- Давай-ка, дочка, ужинать! – грустно сказала Евдокия. – Сколько его можно ждать?
- Мама, где же он? Такая пурга! И мороз крепчает.
Зоя подошла к кроватке сына, поправила одеяльце. Взглянула на часы – приближалась полночь. Тревога все росла. Она, конечно, не думала, что Петр где-то на улице с друзьями – не та погода, но где он и с кем, волновало ее все больше.
С кем встретишь Новый год, с тем его и проживешь – вспомнилось откуда-то Зое, и ей стало грустно. Новый год на подходе, вот-вот пробьет двенадцать.
- Так, мама, давайте проводим старый год, и пора встречать Новый! – бодро сказала Зоя, подходя к накрытому столу. – Наливайте! Я буду наливку, а вы?
Она старалась сделать вид, что не огорчена ничем, что все идет как надо... Евдокия смотрела на нее и думала, что, если бы Зоя была ее дочкой, она уже давно приказала бы ей развестись с Петром. А его выгнала бы! Но он ее сын, и ей не все равно, что с ним будет, если Зоя уйдет от него, Евдокию очень волновало.
Она достала с полки бутылку с вишневой наливкой, поставила на стол. Зоя села, не глядя на свекровь – она понимала, что та чувствует. Евдокия налила в рюмки красную наливку, которая заиграла под лампой красиво и аппетитно – электричество в эту ночь не отключили. Они чокнулись, обе, конечно, думали об одном, выпили за старый год. Зоя стала есть арбуз, нахваливая – ее мать такого не делала.
Зоя погромче включила радио на стенке, чтоб услышать, когда пробьют куранты полночь. Когда пробили куранты и зазвучал государственный гимн, они подняли рюмки, Зоя пожелала здоровья свекрови, а Евдокия сказала:
- Главное – чтоб не было войны!
Через полчаса на улице послышались голоса, песни, звуки гармошки. В окно увидела Зоя брызги бенгальских огней, и ей стало грустно до слез: у кого-то веселье, счастье, а она сидит одна – в общем, одна – и ждет...
- И пурга им нипочем! – проговорила Евдокия.
- Так ведь праздник, мама, - ответила Зоя, вздохнув.
Глядя на готовую расплакаться Зою, Евдокия не выдержала:
- Дочка, что ж делать? Может, когда-нибудь остепенится, станет мужиком хорошим.
- А сколько ждать, мама? Когда он остепенится?
Евдокия молчала. Не могла она сказать, что отец его даже после рождения трех сыновей не остепенился. И каким был бы сейчас – неизвестно...А может, и лучше, если б они уехали? Новое место, новые люди, может, друзья другие будут, непьющие? Он ведь неплохой мужик – и работящий, и красивый, а что не очень ласковый, так кто ж его учил ласковым быть? От отца не видел ни ласки, ни доброты, а ей некогда было их ласкать – хозяйство, работа в колхозе, вырос быстро, учился мало. Они, детвора того времени, матерей видели только поздним вечером, а работать начинали очень рано. Теперь бы ему жить да радоваться: жена попалась красивая, умная, хозяйственная, сына родила – вон какой бутуз растет – а ему все неймется.
Евдокия погрузилась в свои думы, забыв о Зое, которая тоже сидела молча за столом, слушая шуршание снега по ставням.
... Пётр выбежал из калитки, на ходу застегивая пальто, поправляя шапку. Около лавочки стояли Федька Иваненко, Мишка Шеремет. Они отворачивались от ветра, пряча недрах полушубков бутылки.
- Куда пойдем? – на ходу спросил Петр, машинально отворачиваясь от метели.
- У бабы Фени собираемся, - помнишь, как раньше?
- А кто там будет? – говорил Петр, загребая сапогами уже улегшийся снег.
- Да много кто: Васька, Сашка, Костя и девки будут – на ферму приехали новенькие доярки. Они живут там в общежитии, мы хотели у них собраться, так бригадирша такое устроила им! А они девчата ничего, без всяких там выделываний. У бабы Фени картошки нажарили, мы немного принесли: консервы там, сала. В общем, погуляем!
В Петре на мгновение шевельнулось что-то похожее на вину перед Зоей, матерью, но он быстро задавил это чувство: он имеет право отдохнуть!
В маленькой комнатке было тепло, даже жарко, на столе стояли бутылки вина и самогона, дымилась миска с жареной картошкой, лежали куски нарезанного сала. Их встречали три незнакомых девушки, нарядных, с модными прическами. Петр подал свой сверток подошедшей молодой женщине в ярком крепдешиновом платье, с высоко поднятыми рыжими кудрями, ярко накрашенными губами. Она пристально посмотрела ему в лицо, взяла сверток, отнесла к столу. Петр сначала почувствовал себя не очень уютно, среди всех женатыми были только он и Федька. Но потом быстро освоился – он ведь не собирался изменять жене, просто с друзьями посидит и все. Сначала все было даже натянуто как-то, но скоро развеселились, стали петь песни, танцевать под патефон, который принесли девчата.
Баба Феня суетилась, подавая то хлеб, то соленые огурцы, то капусту. Все, кто пришел к ней, скинулись по трояку, она собрала деньги, завязала в узелок, спрятала в сундук. Молодежь, развеселившись, уже не замечала ее, парни целовались с девчатами, кто-то уже лежал лицом на столе, не выдержав количества выпитого. Рядом с Петром все чаще оказывалась та самая, что встретила его у порога, она то нечаянно прижималась к нему тугой грудью, то просила подать ей что-нибудь из дальней тарелки, то приглашала на танцы.
- Петро, не теряйся! – громко шепнул ему на ухо Федька, танцующий с крашеной блондинкой.
Тосты «с Новым годом!» звучали часто, но скоро прекратились – просто наливали в стопки и выпивали. За окном уже серело, когда в комнате стало тихо: все уснули, где могли. Сама хозяйка хатки спала в кухне на лавке, укрывшись тулупом. Кровать, сундук, лавка в комнате тоже были заняты.
Петр оказался в кровати с рыжей девицей, которая лежала на его груди, раздетая до комбинации. Проснувшись, он высвободился из ее объятий, сел, застегивая пуговицы на рубашке, глазами отыскивая брюки. Она тоже проснулась, потянулась к Петру.
- Доброе утро, милый! – проворковала она.
Петр оттолкнул ее:
- Отстань!
Баба Феня растапливала печку, пахло керосином, углем. Стараясь не смотреть на нее, Петр быстро оделся. Баба Феня окликнула его:
- Опохмеляться не будешь, Петро? Так пойдешь? У меня есть самогоночка...
Петр мотнул головой, быстро нашел свою одежду, выбежал из хатки.
На улице было почти светло, метель утихла, серое небо низко лежало над пустынными улицами. Над некоторыми домами уже вились утренние дымки. Дорожки были еще не протоптаны, ему пришлось брести по целине – нетронутому снегу. Петр, вышел на дорогу, остановился. Зачем он пошел туда? Что это за девка была с ним? Он помнил ее горячий шепот, помнил, как сорвался в какой-то омут, сам что-то шептал... Он потряс головой: какой он все-таки идиот! Что сейчас скажет Зое, матери? Опустив голову, он побрел по глубокому снегу домой.