Плевако вздохнул и постучал пальцами левой руки по столешнице. Напротив сидел сам Савва Мамонтов и напряжённо смотрел на своего защитника в судебном процессе. Вот Плевако хмыкнул и произнёс:
«Савва! Если бы тогда не унаследовал отцово дело, то мог бы сам ораторствовать в суде. Ведь, на нашем курсе, в университете ты был первым. Ну, помнишь? Эх, бойко решал задачи по гражданскому праву. Как был доволен профессор!».
Савва Великолепный тоже вздохнул. «Федя! Всё это дела минувших дней. Если честно, то, для меня, железные дороги строить было всегда интереснее, чем ходить по судебным тяжбам.
И ещё. Сам посуди, если бы не дорожные миллионы, то, как бы я помог культуре России? А? Никак! В лучшем случае заимел особняк и тройку доходных домов. И всё!». Плевако кивнул. «Поверь! Ты прав – в нашем деле: не сильно будешь меценатствовать».
Присяжный поверенный щёлкнул пальцами. «А ведь сегодня – пятница. Недаром же, говорят, что она – развратница. Вечером, будет банька у Сулеймаки – там такая тишина. А потом - элитный ужин, у него, в шатре.
Эх, Савва! Когда придут дамы из заведения Киры Кауфман, то никто не останется равнодушным. Какая порода! Хочешь блондинки, хочешь брюнетки.
Мне, моя мамзель, когда издательскими делами мозги набекрень вывалит, то тогда, только душу греет, чтоб «утонуть» в водопаде рук и ног нимф из Германии. Леди!».
Савва Мамонтов невольно улыбнулся мужским слабостям. «Да, Федя! Ты - о тишине Сулеймаки вспомнил. А я - о своей частной опере. Поверишь, что как Танечку Любатович увидел, так сразу мысленно «упал на колени» перед моей Елизаветой Григорьевной.
И, до сих пор помню, как сильно захотелось погрузиться не только в её голос, но и в само тело меццо-сопрано среднего регистра. А вот теперь – я сижу здесь. По вине премьера Витте – вишь, как оказалось, опасно переходить дорогу таким тузам. И сколько дадут? Неведомо».
Плевако расстегнул свой знаменитый портфель. «Почитай-ка, Савва, вот эти бумаги. Думаю, что нам, уже они, сильно помогут на процессе. Мы пойдём по пути, что никакого умысла и не было. Так, лишь перерасход сметы, который утвердили акционеры.
Ну, ещё, неблаговидные действия банка. А, вот, про правительство империи, мы даже заикаться не будем. Ясно? Спрашивай! Только помни, что, у тебя, есть выбор: отдать имущество или сесть. Сам понимаешь, что деньги ты явно заработаешь. А вот пятно на сюртуке? Зачем?».
Савва Великолепный расхохотался. «Слушай! Как же ловко мы перешли от пятницы-развратницы к вердикту присяжных. Ты прав, а я ведь не думал, когда дипломы получали, что здесь окажусь. Хотя? Это ведь про Россию сказано – отчего не надо нам зарекаться?
Да, тут, без женской нежности пропадёшь. Спустя месяц, уже отпускает чувство испуга от ситуации и хочется мирских радостей. И самого большого наслаждения – подержать даму в руках. Ладно, давай, ещё разок пройдём по твоей линии защиты. Застолбим все точки!».
Плевако, взмахом головы, откинул длинные волосы назад. «Сегодня, в пятницу, я, к твоей Елизавете Григорьевне, заеду – о тебе скажу и советы дам: по имуществу и по суду. Ты её сюда на свидание не приглашал?
Ясно. А, может, пусть Танечка Любатович придёт? Ну, хорошо. Тогда, будем считать, что и по пятницам - ты выступаешь монахом. И кто это говорит? Сам член правления Купеческого клуба Москвы. Уж там: пятница и всеношная».
