибудь немецкий педагог, приехав первый раз в Петербург со своим малолетним сыном и пройдясь по Невскому проспекту, может быть, никогда не пустил бы свое детище на эту улицу, а наши самые аристократические леди ежедневно прогуливаются там со своими миссами – и ничего. Значит, наши северные нервы уж не настолько чувствительны, чтобы слишком раздражаться зрелищем зла и горя, да и наше историческое развитие, условия нашей жизни совсем другие. Вот нам и не приходится слишком нежничать: ведь от жизни не уйдешь никуда. Немецкие педагоги нам не указ.
Потому некоторые из нас так «лают» на всё иностранное: у них там за границей всё по-другому, точно неизвестно как, а неизвестность – пугает. С другой же стороны, многие потому и тянутся изучать зарубежную литературу, потому что любопытство порой перевешивает страх. Но я опять же согласна с Водовозовым: «…от жизни не уйдешь никуда». И наша русская жизнь такая – необычная и интересная, а также совсем непохожая на жизнь других стран, потому и: «Немецкие педагоги нам не указ.».