За столом всегда весело все рассказывали про «угадайку». Это испытание прошли абсолютно все, кто поступил и закончил ВГИК. «Угадайка» – заключительное собеседование с теми немногими, кто выдержал все творческие экзамены по профессии, как правило, это было три-четыре тура, на которых вылетало девяносто пять процентов абитуриентов и тех, кто успешно сдал экзамены по школьной программе. До «угадайки» доходило из трехсот человек семь-восемь, а в мастерскую брали пять. Суть «угадайки» была в том, что комиссия в составе преподавателей ВГИКа и известных киношников, которых обожала и любила вся страна, известных режиссеров, актеров, в общей сложности человек шесть, задавали кандидатам в студенты вопросы. Например, могли попросить перечислить всех людей, находящихся в гостиной на картине Репина «Не ждали», или перечислить все фрукты на картине Кустодиева «Купчиха за чаем». Могли попросить сходу назвать десять произведений Льва Толстого или пять лучших фильмов Феллини, или поинтересоваться, в какие годы написал свои знаменитые балеты Чайковский, могли спросить годы жизни Шаляпина. Могли попросить напеть «Вальс цветов» Штрауса, или прочитать любимые стихотворения Лермонтова или Блока. Могли предложить сделать краткий разбор известного литературного или кинопроизведения, разобрать сюжетные линии, героев, могли попросить сыграть в качестве актёра кого-нибудь из только что перечисленных героев, или сыграть их же, но в другой интерпретации, с другим прочтением. Могли спросить, сколько залов в «Лувре» или в «Эрмитаже», сколько театров или концертных залов в Милане, сколько рассказов написал Чехов… Здесь не было правильных ответов. Невозможно помнить всех персонажей в картинах известных художников, или какие фрукты были написаны маслом в той или иной картине, невозможно знать, сколько залов в «Эрмитаже», и очень трудно сходу вспомнить названия стихов, рассказов или романов, пусть самых гениальных поэтов и писателей, когда ты находишься под «микроскопом» у столь внушительной комиссии творцов и преподавателей. Все эти вопросы будущим дипломированным кинематографистам задавались для того, чтобы посмотреть и понять, как человек ведет себя в стрессовых ситуациях, ведь кино – это постоянный стресс. Чтобы понять, какой у абитуриента общий уровень культуры, ведь для того, чтобы нести прекрасное людям, надо и самому немало знать и много в чем разбираться. Всегда важно, какое чувство юмора у кандидата, потому что можно удивить комиссию шуткой или попытаться выкрутиться, когда не знаешь точного ответа. Или просто попытаться угадать, поэтому и называлось собеседование «угадайка». Самое главное, никогда не сдаваться, барахтаться до последнего и люди это всегда оценят.
Вы читаете продолжение. Начало рассказа здесь
«Угадайка», возможно, была главным экзаменом. Все вопросы комиссия задавала исключительно с серьезными лицами, с трудом сдерживая улыбки и смех, потому что несмотря на всю жестокость экзамена, под натиском перекрестного «допроса», более опытным киношникам было всегда понятно, кто перед ними сидит, и потянет ли человек неподъемную ношу кинематографа. В кино ведь не только нужно быть умным, талантливым и начитанным, нужно быть еще и волевым, сильным человеком, готовым к любым испытаниям, которые тебе подкинет жизнь, обстоятельства или люди, которые работают вместе с тобой. А еще кино, как и все творческие профессии, это пять процентов таланта, а девяносто пять труда и здоровья. Ну и про удачу, конечно, никогда забывать не надо.
Самая крутая история про «угадайку» была у дяди Коли Надеждина. Савелий её даже в школе парням рассказывал.
Николай Надеждин уже несколько лет работал на киностудии ассистентом оператора, был во многих экспедициях, зарекомендовал себя «железным» человеком и отличным товарищем, за толковость ему матёрые операторы доверяли снимать какие-то эпизоды самостоятельно и очень быстро он вырос в классного специалиста и начал снимать сам. В тридцать лет он поехал поступать во ВГИК в первый раз. Не дошел даже до школьных экзаменов. На следующий год с блеском сдал все творческие экзамены, но получил два бала за сочинение. Год он занимался русским языком, и на третий раз дошел до «угадайки». Из опыта старших коллег по студии, и историй, которые он много раз слышал за столом у Прохоровых и за другими столами тоже, он знал, что к «угадайке» подготовиться невозможно. Вся жизнь является подготовкой к «угадайке»: чтение книг, походы в кино и в театры, работа, наблюдения за людьми, событиями и какими-то историями из жизни, всё это – подготовка к экзамену, где вопрос могут задать из любой области и необязательно из мира искусства.
– Коля, – напутствовали Надеждина на глазах у Савелия за столом у них дома, за пару дней до отъезда в Москву. – Если дойдешь до «угадайки», считай, что ты уже там, оператор ты от Бога, человек просто золото, главное, не цепеней, не замыкайся, не бойся показаться дураком, они там сто раз всё это уже видели, каждый год через них проходит куча талантливых ребят, главное, покажи им, какой ты человек. Мы ведь тебя знаем, как сильного, решительного мужика, вот и им постарайся это донести. Если загонят в угол, отшутись, выкрутись, главное, не растеряйся, там это нужно в первую очередь.
– Вот за это и выпьем, – сказал дядя Коля. Он был тронут, что столько людей за него переживают и желают ему успеха.
На «угадайке» всё как-то пошло не так. Из рассказов друзей Надеждин знал, что вопросы всегда тоже задают с юмором, с подковыркой, хоть и на полном серьезе. А здесь ему с порога сказали, что они его знают, знают, что он сложившийся оператор, его опыт и профессиональный и жизненный чувствуется по результатам всех экзаменов, и не взять они его не могут, поэтому зададут всего один вопрос, который их искренне интересует.
– Сколько лесенок на парадной лестнице в «Ла Скала»?
– Вы серьезно?
– Не ответите, поедите домой ни с чем. Нам важно, что бы вы ответили именно на этот вопрос, – сказал председатель комиссии Надеждину и просто пронзил его взглядом.
– И так недобро посмотрел на меня, я аж, глаза отвел, – рассказывал дядя Коля на кухне у Прохоровых, когда вернулся из Москвы.
– И что ты ответил? – с улыбкой поинтересовался отец Савелия.
– Да меня его этот тяжелый взгляд так разозлил, что я выпалил: вот, говорю, идите и посчитайте, если вам это интересно, а мне поступить надо, закончить, высшую категорию получить надо, деньги уже два дня как кончились, а мне еще из этой вашей Москвы как-то домой вернуться надо. Поэтому, если берете, то берите, а дурацкие вопросы оставьте для молодых.
Весь стол и все, кто были на кухне, слегка прифигели.
– Прямо так и сказал? – не поверил Прохоров.
– Прямо так и сказал, – вздохнул Надеждин. – Пожалел, конечно сразу об этом… А потом, глаза поднимаю, смотрю, председатель улыбается, вся комиссия тоже с улыбкой на меня смотрит. Ну, я, понятно, извинился, а мне говорят: вы зачислены, желаем удачи. Мне бы обрадоваться, а я думаю, разыгрывают, в общем, всё как-то неловко получилось. Я в общагу к ребятам сбегал, денег занял, купил три бутылки «Белого Аиста», еще раз пришел, уже по-нормальному извинился. Короче, я теперь студент заочного отделения операторского факультета Всесоюзного Государственного Института Кинематографии!
– Звучит как тост. Ну, Коля, за тебя, – сказал отец Савелия, стол зашумел, выпил и всё пошло в привычном русле. Снова начали вспоминать ВГИК, «угадайку», своих мастеров...
Как правило, для друзей Савкиного отца, как и для самого Прохорова старшего, киношное образование было вторым. Все закончили в юности свои институты и университеты, кто был инженером, кто врачом, кто геологом, все по нескольку лет отработали по своим специальностям и, в общем-то, были состоявшимися людьми, но любовь к кино победила. Еще были те, кто совсем молодыми, не имея никакой профессии, случайно пришли на киностудию ассистентами и кино затянуло: интересная работа, командировки, экспедиции по всей стране, профессиональный опыт, несколько попыток поступить на заочку во ВГИК, поступление, окончание и, наконец, самостоятельная работа. Кто-то начинал с телевидения и, добившись там определенных высот, уходил в хронику и документальное кино, где через несколько лет начинались попытки поступить во ВГИК и далее по накатанной: попытки, поступление, окончание и начало полноценной работы, бескомпромиссного и тотального творчества.
Савкин отец сначала закончил журфак, потом столичный Литинститут и, будучи уже штатным сценаристом, имея за плечами с десяток картин, начал параллельно со сценариями работать сначала помощником режиссёра, а затем и сам стал режиссером, закончив при ВГИКе Высшие режиссерские курсы. Он всегда мечтал работать самостоятельно: от замысла в голове и сценария на бумаге до съемочного процесса и окончательного монтажа. И Савкин отец, и его друзья всего добивались сами, и полноценно проживали свою жизнь, в отличие от московских мажоров, которые по папиным или дедушкиным стопам поступали во ВГИК в семнадцать лет, с горем пополам его заканчивали, шли на московские киностудии и бегали великим за минералкой да за водкой, так и не начав снимать и никем не став. Они проживали не свою, чужую жизнь, и именно из-за таких сынков и внучков, которых брали во ВГИК по блату и за фамилию, настоящим киношникам по духу и по сути, с первого раза было не поступить. Но это был тоже своего рода тест и часть профессии. Те, кто бросал и ломался, значит, кино было не для них. А тем, кто несмотря ни на что шел за мечтой, кино открывало все двери и давало потрясающие возможности в жизни.
Друзья отца объехали полмира, бывали даже в таких местах, где до них не ступала нога человека, они имели представление об очень редких и уникальных вещах и событиях, которые были недоступным другим, их кругозор и компетентность потрясали даже людей бывалых, ну и упакованы они были будь здоров.
Все мэтры киностудии ездили на «Волгах». В восьмидесятые Волга «ГАЗ 2410» была пределом мечтания советского человека. Поэтому многие даже и не мечтали, а киношники на них ездили. Власть любила своих придворных живописцев, поэтому и позволяла иметь то, что другим и не снилось. «Волги» нежного цвета «кофе с молоком», белые, бордовые, голубые, бирюзовые и сиреневые стройным рядом красовались на студийной стоянке. Ездить на черных «Волгах» считалось дурным тоном. Творцы интуитивно дистанцировались от чиновников и номенклатуры. Никто из матёрых режиссеров, операторов, сценаристов и редакторов не хотел, чтобы его отождествляли с партийным руководством. Это было не диссидентство, а, скорее, протест против серой, бесцветной и убогой бытовой жизни в великой стране. Талантливая молодежь, глядя на мэтров, тоже мечтала о «Волгах», но пока водила разноцветные «Жигули». Быть хозяином копеечки, троечки или шестёрочки в Союзе в начале восьмидесятых – это тоже был полукосмический уровень. Все студийные жили в хороших квартирах, зимой ходили в дорогих дубленках, могли достать и купить любой дефицит, так как связи были повсюду. Кто хотел, имел дачи с кабинетами, творческими мастерскими, библиотеками и каминами. Одним словом, все, кто делал кино, имели всё, о чем мог мечтать советский человек.
Савелий много раз был свидетелем, как отец с друзьями скидывались на свои застолья. Если народу было много, то по красненькой, по червонцу. Если мало, то могли и по четвертаку. С женщин никогда ничего не брали. Каждый из студийных тузов мог спокойно засадить двадцать пять рублей за вечер и на утро об этом даже не подумать и не вспомнить, и это при условии, что в стране инженер получал всего сто десять рублей в месяц!
Бывало, что скидывались еще на студии, и те, кто помоложе, ехали на рынок, по магазинам, за продуктами и водкой. Стол у киношников всегда ломился, и Савелий с удовольствием и теплотой вспоминал все праздники и застолья, которые были у него дома, особенно в голодные девяностые, когда вдруг, вмиг, всё пропало.
Савелий рос в обычном дворе, среди обычных парней. Раньше было принято что-то собирать, точнее, коллекционировать. Ребята во дворе собирали кто монеты, кто значки, кто календари и открытки. Савелий, будучи еще первоклассником, начал «копить» марки. Сначала, как многие, собирал технику, животных, спорт. Марок становилось всё больше. Савелий любил разложить всю свою коллекцию красиво на полу, на ковре, с удовольствием менял почтовые марки местами, делал разные сочетания и композиции из них, за этим занятием он мог проводить и час, и два, и три…
Однажды в комнату зашел отец:
– Ух ты… Неожиданно, – сказал он. – А я вот думаю, что ты там притих, – Шикарная коллекция, – улыбнулся отец.
– Это только начало, – хвастливо заявил Савелий и тоже заулыбался. В этот раз он особенно удачно разложил свои марки и был очень доволен, что отец их увидел именно сейчас, и они ему понравилось.
Отец присел рядом. С интересом осмотрел всю «экспозицию», подумал, многозначительно помолчал, и, хитро прищурившись, предложил:
– А давай вместе будем собирать живопись. Марки с картинами великих художников.
Савелий сразу же согласился. Они с отцом начали вместе ходить в магазин «Филателия», покупать новенькие, только отпечатанные наборы марок с картинами Репина, Сурикова, Кончаловского, Федотова, художника с необычной для Савелия фамилией – Петрова-Водкина. Отец о каждой марке, как о картине подробно рассказывал, объяснял, на что нужно в той или иной «работе» обратить внимание, в чем её уникальность или художественная ценность. После того, как основные русские живописцы были собраны, Савелий с отцом начали охотиться за наборами марок с картинами зарубежных мастеров: Дюрера, Веласкеса, Рубенса, Рембрандта. Больше всего Савелию нравились французы: Моне, Ренуар, Сезанн, Гоген, Ван Гог… Он в семь лет не мог внятно сформулировать, почему ему нравятся именно импрессионисты, но отец это отлично понимал и мог запросто объяснить. Ребенка тянет к цвету, свету и ярким эмоциям. Старые европейские мастера рисовали картины в мастерских при свете свечей, поэтому они темноваты и сложны для восприятия ребенка. А молодые французы писали на пленэрах, с натуры, где было буйство цветов и красок, при свете солнца, поэтому их картины так привлекательны и оставляют такие яркие эмоции и светлое впечатление.
Про иностранцев Савке отец тоже рассказывал подробно, и к концу первого класса Савелий, глядя на любую марку, сходу мог сказать название картины, рассказать про её особенности, ну и самые забористые истории из жизни её автора, мог рассказать тоже.
Это был отдельный аттракцион, когда посреди веселья, перекрикивая шумный стол, отец громко говорил Савелию:
– Неси альбом с марками!
Савка с удовольствием приносил, садился поудобней и, перелистывая альбом страницу за страницей, рассказывал практически всю историю мировой и русской живописи…
Пьяные трезвели на глазах! Киношники округляли глаза, вскидывали брови, замирали, в оцепенении слушали каждое Савкино слово, а затем безмолвно, с восторгом и с восхищением смотрели то на Савку, то на его отца, то друг на друга. Это было мощно и невероятно. Отец в такие моменты гордился сыном. Студийные были в ауте. Это не укладывалось в голове, Савкины познания в живописи были просто нокаутом. Никто не мог остаться равнодушным, когда своими ушами слышали, как худенький семилетний белобрысый мальчик на уровне университетского профессора «читает» лекцию по истории искусства! Савка со всеми необходимыми интонациями «лектора» рассказывал о морских пейзажах Айвазовского, Айвозяна по рождению, объяснял символизм Петрова-Водкина, мастерски раскладывал на детали и объяснял образы на групповых портретах Репина и Сурикова, на полном серьезе критиковал соцреализм советских художников, восхищался импрессионистами… В первый раз – это был фурор, а затем стало хорошей традицией, благодаря которой Савка начал разбираться в живописи. Когда подрос, стал собирать картины, а когда разбогател, открыл галерею. Но это было потом, а тогда, в семь лет, за весёлым столом, мудрость, хитрость и дальновидность отца дали Савке дополнительные шансы в жизни.
Марки были началом. Со временем он разобрался и в литературе, и в музыке, и в кино. Марки подтолкнули его к тому, что он начал читать про художников, изучать их биографии, эпохи, в которых они творили. Чтение стало неотъемлемой частью жизни и – пошло-поехало, школьное образование дополнялось самообразованием, а весёлый полупьяный стол отцовских друзей всё это цементировал и формировал образ мышления.
Разбираясь самостоятельно в творчестве величайших умов, лучших перьев и выдающихся кистей разных эпох, Савка к десяти годам уже наравне со взрослыми мог поддерживать споры и обсуждения некоторых творческих процессов и явлений. Например, однажды он поразил всех, заявив, что его любимый художник Гоген.
– Ну, а чем же тебе не угодили Сезанн или Ренуар, например? – в шутку поинтересовался отец.
– А тем, что Гоген был богат, но оставил всё и уехал на Таити, жил в нищете, много писал и стал выдающимся художником.
– Ну, это все знают, – слегка разочарованно сказал отец.
– А вы знали, что Гоген королевских кровей? Его бабушка была членом королевской семьи Перу, между прочим, а жена датской принцессой, дочерью датского короля. А его дети особами королевской семьи. А еще он всю юность провел моряком на торговых судах и обошел полмира, видел много стран, почти всю Южную Америку, Европу и Африку. Вот откуда у него такие насыщенные цвета в картинах, он родился и жил в ярких красках и солнечном свете. Все знали, что он голубых кровей, но он дворцу предпочел путешествия. И когда он уезжал из Парижа, будучи богатым буржуа, он уезжал от пошлости, серости и зашоренности. Он тянулся к первозданному, чистому цвету и свету, к первозданной природе и полудиким людям Таити. Да, цена была велика, он оставил семью, сытую жизнь, богатство, комфорт, но пошел за мечтой. Он умер больной и в нищете, но это, я считаю, поистине великая биография великого художника.
Отец улыбнулся. Савка окинул стол и увидел, что все тоже улыбаются. Улыбаются с одобрением. Он еще этого не понимал, но на этот раз одобрение вызвали не его «хрестоматийные» знания, а то, что все сидящие в этой комнате, за этим столом, ни секунды бы не задумались и не засомневались бы, а точно так же оставили бы сытую и спокойную жизнь и пошли бы за мечтой. Впрочем, они все так и сделали и этот десятилетний парнишка, которого они все знали с пеленок, впервые, но очень внятно подал свой голос, присягнув на верность, может, и не кино, но чему-то настоящему, то, что он полюбит, и за этим пойдет до конца. Как и они в свое время.
Савку на киностудии любили. Не только из-за гостеприимного дома его отца, но и потому, что Савка был участником многих поездок, экспедиций и командировок. Отец, когда это было возможно, всегда брал его с собой.
Пока Савелий был совсем маленький, отец возил его на съемки только по городу и только туда, где ему могло быть интересно, например, в зоопарк, или на Новый год в кукольный театр. И там, и там Савелий был просто счастлив, взрослые давали погладить медведя или маленького льва. Давали подержать на руках змею или черепаху, катали на лошадях и на ослике. В кукольном театре детский спектакль он смотрел не из зала, чувствуя свою значимость, а со стороны кулис и видел, как забавно кривляются взрослые друг перед другом, шутят на грани фола, друг друга раскалывают, пытаясь рассмешить, и даже выпивают и смачно закусывают, а тем временем спектакль идет своим чередом и, увлеченная детвора, глядя на маленьких кукол, даже не представляет, что творится за ширмой, какой спектакль идет по другую сторону зрительного зала. Тогда Савелий этого, конечно, не осознавал, но со временем до него дошло, что поездки с отцом ему не только расширяли кругозор и давали представление о том, как устроена жизнь, но и показывали её изнанку, а от этого картина мира становилась только более полной, более понятной и без иллюзий…
Однажды отец взял его на съемки в цирк и это был замечательный и знаменательный день в жизни юного Савелия Прохорова. В цирк приехали утром, пока взрослые разгружались, ставили свет, разматывали свои бесконечные провода и готовились к съемке, Савелий смотрел репетицию. Он видел, как артисты цирка сосредоточенно и упорно работали, оттачивая своё мастерство, раз за разом, возвращаясь к тому месту или элементу, который не получался.
Жонглеры и гимнасты покорили Савелия своей решительностью, настойчивостью и трудолюбием. Они возвращались к провальному месту в десятый, в тридцатый, в сотый раз, затем элемент начинал получаться, они его закрепляли и оттачивали до автоматизма. Всё, где было тонко и могло порваться, они закрепляли и оттачивали, и так раз за разом, раз за разом, пока не смогли бы сделать трюк с закрытыми глазами.
Потом на репетицию вышли звери с дрессировщиками, и это тоже стало замечательным представлением, не хуже чем со зрителями. В конце вышли клоуны и так же серьезно и собрано прогнали все свои трюки, прыжки, сальто, фляки, запланированные падения и приземления. Всё было как в настоящей программе, только без громких аплодисментов и смеха в зале. По сути, Савелий в одиночку посмотрел целое представление, и он оценил не только трудолюбие циркачей, но и атмосферу, в которой они репетировали. Все было серьезно, собрано, но по-доброму, по-семейному, с улыбками, с шутками и похвалой, когда у кого-то что-то, наконец-то, начинало получаться.
Савелий на всё происходящее смотрел словно завороженный и когда вдруг в манеже происходило что-то необычное, он хлопал в ладоши, восклицал и даже вскакивал с места. Циркачи улыбались, подмигивал, а некоторые полушутя, полусерьезно даже кланялись ему и были рады одобрению маленького зрителя. Савелий мгновенно влюбился в дружелюбную и волшебную атмосферу цирка, и подумалось ему, что его отец и все его друзья киношники работают примерно так же, тяжело, ответственно и собрано, но всегда по-доброму, с юмором, с хохмами, с уважением к таланту и мастерству. Это возможно только тогда, когда ты занимаешься любимым делом и Савелий, сидя в цирке, помечтал, что когда придет его время, он обязательно выберет только то, что ему по душе.
В цирке Савелий провел весь день. Вечером было представление. Зрительный зал полон. Громко играл оркестр, светили разноцветные прожектора, публика неистово аплодировала и восхищалась сложнейшими номерами, под куполом цирка витала атмосфера праздника и счастья, все было весело и непринужденно и Савелий поразился, с какой легкостью циркачи отработали все свои номера, хотя утром он видел, как тяжело над некоторыми элементами артисты работали и сколько они ошибались.
– В этом, сынок, и заключается профессионализм, – объяснял Савелию отец, когда он по дороге домой выслушал размышления сына. – Чтобы ярко и хорошо выступать, нужно много тренироваться и тяжело трудиться. Не было бы праздника, если бы артисты постоянно ошибались и срывали свои номера. А так все прошло на одном дыхании, без неловкости и заминок, программа пролетела, люди, пришедшие в цирк, остались счастливы и довольны, но за всем этим лежит колоссальный труд. У нас в кино точно так же. Фильм на экране может идти десять минут, но за ним стоит труд доброй сотни человек, которые горячо любят свое дело и отдаются ему полностью.
Савелий запомнил тот день.
Кроме цирка, зоопарка и прочих детских радостей, отец брал Савелия и на съемки посерьезней. Например, они как-то были на большом заводе: цеха, станки, множество людей, конвейер, склады, всё было интересно и увлекательно. Был Савелий с отцом и в воинских частях, и на городских стройках, несколько раз летал над городом на вертолетах. Савелий, даже будучи дошкольником, понимал, что с отцом он видит намного больше, чем ребятишки из его детского сада.
Когда пошел в школу, он частенько приводил на киностудию ребят из класса, им везде были рады, монтажницы всегда угощали чаем, операторы и осветители большого павильона с удовольствием для Савелия и его друзей зажигали большой свет, звукачи в своих тонстудиях ставили для них громко классную музыку, ну а гвоздем программы всегда был просмотровый зал, где для Савелия и компании заряжали фильмы, которые производились на киностудии. Нередко детвора умирала со смеху, когда где-нибудь в зоопарке, на балете, на городской улице или в массовке на экране появлялся Савелий. Отец его снимал во всех своих фильмах, точнее, в тех, где Савка был с ним на съемках, ну, и где это было уместно.
Всё раннее детство Савка провёл с отцом и был с ним везде, как хвостик. А когда Савелий подрос, примерно класса со второго, отец начал его брать в экспедиции и в командировки. Вот тут-то для Савелия открылся новый мир: большие расстояния, переезды, перелеты, вокзалы, аэродромы, поезда, самолёты, они забирались в такие места, которые и не сразу-то можно было найти на карте. Как-то так получалось, что много съемок было вдали от цивилизации, в таких местах, куда нужно было добираться вертолетами, вездеходами или по воде.
Окончание здесь Начало рассказа здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Ашихмин Олег