(Трилогия о Бальзаминове)
«Они сёстры, у них поровну капитал от отца. Братья оттого не отдают их замуж, что денег жаль», - так объясняет Чебаков Бальзаминову, почему «хода нет» женихам к девицам Пеженовым. Но соответствует ли это истине? «Я лучше умру, а уж не пойду за тех женихов, что братцы сватают. Невежество-то мне и дома надоело», - скажет Анфиса. «Братцы сватают» - значит, дело не в том, что «денег жаль». Мне снова вспоминается Капочка Ничкина и её дядюшка. Конечно, от невинной Капочки до девиц Пеженовых, как говорится, «дистанция огромного размера», но вот «братцев» с дядюшкой, думаю, сравнить вполне возможно. Точно так же опасаются они «стрекулистов» в свою семью принять — и, надо думать, не без оснований.
«А мы сами немножко виноваты: тогда, как тятенька умер, уж мы много себе вольности дали», - скажет Анфиса. А Раиса ностальгически вздохнёт: «Вот золотое-то было времечко! Есть чем вспомнить!» Результат - «Вот братцы-то нас и присадили». Надо думать, за дело! Вот ещё одно воспоминание: «Ведь уж меня увозили, ты помнишь?» - «Помню. Только ты тогда скоро воротилась».
Позволю себе предположить, что «братцам»удалось каким-то образом скрыть сей весьма прискорбный для купеческой чести факт, но с тех пор они сестриц и «присадили».
Что же представляют собой эти девицы? «Анфиса Панфиловна и Раиса Ппанфиловна Пеженовы, девицы лет под тридцать, ни хороши ни дурны, ни худы ни толсты; одеты в простых ситцевых блузах, но в огромной величины кринолинах». Это авторская ремарка. Одеяние — сочетание несовместимого; возраст, по понятиям того времени, более чем критический для невест, тем не менее они всё ещё в девицах, стремясь устроить свою судьбу иначе, чем предлагают опекуны и сторожа.
Сейчас они вынуждены тосковать, сидя под замком («Тоска, Анфиса». - «Тоска». - «Ой, батюшки, как скучно!»). Никаких развлечений у них нет, да и чем они могут заняться? К чтению явно не приучены, к рукодельям, видимо, тоже.
В фильм введена блестящая сцена с «сидролем» (знающие люди говорят, что это искажение французской фразы «Si drole avec toi» - «с тобой так весело»). Может быть, в пору, когда они себе «много вольности дали», сестрицы и насмотрелись подобного:
По всем гуляньям, по всем дачам будем ездить» - вот мечта девиц Пеженовых. И Чебаков это прекрасно понимает, его письмо написано по всем канонам любовных признаний: и рассказ о жертвах во имя любви («Для вас я бросил свет, бросил знакомство, оставил все удовольствия и развлечения и живу более года в этой дикой стороне, в которой могут жить только медведи да Бальзаминовы»), и предложение романтического побега («Сегодня, когда стемнеет и ваши улягутся спать, что произойдёт, вероятно, не позже девятого часа, выходите в сад. В переулке, сзади вашего сада, я буду ожидать вас с коляской... Мы с вами поедем вёрст за пятнадцать, где меня ждут мои приятели и уже все готово, даже и музыка...»). Расчёт совершенно верен: «Вот что значит благородный человек! Увозит девушку, всё устроил отличным манером и потом даже с музыкой! Кто, кроме благородного человека, это сделает?» И как чудесно у Островского «р-романтика» сочетается с прозаизмом: «Забор вашего сада, который выходит в переулок, в одном месте плох...» - «Да, братец давно говорил об этом. На этой неделе хотят починить».
Побег, как мы помним, прекрасно удастся. Что будет с Анфисой дальше? Вряд ли Чебаков позволит ей «весело жить». Мне кажется, он дождётся, когда она получит свой капитал («пока мы здесь живём, так братья над нами власть имеют; а как из ворот, так и кончено. И деньги свои потребую, какие мне следовают»), а дальше весьма основательно лапу на её деньги наложит. Сомневаюсь, что её жизнь будет весёлой.
А её сестрица, которую, как он утверждает, «с четверга после обеда, на прошлой неделе» любит Бальзаминов? Она тоже томится от скуки, не находя, чем занять себя. Но если старшая Пеженова всерьёз намерена изменить свою судьбу, то младшая вовсе не рассматривает Мишеньку в качестве избавителя:
«Анфиса. А что же этот, твой-то?
Раиса. Белобрысый-то? Ну, что за крайность! Кабы ничего лучше в предмете не было, так уж так бы и быть - от скуки.
Анфиса. Разве он тебе не нравится?
Раиса. Он мне что-то, Анфиса, гнусненек кажется.
Анфиса. Зачем же ты с ним кокетничаешь?
Раиса. От тоски. Всё-таки развлечение. Ах, тоска! Ах, тоска!
Анфиса. А он, пожалуй, подумает, что ты в него влюблена.
Раиса. Пускай его думает, убытку-то мне немного».
Мечтает она совсем о другом. Сестра уже пообещала: «Тогда тебя к себе жить возьму», - и для неё, кажется, всё ясно: «Вот мы, Анфиса, заживём-то!.. Я себе тоже военного выберу». Она скажет сестре: «Вот я посмотрю, как ты убежишь, да и я, может, то же сделаю. Не умирать же тут с тоски в самом деле!» - но если и убежит, то явно не с Мишенькой... Это только незадачливый «жених» в её чувствах убеждён: «Моя будет согласна-с, потому что она на меня так смотрит, когда мы мимо проходим, что даже уму непостижимо-с».
Их первая и, по существу, единственная встреча весьма показательна: с трудом подбирающий слова признания Мишенька (будет же он сокрушаться: «Ведь вот теперь надо в любви открываться, а я ничего не придумал, никаких слов не прибрал. Эка голова! Что ты будешь делать! Будь тут столб или дерево покрепче, так бы взял да и разбил её вдребезги... Вот каковы приятели! Сколько раз просил, чтобы показали, как в любви объясняться - ни один не показал. Всё из зависти, всякий для себя бережёт») более чем робок: «Могу я сколько-нибудь надежду иметь-с или нет-с?», «Для моей любви нет слов-с. Я бы и желал выразить-с, но никак не могу-с». Но его «предмет» отвечает более чем холодно: «А ежели вы так снисходительны, то я первым долгом почту написать вам даже нынче. А вы мне напишете на ответ-с?» - «Отчего же не написать».Но Бальзаминов принимает желаемое за действительное. Диалог о побеге вовсе не означает согласия Раисы: «А ежели бежать-с, вы согласны будете?» - «Уж это очень скоро». - «Сделайте такое одолжение-с! Лукьян Лукьяныч тоже хотят увезти вашу сестрицу, так уж и я-с, чтобы вместе-с...» - «Ну хорошо, я подумаю». Но по возвращении домой он гордо объявит, что она согласна, только «чтоб увезти».
И никак не приходится удивляться, что в итоге он остаётся ни с чем: «Таким дураком меня поставили, что легче бы, кажется, сквозь землю провалиться».Читая или слушая его рассказ о случившемся, не перестаёшь поражаться, насколько тут всё перемешано — и усердие («"Давайте, говорит, теперь за работу, забор разбирать". Так я, маменька, старался, даже вспотел»), и стремление показать свои несуществующие чувства («Я сейчас в ревность... Само собой, что нарочно. Надо же себя поддержать против них. Я, маменька, хотел показать Раисе-то, что я в неё влюблён»). И, конечно, полное посрамление — на вопрос «Когда же... мы с вами бежать будем?» - сначала получен ответ «С чего вы это выдумали?»Затем же и вовсе: «А Раиса, маменька, прямехонько мне так и отпечатала: "Подите вы от меня прочь, вы мне надоели до смерти", - да, подобравши свой кринолин, бегом домой».
«Никто не загородит дорогу молодца», - пелось в романсе. А Мишенька получил очередное «асаже»...
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь