В качестве небольшого вступления давайте зададим себе вопрос. Что собственно такого особо привлекательного в русской литературе 19-20 веков, кроме возможности развития сносного речевого аппарата?
Ответ – ничего.
… Кроме общего вывода о том, что герои русского романа – АРХЕТИПИЧЕСКИЕ ЖЕРТВЫ. И философское осознание себя народом как жертвы (грозных бояр, европейской аристократии а-ля романофф, террористических партий, мафии и мирового капитала) – это уже большое достижение национальной культуры, это исправление оценки за невыученный исторический урок. Знание себя истинного – это точка отсчёта в любом направлении развития.
Дмитрий Карамазов – это самый выразительный типаж жертвы во всей отечественной литературе: не дурак, но не образован, силён, но не стабилен, увлекается, но не своим, бунтует, но теряет ещё больше, любит, но постоянно создаёт проблемы, честен, пока не напьётся.
Знаете, я не удивлён почему Достоевского любят на Западе. Фёдор Михайлович написал блестящее многотомное руководство для охоты на восточного медведя. Ведь первой европейской «Африкой» была Византия, точнее то, что от неё осталось. Кормушка для «цивилизации» — это автономная Дикость. Скажу больше. Русская литература - о постоянных попытках диких стать цивилизованными и о страшной обиде за отверженность и непонимание их «души». Ведь нам так трудно понять, что для того, чтобы жить в волчьей стае, надо родиться волком.
Этот роман Достоевского безумно сложен, недосказан и включает в себя максимальный предел бредовой одержимости автора своими фантомными мыслеобразами. Но Юрию Морозу удалось разложить бесконечно сумбурный текст в музыкально-образную последовательность.
Зрителю надо взять условную точку отсчёта для того, чтобы построить какую-то вменяемую систему координат для описания художественного замысла романа. И этим «центром вращения» необузданных страстей, по-моему, является личность Ивана Фёдоровича Карамазова в исключительно точном характерном исполнении Анатолия Белого.
Характер Ивана не рассчитывается в литературоведческой манере. Он даётся самим Достоевским как эпицентр психического торнадо. Именно с приезда Ивана в Скотопригоньевск (как и с приезда Ставрогина в «Бесах») начинается круговорот необратимого зла. В романе к Ивану приходит чёрт, не-метафорная и не-бредовая реальность которого не подвергается Достоевским сомнению (хотя многие списывают появление нечистого на галлюциногенное душевное расстройство среднего брата Карамазова). Новоявленный Мефистофель-по-достоевски не предлагает обмен или весёлое и буйное времяпровождение. Он лишь девальвирует ключевые смыслы, в чём, собственно, силён и сам Иван. Юрий Мороз начинает своё экранное повествование со статьи Ивана, в которой он предсказывает страшный разрушительный потенциал человеческой природы, осознавшей зловещую пустоту своей смертности, конечную бессмысленность существования и абсурд религиозных предрассудков о спасении души. Благодаря этому революционному тезису Иван и стал крайне популярным в литературно-философских кругах радикально мыслящей интеллигенции.
Павлу Смердякову (роль всегда неожиданного Павла Деревянко), злому, низкому и подлому лакею, биологическому отпрыску развратного перверта-алкоголика Карамазова-старшего и сумасшедшей нищенки, настолько понравилась богоотступническая писанина братца, что тот возвёл его на пьедестал. Сдержанный, вежливый и рассудительный Иван стал для непризнанного, рождённого в грязи и из грязи родственника кумиром и властителем дум. Смердяков ненавидел своего «отца», который отдал его, рождённого в хлеву, как щенка на воспитание слугам, но только идеи Ивана освободили его для отцеубийства, как акта крайнего неприятия мира и человека как явления жизни.
Антиподом Ивана и его «духовного» брата Смердякова в романе и в фильме во впечатляющем исполнении Александра Голубева является Алексей Карамазов. Он, как отражение своего духовного отца, старца Зосимы (созвучный роману Евгений Меркурьев) всецело принимает до боли несовершенный мир людей и исполняет в нём «послушание» по наказу Зосимы. Именно жизнь Алёши должна была стать содержанием второй части незаконченного романа. Великий старец отпускает его в мир из монастырских послушников не только потому, что видит в воспитаннике мощный потенциал сопротивления злу, но и потому, что смердяковское правительственное православие того времени ничего не могло дать таким как Алёша. Алексей Карамазов – это душевно здоровый Достоевский и в этом причина отсутствия продолжения этой увлекательной драмы.
И, наконец, Дмитрий Карамазов (в изображении на славу постаравшегося Сергея Горобченко), разбавленная рефлексией копия своего гада-отца (фантастическая работа Сергея Коптакова). Именно схожесть диких и развратных характеров породила звериную ненависть отца и сына друг к другу. Здесь Достоевский психологически и исторически абсолютно точен. «Захолустность» и необузданность русской души всегда создавали разрыв поколений, делали духовную и экономическую преемственность абсолютно невозможной.
Виртуозно сыгранные женские персонажи в фильме дифференцированы от ядовитого болота по-достоевски испорченной жизни. Женщины – это кровь, энергия движения и конфликта истинного литературного шедевра. Грушенька Светлова (Елена Лядова) – это наваждение, вызывающее манию страстного поклонения красоте, от которой невозможно спастись. Чистая непонятной душой Катерина Ивановна (Виктория Исакова) – это гениально оформленный неочевидный аккорд конфликта двух братьев – Дмитрия и Ивана. Она - воплощение выбора, на который ни тот, ни другой не способны.
Джентльмен-иезуит Иван Карамазов – воплощение западной ментальности материалистического рационального Бога-без-совести. В этом его, умствующего казуиста-Ивана, фактическое безбожие, его бесплодный богословский интсрументализм.
Потрясающее мастерство Юрия Мороза в том, что он в самой вступительной заставке (эпизод иудиного объятия Ивана с Дмитрием) даёт ответ на вопрос о том, кто убил Карамазова-старшего, хотя даже сам Достоевский не даёт нам ответ. Симпатичный во всех отношениях Иван – чудовище во фраке. Он может поверить во что угодно ради эксперимента или отречься от чего угодно ради выгоды и в силу невероятной гордыни превосходства. Его лицо – это маска, за которой пустота. Он – мистическое проклятие, зараза западного типа культуры лицемерия, западного типа человека – умного подлеца, злобного завистника и ревнивца, подобно ростовщику из «Мадам Бовари».
Трагическая мощь романа в том, что истинную сущность Ивана понимает его младший брат Алексей и смиренно принимает то, что, казалось бы, надо изменить, с чем надо бороться, выдернуть с корнем.
Конкурентом Ивана по злодейству мог бы быть, но не смог, его подколодный брат Смердяков. Его, смердяковское, сладострастное наслаждение падением в тотальную ненависть и полное моральное разложение не даётся даром.
Жлобствующий фантазёр Дмитрий Карамазов символизирует другую, в отличие от Ивана, крайность - совесть-без-Бога. С первого взгляда мы узнаём в Дмитрии неокультуренного вольнодумца и расторможенного, как и его отец, самодура.
Карамазовщина – это идеологическая находка Достоевского. Всё семейство, с проекцией на национальный характер, отличается погружённостью в бурю никчемных страстей, преувеличенной фиксацией на второстепенных идеях и смыслах, неумением понять себя и стать собой, соблюсти себя, трезво уважать законы жизни. Можно сказать, что «карамазовщина» — это многомерная душевная болезнь с преобладающим маниакально-депрессивным синдромом, постоянной сменой лиц и костюмов от смердяковского низкого лакейства и двуличия Ивана, до глупой и стыдной «распахнутости» души Дмитрия и романтической наивной святости Алёши. В пространстве романа мы словно обречены на нечестивую испорченность, отречение от разума, удушающую несчастливость, - то надрывность, то могильность существования.
Если бы Достоевский сподобился дописать роман, он был бы об Алёше Карамазове, который учил бы детишек в церковно-приходской школе, открывая им великую божественную истину о том, как быть и оставаться собой.
«Братья Карамазовы» — это вещее предзнаменование той антропологической катастрофы, в которую попадёт страна, потеряв контуры реальности, убегая от простых позитивных бытийных смыслов в морок страшно очеловеченных и разрушающих всё вокруг животных инстинктов.
