Окончание "Дела Жуковых"
Св. Синоду было предложено выяснить, какие полагаются, по каноническим правилам, наказания за убийство родителей, кроме смертной казни.
Экстренно созванная комиссия из членов Синода: митрополита новгородского Димитрия (Сеченов) и епископов: Иннокентия псковского (Нечаев) и Гавриила тверского (Петров), внимательно рассмотрев все дело, изложила свое мнение в докладе Государыне:
"Жукова, как убийцу своей матери и сестры и его в сем злодействе сообщников, законы осуждают на смерть, а церковь, по силе древних св. отец правил, в том от них ожидает покаяния, которым на оное убийцам известное полагается время; того ради не благоволит ли Ваше Императорское Величество всемилостивейше указать: им сему ожиданию церкви соответствовать, что они исполнить могут следующими образом:
1) При одной из публичных церквей, в праздничные и воскресные дни, оным во время пения стоять вне церкви, на паперти, приносить Господу Богу со слезами покаяние и просить входящих в церковь, исповедуя грех и признавая свое недостоинство, о принесении за них молитвы, при том должно назначить искусного священника на проповедь, в которой ему изобразить к народу Божие милосердие в ожидании и принятия покаяния всякого грешника, доказать, что небесный Отец, имея ходатая за всех нас Иисуса Христа, преклоняется к помилованию, и увещевать: чтоб они по любви христианской возымели сострадание о злосчастном убийц сих состоянии и молили Господа Бога, дабы Он их не отринул, но простивши беззаконие сопричтил избранным своим.
Потом послать их в разные монастыри, где им по правилам св. отец, 20 лет (включая и время их содержания в тюрьме) ходить на всякое церковное пение и становиться не в церкви, но в трапезе, (в) пост исповедоваться, токмо не причащаться, кроме смертного случая.
Настоятели тех монастырей должны употреблять их в сносные, по силе каждого, монастырские труды. Сверх того поручить их в смотрение искуснейшим из монашествующих, которые должны наблюдать их жизнь и часто им напоминать силу веры и закона и страшный и неизбежный нераскаивающимся грешникам суд Божий.
По прошествии же времени их покаяния, ежели с ясными знаками раскаяния оное препроводят, то по силе помянутых правил приобщить их к церкви и сподобить причастию Св. Тайн. Более же все оное предаем в высокомонаршее В. И. В. благоволение".
Прежде чем окончательно решить вопрос о способе наказания, Императрица пожелала узнать, не имеется ли у Жуковых детей. На запрос, посланный генерал-прокурором в московскую канцелярию, получился ответ, что хотя супруги Жуковы и содержатся в розыскной экспедиции вместе, но детей у них нет.
Не довольствуясь этим сообщением, Екатерина написала собственноручно письмо к московскому главнокомандующему графу Салтыкову (Петр Семенович), прося выяснить некоторые подробности:
"Граф Петр Семенович, - писала она, - осведомитесь доподлинно: не брюхата ли Жукова жена, потому что она вместе с мужем содержалась в тюрьме. И ежели найдется брюхата, то можно ее к наказанию возить на роспусках (здесь в повозке) и дать какую ни на есть обувь, чтобы не зазнобить. А под рукою можете и объявлять другим, что вы cie сделали противу предписанного обряда по причине того, что она не праздна" (письмо помечено 26 марта 1766 г.).
Основываясь на заключении Синода, решено было подвергнуть Жуковых публичному церковному покаянию. Этот обычай, очень часто применявшийся на западе, в особенности в католических странах, в России почти не был известен. Обряд покаяния предполагалось устроить с необыкновенной торжественностью: был выработан особый церемониал, и о предании матереубийц покаянию должно было быть объявлено Высочайшим манифестом всенародно.
"Божьей милостью, Мы, Екатерина II, Императрица и Самодержица Всероссийская, - гласил манифест, - объявляем всенародно (манифест был подписан Императрицей 24 марта 1766 года). Учиненное убийство в 1754 г. матери и сестры своей родной бывшим в нашей лейб-гвардии Преображенского полку каптенармусом Алексеем Жуковыми и женою его Варварой Николаевой по отце Полтевых и сообщниками их, столь страшное злодейство, что не токмо в христианских народах, но и между идолопоклонниками и без всякого закона живущими людьми, почитается "чрезестественное".
Мы довольно ведаем, сколь ужасное cie преступление поразило человеколюбивое сердце покойной Тетки Нашей Императрицы Елизаветы Петровны. Но как такое окаянное дело в целых веках редко случающееся, неведомыми судьбами Божьими по cie время не решилось, а перед немногим только временем подано нам от Сената Нашего докладом, а между тем некоторые участвующие яко орудие в сем убийстве уже померли, главные же самые убийцы и прямые содеятели сын и брат убитых матери и сестры и жена его живы на земле, остаются в тюремном заключении, то cie самое столь долговременное продолжение их жизни наипаче привело нас в размышление, угоднее ли Богу будет лишением живота, по законам строжайшим, сих злодеев наказать и яко прямо отступивших от веры Христовой и от закона естественного истребить, или, видев их преступление отчаянное, соблюсти души их от вечной муки истинным к Богу покаянием, без нарушения нашего правосудия и без соблазна народного, оставив дни и живота их в руке Всевышнего Судии, на собственное совести раскаяние и всечасное их сокрушение.
В таковом духа Нашего Смущении, повелели Мы из первейших наших духовных, а именно: Дмитрию, митрополиту новгородскому, Иннокентию, епископу псковскому и Гавриилу, епископу тверскому, наследовать в истории церковной и в правилах св. отец, какие в древней церкви нашей православной употреблялись подобным злодеям наказания и каким образом души их предавались в помилование Богу, на что Нам всеподданейше от них представлено, что хотя по древнейшему церкви православной обычаю монархи христианские, яко властители сами духовные и мирские, будучи власть предержащая от Бога, сохраняли правосудие в народах по законам, от них же установленным и казнь таковым злодеям состояла в воле и власти их; но по истинному христианству, прежде всего пеклись они о соблюдении душ, погибающих от вечной муки, потому что церковь Божья, по слову евангельскому и апостольским поучениям и по силе правил святых, ожидает истинного обращения к вере христовой и прямого покаяния от самых злодеев отчаянных и вовсе закона отпадших.
Вследствие такового злоключения душ сих осужденных, повелеваем: Алексея Жукова и жену его Варвару, яко первых виновников душегубству родства и сродства своего, предать церковному пред народом покаянию. По исполнении которого послать повелеваем Алексея Жукова в Соловецкий монастырь, а жену его в Далматский Тобольской епархии".
Немедленно же по подписании манифеста, именным высочайшим указом предложено было графу Салтыкову (Николай Иванович) перевести Жуковых из места их постоянного заключения в Кремль и "посадить, - как говорилось в указе, - в такое заключенное место, из которого бы вести можно было бы к собору сих убивцев чрез Ивановскую площадь". Вместе с указом были препровождены экземпляры манифеста для обнародования в Москве.
Церемония публичного покаяния предписано было совершить четыре раза в течение Великого поста, а именно: в четвертое и пятое воскресенья, в четверг пятой недели и в Лазареву субботу, в четырех церквах: в Успенском соборе, св. Петра и Павла на Басманной, св. Параскевы на Пятницкой и Николы Явленного на Арбатской улице. Наблюдение за обрядом было возложено на игумена Знаменского монастыря архимандрита Варфоломея.
1 апреля 1766 г. накануне дня, назначенного для покаяния, на всех площадях и перекрестках московских улиц было объявлено, при барабанном бoе, о совершении экзекуции над преступниками. Москва заволновалась в ожидании невиданного зрелища. На другой день уже с раннего утра в Кремль стали стекаться толпы народа, и обширные кремлевские площади покрылись морем голов.
У помещения, где находились заключенные, был поставлен усиленный воинский караул; сюда же прибыли священники и высшие власти, среди которых находился прибывший из Петербурга кабинет-курьер, чтобы по окончании церемонии отвезти рапорт Императрице. Около 9 часов утра раздался первый удар колокола, к обедне; толпа всколыхнулась, и взоры всех устремились к месту заключения: раздалась команда выстроившегося караула, и шествие началось.
Спереди, мерно отбивая шаг под редкий барабанный бой, шла рота солдат, за ней, в предшествии двух священников с крестом, следовали осужденные, закованные в кандалы и одетые в длинные белые рубахи, в руках у каждого были зажжённые восковые свечи; у Варвары Жуковой волоса были распущены по плечам.
При удручающем молчании, нарушаемом только жутким барабанным боем, медленно достигла процессия паперти Успенского собора. Здесь ожидал процессию особо назначенный чиновник, который, обратясь к народу, прочел Высочайший манифест. По окончании чтения Жуковым было велено стать на колени и произнести вслух данную им молитву такого содержания:
"Призираяй милостиво на всех прибегающих к Тебе, и приклоняяйся ко гласу вопиющих Ти, испытуяй сердца и утробы, призри на нас грешных припадающих пред величеством Твоим, вонми гласу моления нашего, исповедуем Господи, яко мы недостойно возвести очес наших, недостойны скверными нашими устами призывати пресвятое Твое ангелы воспеваемое имя; паче же недостойны и жизни сия, кровь неповинно убиенныхнами вопиет к Тебе на нас, требуя отмщения.
Беспримерное сие беззаконие поражает нас страхом вечного отриновения и осуждения, оскудевает крепость наша от гнева ярости Твоея. Но Господи! Не хотяй смерти грешника, не осиди нас по беззакониям нашим. Господи! Ожидай обращения, призри на нас кающихся пред Тобою: Твои спасительные обещания и самое продолжение жизни нашея мы от руки Твоея в залог Твоего милосердия и долготерпения приемля дерзаем к Тебе прибегати.
Небесный Отче! Обещавый всех о имени возлюбленного Сына Твоего Господа нашего Иисуса Христа призывающих Тебя услышати, услыши нас грешных, воспомяни Его моление, Его страдание, Его кровь ко очищению нашему излиянную и смерть за наши беззакония, по воли Тебе небесного Отца подъятую. За сего Спасителя и ходатая вечное нам избавление, обретшего, надеждою нашею возлагаяся, о Его имени полагаем на алтарь милосердия Твоего сокрушением возженные наши сердца и преподая пред Тобою покаяние приносим: помилуй нас согрешивших по велицей Твоей милости, сотвори да сие наше всесмиренное покаяние и обращение будет началом прославления имени Твоего святого: да в сей жизни начавши славити сподобимся и в будущей со святыми твоими воспети Тебе Отца и единородного Твоего Сына всесвятого и единосущего Духа, аминь".
По прочтении молитвы, в соборе началась обедня, во все время которой кающиеся должны были стоять на коленях и обращаться ко всем входящим и выходящим из церкви со словами:
"Возлюбленные о Христе! Чувствуя мы тягость нашего беззакония и ужасаяся раздраженного нами Бога, недостойных себя судим услышания Его: вас убо молим, спостраждите нам и восселите к Господу молитву, да призрит на покаяние наше и милостив нам будет" (текст этого обращения и вышеприведенной молитвы был выработан в Синоде и утвержден Императрицей).
Во время литургии дьякон, по особому синодальному предписанию, возглашал особое прошение на ектению о кающихся: "о еже приняту быти, покаянию припадающих сих и исповедующих беззаконие свое, Господу помолимся".
По окончании обедни на паперть был вынесен налой, и протоиерей Постников (настоятель церкви Николы Гостунского, сочинял митрополит Платон), обратясь к осужденным и народу произнес нарочно для этого случая составленное слово (здесь приводится последний абзац).
"…Помолимся об них со всею церковью: Боже милосердия и отче щедрот! воспламени сердце сих грешников к покаянию: Приими их к Тебе припадающих обычным Твоим благоутробием. Трепещущую от суда Твоего совесть их ободри Евангельским Твоим благословенным гласом: и еще приидут в прямое злодеяния своего раскаянье, причти их избранному Твоему стаду. А вы, бедствующие души! милосердие благого Бога снисхождение, общие церкви всей молитвы, и благочестивое монархини о вас попечение к исцелению ваших греховных ран употребите, да не како cie пренебрегши и временному тягчайшему и будущему бесконечному наказанию неизбежно себя подвергнете. Аминь".
По окончании проповеди, Жуковы тем же порядком были отведены под караул. Три раза подвергались "несчастные этой мучительной нравственной пытке" (???). После этого Алексей Жуков был отправлен в Соловецкий монастырь, а жена его в дальнюю Тобольскую епархию в Рождественский девичий монастырь в Енисейске. Остальные оставшиеся в живых участники убийства были нещадно наказаны кнутом, клеймены и сосланы в каторжные работы в Рогервик, без срока.
С отсылкой Жуковых в монастыри, должно было окончиться это громкое "Дело". Оставалось только распорядиться оставшимся имуществом. В московских газетах ("Московские Ведомости", декабрь 1765) появилось объявление, что "близ Никитских ворот, в приходе церкви Федора Студита, каменный дом Жукова, в нем 8 покоев с изрядным украшением, мебелью, зеркалами, комодами и стульями красного дерева, людских три, кухня, приспешная, баня с горницею, ледник, погреб, кладовая палата, каретный сарай, конюшня о 12 стойлах, небольшой регулярный сад, особый огород для овощей, - желающим нанять о цене спросить в том же доме; если же кому потребны будут фарфоровая и хрустальная посуда - отдадутся с описью; карета с цугом лошадей, три человека: лакей, кучер и форейтор, что содержано будет на довольствии хозяйском".
Наследником этого имущества являлся Петр Жуков, но явился новый претендент, и Петра чуть не постигла участь его несчастного брата. Дядя Жуковых, брат покойного отца их, асессор Степан Жуков донес графу Салтыкову, что "у него имеются документы, доказывающие, что флигель-адъютант Петр Жуков был сообщником брата своего Алексея и замышлял вместе с ним не только убийство матери, но и отца".
К доносу была приложена переписка между братьями Жуковыми. Салтыков доложил обо всем Императрице. Петру Жукову было предложено представить объяснения, что он и сделал в обширном письме статс-секретарю Теплову и блистательно доказал свое alibi.
Государыня отнеслась очень сочувственно к объяснению Жукова и указом Сенату (указ был такого содержания: "Генерал-фельдмаршал граф Салтыков прислал к нам реляцию и при оной доношение от асессора Степана Жукова, который после учиненного нами решения об убийце Алексее Жукове, ему, Салтыкову, доносит, (что) якобы флигель-адъютант генерал-майора графа Витгенштейна Петр Жуков, соучастником был Алексею Жукову в убийстве матери их и сестры, к чему он Степан Жуков приложил в оригинале письма и цидулки Петра и Алексея Жуковых и отца их, а напротиву того Петр Жуков, чрез письмо к нашему статскому действительному советнику Теплову нам доносит, что он Степан Жуков клевещет на него единственно для присвоения себе наследства, будучи сам соучастник убийце Алексею Жукову, приложа к тому в доказательство в копиях письма Степана Жукова, и просит в том нашего защищения. Мы все cie посылаем нашему Сенату, повелевая в сем деле поступить по законам. Екатерина".
Р. S. После подписания сего нашего, указа получили мы от графа Салтыкова в оригинале то донесение Петра Жукова и с теми же приложениями, которых копии от него ж Жукова чрез Теплова нам были поданы. Мы повелеваем и сие также приобщить к делу. 10 мая 1766 г. Царское Село") повелела рассмотреть дело по закону, так как сам написавший донос был заподозрен в соучастии с преступниками. Дело это дальнейшего развития не получило.
Прошло 9 лет после описанных событий, и забытое, казалось, дело снова потребовало Высочайшего рассмотрения. Произошло это следующим образом. Разлученный с женой, зная, что срок наказания был определен в 20 лет, Жуков с нетерпением ждал наступления этого момента. Пришел 1775 год, желанная минута, казалось, наступила, - срок ссылки истек, но указа о помиловании не было. Между тем в монастыре произошел случай, давший ему несчастную мысль обратить его в свою пользу.
Жуков, как дворянин, содержался на несколько особенном положении от остальных арестантов и черной работы не исполнял, ограничиваясь положенным числом церковных служб. В один из дней к нему в келью пришел мыть пол гарнизонный солдат Иуда Баженов и, между прочим, рассказал, что вчера в монастыре произошла драка с приехавшими для торговли архангельскими купцами, а поводом к драке послужило следующее обстоятельство:
"в помещение приехавших купцов пришел он, Баженов, да несколько монахов, и стали все вместе пить водку. Баженов предложить выпить за здоровье Государыни, на что один из купцов ответил ругательством, а остальные, избив Баженова, выгнали его вон". Выслушав рассказ, Жуков решился написать архангельскому губернатору донос на купцов, обвиняя их в намеренном оскорблении Величества, думая этим поступком получить освобождение.
Губернатор, получив донос, немедленно нарядил строжайшее следствие и дал знать в Петербург. Все обвиняемые, а также и доноситель Жуков были заключены в тюрьму при губернской канцелярии, и следствие началось. Спрошенные купцы упорно отказывались от возведённого на них обвинения и, в свою очередь, обвиняли солдата - Баженова. Это обвинения им удалось доказать, и Баженов был признан клеветником, наказан батогами и переведён из монастырского гарнизона в полк.
Жукову, возвращенному в монастырь, было строго внушено, чтобы впредь доносов не писал, так как он сам преступник и верить ему нельзя. Неудача, однако, не остановила его в дальнейших попытках добиться если не свободы, то, по крайней мере, облегчения своей участи.
Еще во время заключения в московской полицмейстерской канцелярии Алексеем Жуковым был взят, неизвестно с чьего разрешения шестилетний мальчик-сирота. Мальчик последовал за ним в ссылку и жил в монастыре в качестве крепостного слуги Жукова. Его то и решил он использовать для достижения своей цели. Добившись разрешения от архимандрита послать слугу в Петербург, Жуков пишет письма к Императрице, Цесаревичу, митрополиту Платону, князю Вяземскому (Александр Алексеевич), в Сенат и Синод.
Во всех этих письмах он излагает одну просьбу: перевести его из Соловецкого монастыря и поселить в одном из монастырей Тобольской епархии, чтобы быть поближе к месту, где томится его жена. Он просит это как милость, несмотря на то, что в силу приговора срок наказания уже истек. Указывал Жуков и на то, что он удостоен принятия Св. Таин и, следовательно, заслуживаете облегчения своей участи.
Верный слуга с большими затруднениями добрался до Петербурга и успел передать письма только в Сенат и Синод, после чего был взят для допроса в тайную канцелярию. Просьбы Жукова были тщательно рассмотрены и в изготовленном по этому случаю особом докладе Государыне было сказано, что "хотя означенный Жуков по правилам св. отец во святой церкви и приобщен, но сим церковным покаянием жребий его в рассуждении учиненного им и женою его убийства матери своей и сестры, по правосудию Ее Императорского Величества, еще решить не можно, потому, что cie покаяние было ему определено единственно для умилостивления о душе его сотворшего Бога, а не на такой конец, чтоб уже по общим государственным законам причислить его в сожитию гражданства, чего он, конечно, не достоин, а держась Всемилостивейшего марта 17 числа сего года манифеста (манифест по поводу мира с Турцией), надлежало его как неслыханного убийцу и изверга, избавя от казни и телесного наказания, послать в Нерчинск, в тяжкую каторжную работу вечно; но, как известно, что он по столь долговременном тюремном заключении лишился сил человеческих, кои нужны для работ, а посему и не может он употреблен быть в работу с пользою, чего ради его туда и не посылать, а чтоб остатки дней своих приносил он Всевышнему о содеянном им зле с сокрушением сердечным покаяние, оплакивая свое преступление, - оставить в оном Соловецком монастыре, где и употреблять по мере сил его и состояния в монастырских трудах, не выпуская из оного отнюдь никуда, а на месте смотреть за ним накрепко, чтобы он оттуда не ушел, да и не попустился б в распутную жизнь". Этот доклад был утвержден 5 августа 1775 года.
Высочайшее повеление было объявлено Жукову игуменом и поразило его как удар грома - все лучшие годы жизни прошли в страданиях, впереди долгие дни одиночества, болезни, суровый монастырский режим... Единственной спасительницей являлась только смерть, и он решил пойти ей навстречу. Но Жуков был верующим человеком, самоубийство его пугало, нужно было придумать какой-либо другой выход, чтобы избавить себя от страданий, и этот выход был найден.
22 сентября, в день коронования Императрицы в монастырском соборе шла торжественная служба: церковь была переполнена молящимися монахами и посторонними, в числе богомольцев был и Жуков. Наступило время Великого выхода и когда архимандрит, держа в руках чашу с Св. Дарами, стал поминать "Благочестивейшую Государыню Екатерину Алексеевну", Жуков вдруг вышел из толпы и, подойдя почти вплотную к произносившему, громко, на весь собор, сказал:
- Какая она Государыня? Она татарка, - и тут он произнес самое грубое, площадное ругательство.
Произошел переполох, служба прервалась. Жуков был схвачен и закован в кандалы. Архангельский губернатор генерал Головцын (Егор Андреевич) секретным рапортом донес о всем происшедшем Екатерине II. Была наряжена особая следственная комиссия. Жуков спокойно ждал ее решения и готовился к смерти. На запрос губернатора, почему он решился на такое страшное преступление, каким является оскорбление Величества, он ответил ему письмом:
"Я бедный, несчастливейший из всех смертных человек, признаю мою вину, как пред Богом и Всемилостивейшею моею Государыней, так и пред вашим высокопревосходительством, с тем, что я, будучи отроду не более 44 лет, хотя и слаб единственно от прободаемой грудь мою печали, также и от голода, а впрочем, корпусом весь здоров и никакой болезни в себе не имею, кроме ног, да и те болят от несносного стояния, а потому вообразив себя по летам и здоровью моему, что может быть по злосчастию моему и еще жизнь моя, которая для меня совсем уже стала несносной, продлится лет много.
Лишить же себя оной и быть самому себе убийцей устрашает вечная погибель и суд Божий. Терпеть же толикое мучение и быть во всю жизнь нему и ни с кем, ни о какой нужде, как в церкви, так и идучи не говорить, при том же всегда быть заперту замком, умирать дважды, с голоду, а смерти не иметь; приведя же в мысль к тому царствующего пророка слово: жертва Богу, - дух сокрушен, то самое приводит меня в ужас, что я ныне неволею влачим уже в церковь, голоден к тому ж, совсем растерзан печалью, стою как болван и не чувствую, что читают или поют...
В сих горьких мыслях моих, лишась всей надежды и временной и вечной, изблевал я то матерное слово про милостивейшую мою Государыню не злобою от моей внутренности, но с тем, что уже за то никакого монашеского милосердия не достоин и по всем законам повинен казнен быть смертью, чего душа и желает, и так должен буду воздать хвалу Создателю моему и Богу, что избавлюсь быть сам себе убийцей и свести душу мою в бездну адову, ведая то, что я уже никакого помилования не достоин.
Во всем моем вышеписанном признании, как пред самим Богом, так и пред моею Всемилостивейшей Государыней и пред вашим высокопревосходительством, как на страшном Христовом пришествии, объявляю чистосердечно, как при последнем конце уже жизни моей, сущую правду, в том и подписуюсь. Алексей Жуков (Idem.) ".
Губернатор Головцын отправил письмо в Петербург на рассмотрение судей. Следственная комиссия, признав его достойным казни, решила, в силу приведенных ранее обстоятельств, заменить ее пожизненным заключением в одном из самых строгих казематов монастыря, лишив его общения с кем бы то ни было и, допуская к нему лишь одного наиболее достойного монаха (трое караульных солдат, приставленных ранее к Жукову, были заподозрены в послаблении ему и наказаны палками) для снабжения узника пищей, которому строжайше запрещено было отвечать на вопросы, задаваемые заключенным.
На этом приговоре, рукой Императрицы было написано (1 декабря 1775 года) "быть по сему".
Жуков прожил в таком заключении до лета 1776 года. Утром 5 июля пришедший к нему сторож (строгость к заключенному к тому времени несколько ослабла и ему ставили в каземат сальную плошку для освещения и допускали сторожа) нашел его мёртвым. Он удавился полотенцем, бывшим при нем.
Варвара Жукова, находившаяся в Сибири, не узнала о смерти своего мужа; она пережила его на три года (Жукова умерла 5 марта 1779 г. в Енисейском Рождественском девичьем монастыре, куда она была переведена по Высочайшему повелению в 1776 году).
В начала 1775 года, игуменья Далмацкого (женского) монастыря Нимфодора, донесла епископу тобольскому Варлааму, что Жукова в минувшем 1774 г. с 6 сентября по 21 ноября вела житие от пьянства невоздержное, ходя по обывательским домам, увещаний не слушала, но 21 числа ноября, к ней (настоятельнице) в келью, при собравшихся монахинях со слезами испрашивала во всех ее пьянственных поступках прощения и обязывалась клятвенно впредь от всех непристойностей быть воздержной, и так она с того времени живет в хорошем состоянии и раскаянии.
Так закончилась эта ужасная семейная драма. Воспоминание о "Жуковском" деле долго жило среди московских обывателей, и самый дом, в котором произошло убийство, стал считаться проклятым; люди уверяли, что будто бы тени убитых появляются в нем по ночам и стонут. Жильцы избегали его, и он продолжительное время стоял с заколоченными окнами.
Позднее, в начале XIX века, обширное дворовое место было застроено, сад совершенно уничтожен, но сам дом, помещавшийся во дворе на углу Большой Никитской и нынешнего Мерзляковского переулка (дом Мещериновой?), еще в 70-х годах XVIII столетия был в полной сохранности.
М. Корольков