— Что происходило после смерти Эрнеста?
— Я не знаю, для меня всегда было странно, что вообще что-то ещё происходит. Вы спрашиваете, что… Для меня ничего не должно было продолжаться. Конец и конец, всё.
После похорон родственники умершего — муж или сестра, родители — скорбят семь дней — «шева», это «семь» на иврите — семь дней не выходят из дома, и их приходят навещать. Выразить сочувствие, соболезнование, чтобы они не оставались сами по себе. С каждым, кто к ним приходит, они говорят про умершего, рассказывают, как они познакомились, всё вспоминают. И как сказал царь Соломон, лучше идти в дом, полный скорби, чем идти на свадьбу. Вы идете в дом, где скорбят. В том доме рассказывают об умершем человеке, как бы повторяют всю его жизнь: как они познакомились, что он для них сделал, — все такие хорошие… и у меня такие две папки есть, понимаете. Разные люди написали мне письма. А одно письмо пришло от рабанит — жены раввина из Америки. Она мне звонила из Америки каждый день на «шева». Мне это помогло, потому что когда приходят, когда звонят, вы отвлекаетесь от скорби. И нельзя скорбеть больше, чем семь дней. Потому что это такой психологический процесс, который помогает пережить травму, смерть близкого человека. В конце концов человек должен согласиться, что и это тоже от Бога. Бог дал, Бог забрал.
Когда Эрнест приходил на «шева», там люди плачут, и всё такое, а он говорит: «Что значит плакать? Что такое?» Конечно, в середине можно плакать и нужно плакать. И если не будешь плакать в эти семь дней — будешь плакать семь лет. Но потом надо отпустить. Он всегда сравнивал: есть, допустим, корабль. Вы прощаетесь с теми, кто уходит в море на корабле. Когда вы его не видите, что, он уже не существует? Он же существует, да. Но мы его не видим. Вот так же и человек, который уходит в другой мир. Надо красиво попрощаться. Я так не умею, но это так надо.
Вспомни, Эрнест,
как я обнимала и ласкала тебя…
Как мои неисчислимые
одинокие соленые жгучие
слезы соблазняли тебя, Эрнест.
Пока Солнце,
моя молчаливая сестра,
смотрела… и... дрожала
в рассвете раннем?
Ты помнишь МЕНЯ, мертвец?
Я МОРЕ МЁРТВОЕ.
Это проза в стихотворной форме. Его Эрнест написал в 1974 году, уже после переезда из Америки в Тель-Авив, восхищенный Мёртвым морем. Море обращается к нему, как к возлюбленному. Это свободный стих, но там есть мелодия. Я переводила это стихотворение, и последние строки моего перевода, они написались странно…Это было 19.02.1996 — это был день ухода Эрнеста…
Есть еще одно стихотворение, оно было написано по-английски[1]. Но оно меня все двадцать пять лет поддерживало, это мой гимн. Если случаются такие глупые настроения — надо читать умные поэмы.
«Сомнения есть болезнь ума, единственно препятствующая счастью», — сказал Жан-Поль Сартр. И я бы добавила: «препятствующая достижению цели».
— Вы себя называете польской еврейкой. Но у вас нет родственников из Польши. Ваш папа — из Галиции, мама и бабушка — из Ленинграда, вы с семьей прожили до десяти лет в Ленинграде, правильно? Уже были взрослой девочкой, когда уехали. И сейчас вы понимаете и цените русскую культуру. Почему же вы себя идентифицируете с Польшей, вам она ближе?
— Я не вам объясняю, я сама себе объясняю… Во-первых, этот возраст. С десяти до двадцати лет — это возраст развития человека, это уже литература, привычки, друзья, среда, которая существует до сегодняшнего дня. Поэтому я считаю себя польской еврейкой. Я лучше знаю польскую литературу, лучше знаю историю польских евреев, лучше знаю польскую политику, этот польский антисемитизм. Это раз.
Два: когда я сравниваю это… Хорошо, с вами я говорю по-русски, я начала читать по-русски, весь интернет я смотрю только по-русски. Я как будто отрабатываю и восстанавливаю для себя моё прошлое, которое было вымарано. Например, у вас есть прекрасный канал, который я смотрю, — канал «Культура». Такого ни по-английски, ни по-польски нет. У меня было пустое пространство, не заполненное культурой, — я знаю Эрмитаж, знаю улицу Гороховую, где мы жили, мы никогда не выезжали из центра. Это всё осталось внутри меня. Сейчас я наверстываю. У меня нет подруг или знакомых из того Ленинграда.
— Вы говорите интересную вещь: идентичность образуется не в вакууме. Ей нужна пища, ей нужна почва, она должна подпитываться чем-то. И когда вы её подпитываете — вы её фактически заново формируете.
— Да-да-да, я согласна. Я теперь, как я уже сказала, наверстываю этот период, эти десять лет в Польше. Мы каждый год ездили к бабушке в Ленинград на два месяца: на зимние каникулы и на летние каникулы. Так что это было непрерывная связь. Но это была бабушка, это не была, знаете, русская литература, культура и всё такое.
— Бабушка была хасидка? Она вам рассказывала про это? Ведь вы с ней проводили много времени. Вы мне рассказывали, что жили на даче с ней.
— Нет, ничего не рассказывала. Я вам скажу больше. Когда я узнала про хасидов? В Ленинграде было течение — любавичские хасиды. Но вообще хасидизм — из Украины. Мы ничего не знали про хасидизм в Польше. Только когда я первый раз вернулась в Польшу через сорок лет, сын моей очень хорошей подруги меня возил по еврейским хасидским кладбищам. Вы себе не представляете, в Польше — тысяча двести еврейских кладбищ. Не так, как в Ленинграде или в других больших городах — одно еврейское кладбище, и всё. Маленькие штетлы — маленькие городки, деревни, иногда можно сказать. Когда-то там были евреи, потом стали кладбища. И я начала интересоваться хасидизмом.
Все книги Абрама Иешуа Хешеля, в том числе и «Шаббат» — прекрасные, никто так не умеет писать. И он действительно по обеим линиям происходит из самых больших хасидских родов. Абрам Иешуа Хешель — очень большой философ, из-за этой своей большой философии он вообще отошел от хасидизма, перестал быть хасидским раввином. Хотя все на него пальцами указывали: вот ты будешь следующий хасидский раввин. Потому что такой гений и такие рода — это очень редко случается. Я читала его биографию.
— Эрнест был воспитан в культуре талмудизма. А вы ближе по воззрениям к хасидизму?
— Это трудный вопрос. Но я постараюсь ответить. Во-первых, нет никакого конфликта между талмудизмом и хасидизмом, это интерпретации: оба берут начало из того же самого Талмуда. Что такое Талмуд? Есть святая Тора, Пятикнижие. Но мы ничего не можем понять из этих пяти книг. Как это практически? Что надо делать? Там же не написано: когда шаббат, например, суббота, надо зажечь свечи. А как вы можете знать, что сегодня суббота? Вот я вам задаю такой вопрос: как может человек без календаря, без интернета отличить понедельник, вторник, среду от субботы? Может он? Не может. Никто не может отличить. Можно отличить зиму от лета — холодно и жарко. Можно отличить день от ночи, потому что есть солнце и луна. А про дни в неделе вы не можете сказать, какой день сегодня, какой день завтра. Вы задумывались над этим?
Но мы, евреи, которым дали Тору, соблюдаем субботу. Мы соблюдаем ее в честь первой субботы, когда Всевышний шесть дней создавал, а потом была суббота — так написано в Торе. Только еврейский народ ведет счет от этой первой субботы, мы отсчитываем шесть дней, а седьмой день — это суббота. Мой дорогой, любимый Хешель написал, что иудаизм — это архитектура времени. Конечно, ведь все религии имеют свои святыни, свои храмы. Мы же не имеем храмов, у нас осталась только святая суббота, и от этой святой субботы мы исчисляем, когда у нас Новый год, когда Йом-Кипур, когда все эти праздники. И помним, что нельзя работать в эту субботу. Вот в этом смысл, и Хешель пишет на эту тему, он описывает святость времени. А вы спрашивали, как это получается вместе. Хорошо!
Итак, Талмуд — это интерпретация Торы. Сначала была устная Тора, потом ее начали записывать. И поэтому Талмуд — это объяснение Торы, наставление, как ее заветы надо исполнять. Если учиться в ешиве — всё равно, хасидская ешива или литовская — в каждой такой школе учат тот же самый Талмуд. Но в хасидизме есть ещё один уровень. Высший уровень — к знаниям Талмуда добавляется каббала и хасидские ритуалы, хасидский подход к жизни.
Я вам приведу два примера. Что такое Талмуд? Я вспомнила про мою бабушку. Моя бабушка окончила три класса, я думаю, но у неё был отец, который читал только Талмуд… талмудист. Он сказал моей бабушке, потом она мне это передала: «Знаешь, будут такие времена, когда будут птицы из железа». Это же самолёты! Это было сказано сто пятьдесят лет назад, и он это вычитал из Талмуда. А еще он ей сказал: «Последняя война будет длиться три минуты», — атомная бомба. Три минуты. Какие предсказания! И всё сбывается. Это мудрость, это уже не наука, это большая мудрость. А наука — как мода, она меняется.
Что значит подход к жизни? Я вам приведу пример: надо всегда быть в радости. Нормальный человек не может быть всё время в радостном настроении. А вот хасиды могут — я вижу это по моим двум сыновьям и по моему внуку Срулику. Для них быть в радости — это очень тяжёлая работа, работа над собой, но это их цель в жизни — всегда пребывать в радости. Я такого не умею, я вам честно говорю. Я считаю, что это вообще для меня невозможно. Это было у моего папы, но он таким родился. А мои сыновья этому научились, и они считают большим грехом, когда, например, у меня плохое настроение. Они меня очень критикуют за плохое настроение. Вот это хасидский подход.
Когда Эрнест умер, у меня было отвратительное настроение, почти депрессия. И Давид мне написал ужасное письмо, написал, что депрессия — это самый низкий уровень человека, и вообще нельзя быть в депрессии. И у них есть инструменты — они духовные врачи, без таблеток. Они могут на вас так повлиять, что вы возвращаетесь в хорошее настроение. Что такое мицва? Большая мицва — пребывать всегда в радости. Мицва как раз и означает обязанность всегда пребывать в радости. Вот это воззрения хасидов. Это философия Раби Нахмана.
И я взяла от Эрнеста весь фундамент, все мудрости Талмуда — это от него. Я вообще не знала, что такое субботы, я не знала, что такое ешива, что такое Талмуд, я училась химии. Но я взяла от него это всё, двумя руками так схватила и всё передала моим сыновьям, а они пошли уже прямой дорогой. Так что я не хасидка. Но я скрепляю в себе эти два мира. Я — посередине, я — катализатор для моих сыновей.
Я очень разговорчивая, вы видите. Я могу рассказать про все мои проблемы и всем. Кому хотите. Я дам вам пример. Знаете, после ковида у меня нашли диабет, я сделала анализ крови и узнала, что у меня диабет.
Теперь я спокойна. Сначала, конечно: «Ах… Вау… Что теперь будет? Послезавтра — всё, похороны». Но я себе сказала: «Софа, спокойно!» Как Эрнест: «Спокойно!» Нет, подождите, я еще не умираю завтра! Я начала анализировать: «Почему у меня диабет? Что такое?» Во-первых, я сделаю тесты еще раз. Может быть, неправильные данные, сделай новый анализ. Может быть, есть какие-то другие причины. Посмотри. Подумай.
Во-вторых, какие могут быть причины появления диабета? У моей мамы был диабет, у моей бабушки тоже. Еще я кушала очень много мацы. В ней очень много сахара.
Вообще, что это такое, зачем это, почему это, как с этим жить? Конечно, я разговаривала с врачами, со знакомыми… Я могу сказать, это не мой анализ, это анализ моей подруги, и посмотреть, какая реакция будет у человека. Если он меня начнёт пугать, я не буду с ним советоваться. Мой сын сказал: «Ну и что. Твоя мама жила с этим двадцать пять лет». Понимаете? У всех разные реакции. Но я могу посоветоваться, а потом сама решу, что делать и как. Мне потом сказали, что сегодня анализ такой, а завтра он может поменяться. И дали какие-то альтернативные порошки.
Это и есть талмудический подход. Я научилась ему у Эрнеста: без истерик, не надо истерик. Потому что нет всех данных.
[1] Д. Уиттер «Не сдавайся» [Электронный ресурс]. — URL: https://stihi.ru/diary/sunandrain/2013-03-23 (дата обращения: 05.12.2022).