В царствование Императрицы Елизаветы Петровны, пензенским воеводой был назначен один из типичнейших представителей московского дворянства того времени, коллежский советник и кавалер Александр Петрович Жуков. Обладающий средствами, живший до назначения на воеводскую должность в Москве, в своем обширном доме-поместье на Никитской, как неограниченный властитель, привыкший пользоваться полной безнаказанностью во всех своих поступках, - это был человек сурового и властного характера, не терпящий противоречий нигде и ни в чем.
В то время, когда происходило описываемое событие, у Жукова было четверо детей: двое сыновей - Алексей и Петр, и две дочери. Два брата, по своему характеру и наклонностям, представляли полнейшую противоположность: Петр, не по годам рассудительный и спокойный, умевший приноравливаться к капризам отца, пользовался большей благосклонностью последнего, чем пылкий и возмущавшийся всякой несправедливостью и насилием Алексей.
С матерью у Алексея отношения также были натянутые, и жизнь его в отцовском доме была не сладка. Достижение 20-тилетнего возраста дало ему относительную свободу: по желанию отца он был определён в военную службу, в Преображенский полк. Полковая жизнь сразу втянула его в свой круговорот, и с беспечностью молодости он бросился в блестящий омут петербургской гвардейской жизни.
Но на кутежи и попойки требовались деньги, а присылки из дому были очень редки. Напрасно Жуков писал письма к отцу и матери с просьбой о присылке денег - денег не высылали. Пришлось делать долги. Он брал направо и налево, брал, где только можно было взять. Скоро ему пришлось спасаться от преследования кредиторов.
Получив долгосрочный отпуск, он уехал в Москву и поселился в пустовавшем отцовском доме. Потянулась невеселая жизнь. Отсутствие денег и невозможность вращаться в обществе, к которому он так привык во время службы в полку, назойливые приставания об уплате долгов, все это в достаточной степени отправляло жизнь молодому гвардейцу.
Зная, что у родителей есть деньги, и, видя их упорное нежелание помогать ему, он стал смотреть на отца и мать, как на своих злейших врагов. Пользуясь их отсутствием, он однажды вывез из отцовского дома всю движимость, распродал ее и вырученные деньги промотал (К. П. Победоносцев. Дело Жуковых).
Разумеется, что этот поступок вызвал сильное неудовольствие родителей. Переезд старухи Жуковой со старшей дочерью в Москву еще более обострил положение, и укоры матери вызывали такие же укоры и со стороны сына. Эти взаимные пререкания перешли в открытую вражду, когда Алексей Жуков весной 1754 года против воли отца и матери, не спросясь у них, женился на дочери поручика Варваре Полтевой.
Молодые поселились в доме тещи Анастасии Полтевой, за Арбатскими воротами (в приходе церкви Филиппа Апостола).
Недолго однако, пришлось Жукову наслаждаться жизнью с молодой женой, кредиторы разыскали его и тут, и пришлось опять просить мать о помощи. Жукова не могла простить ни сыну, ни жене его, того, что сын женился не спросясь, и еще больше того, что женившись, он получил за женой в приданое только три тысячи рублей вместо шести, как было ему обещано.
Невестку свою она постоянно бранила и даже, при случае, бивала. Сын требовал от матери денег для уплаты долгов - мать денег ему не давала еще более сердилась.
Неизвестно, чем бы кончились все эти споры, если бы Жукова не была вызвана внезапно в Пензу, к мужу. Оказалось, что старик Жуков попал под суд. В бытность его пензенским воеводой он творил всевозможные насилия над обывателями и брал взятки, как говорится, и с живого и с мертвого.
В виду массы доносов и челобитных на него, присылаемых в Петербург, последовало отрешение его от воеводской должности (Жукову удалось совершенно оправдаться пред комиссией, хотя к воеводской должности он допущен не был и жил до самой смерти безвыездно в своем пензенском доме. Обширная переписка следственной комиссии по делу Жукова хранится в московском архиве м-ва юстиции), и для производства следствия была учреждена по высочайшему повелению особая комиссия.
Решив не дожидаться конца следствия, Жукова вместе с 15-летней дочерью Надеждой вернулась в Москву. Младший сын Петр, отцовский любимец, и малолетняя дочь остались в Пензе. Между тем дела Алексея все ухудшались. Узнав о возвращении матери, он сильно задумался: он знал, что у матери были деньги, знал, что в ее спальне постоянно стоит под кроватью медный сундук, где хранятся деньги и драгоценности.
Деньги были нужны ему дозарезу, да и враждебность матери сильно его ожесточила. Страшная мысль пришла ему в голову: - покончить со старухой. Мысль эта сделалась неотвязной, она преследовала его и днем и ночью. Наконец он решился открыть свое намерение жене.
Посоветовавшись, они нашли нужным привлечь к соучастию и тещу - Настасью Полтеву. На совещании всеми тремя было решено склонить к преступлению кого-либо из слуг Агрипины Жуковой, что сделать было не особенно трудно, так как старая барыня была взыскательна и сурова, и дворовые люди ее не любили.
План этот удался: Варвара Жукова уговорила двух сенных девушек принять участие в заговоре, обещая им свободу и деньги. Жуковы в этом случае действовали вполне искренно и, заботясь о том, чтобы дать им в случае удачи возможность скрыться, уговорили обманом, знакомую Полтевых полковницу Нестерову, укрыть этих девушек до времени у себя.
Согласившиеся участвовать в преступлении Авдотья Ионова и Катерина Данилова привлекли к делу калмыка Александра Александрова, жившего в доме Жуковой. Алексей Жуков обещал ему дать 20 рублей и отпустить на волю, если он доставит ему стоявший всегда под кроватью матери сундучок.
Калмык согласился и, в свою очередь, нашел еще двух товарищей: человека Полтевой Михайлу Григорьева и скрывавшегося в доме Жуковой беглого столяра Ивана Сизова (Сизов, как выяснилось впоследствии, был столяром у поручика Семёновского полка Сергея Васильевича Шереметева и сбежал от него вследствие жестокого обращения), которому также было обещано сто рублей.
Несколько раз собирались заговорщики к Жукову (он жил в доме тещи в саду, в палатке) для выработки плана действий, причем все переговоры велись в присутствии жены и тещи. Долго откладывался день приведения заговора в исполнение, долго колебался Жуков прежде, чем решиться на страшное дело, но наконец, день был назначен.
Вечером, 9 сентября 1754 года, были отданы последние распоряжения: двум девкам было велено лечь спать близ дверей спальни, а калмыку дожидаться на улице, близ забора. Поздно вечером пришел в дом Полтевой Иван Сизов. Все приспособления к убийству велись с редким хладнокровием: заговорщики не забыли даже поужинать.
После ужина была подана карета, в которую сели Алексей Жуков с женой, а Иван Сизов и Михаила Григорьев поместились на козлах. Настасья Полтева осталась дома. Было около 12 ч. ночи, когда карета со всевозможными предосторожностями подехала к Жуковскому дому. Все было тихо. Дожидавшийся калмык сообщил, что старуха уже спит, и медлить не стоит.
Кроме Сизова и Гаврилова, был взят еще человек из дворни Полтевой - Тимофей Ефремов, ни о чем не знавший и взятый для того, чтобы покараулить экипаж, когда все уйдут. Но Алексей Жуков, сообразив, что он может догадаться или струсить и уехать, решил остаться вместе с женой в карете, оставив Ефремова на запятках, а остальным идти в дом.
Трое людей перелезли через забор, прошли садом и по подставленной калмыком лестнице проникли в пустые комнаты большого каменного дома Жуковой. Одна из дожидавшихся девушек (Катерина Данилова) отперла им дверь жилых покоев, а другая впустила в спальню, где спала Жукова вместе с дочерью, и тотчас же потушила горевший огонь.
Убийцы бросились на несчастных, спавших на одной постели и зверски задушили обеих: столяр Сизов - мать, а Михайло Гаврилов - дочь. Обе девки и калмык помогали убийцам, держа старуху за ноги, чтобы не билась, но она, несмотря на темноту, узнала Сизова и успела прокричать: Иван, что ты делаешь? (К. Победоносцев. Дело Жуковых)
К концу страшного дела пришла также участвовавшая в заговоре горничная Варвары Жуковой - Матрена Семенова и зажгла огонь. Бросив трупы, убийцы отыскали ключ от сундука и, вынув из него ларец с деньгами и серебряную кружку и захватив с собой бутылку с водкой, отправились к карете обявить Жукову, что все исполнено. В ответ на это взволнованный Жуков сказал: - Сестру мне жаль, а матушка - Бог с ней!
В карету вместе с Жуковыми сели и девки, нарядившиеся в принадлежащие покойным бархатные шубы и поехали в дом Нестеровой, где согласно уговору и были оставлены. Алексей же с женой вернулись к ожидавшей их Полтевой с богатой добычей: денег в ларце оказалось на 563 рубля 20 копеек (около 30 миллионов рублей).
На другой день по всей Москве разнесся слух о необычайном преступлении, совершенном на Никитской. Утром, по обыкновению, дворовые люди Жуковой ждали прихода хозяйки в людскую для дачи обычных распоряжений по дому, но прошел обычный час, а в барских покоях царила небывалая тишина. Встревоженная челядь решилась войти в покои и в спальне наткнулась на страшное зрелище: два трупа - барыни и дочери со всеми признаками насильственной смерти лежали на кровати...
Перепуганные люди немедленно дали знать в полицейскую команду. Прибывший с командой поручик Юренев, осмотрев тела и сделав повальный обыск в доме, заметил отсутствие в дворне двух девок и распорядился арестовать всех дворовых людей и отвести их в полицмейстерскую канцелярию. Сообщение о трагической смерти жены и дочери было отправлено Александру Жукову с нарочным.
Началось следствие. Приметы бежавших дворовых были известны, и поэтому вся московская полиция была поставлена на ноги. Дознались, что беглянки скрываются в доме подполковницы Нестеровой, и 13 сентября, в то врем как у нее собрались гости, дом был внезапно окружен полицейской командой и все находящаяся в нем были арестованы и взяты, как сама Нестерова, так и ее дворня и даже гости.
Московское общество так было взволновано этим кровавым делом, так негодовало на убийц и требовало примерного их наказания, что даже обычная для XVIII века судебно-полицейская волокита отступила на второй план, и следствие повелось быстро и энергично.
На первом же допросе Авдотья Ионова и Катерина Данилова сознались во всем, но добавили, что действовали по наущению Алексея Жукова. Этим показанием менялась вся сущность процесса. Довольно обыкновенное дело убийства барыни дворовыми людьми - становилось важным делом о материубийстве.
На другой день Алексей Жуков вместе с женой и тещей был взят под стражу. Супруги повинились сразу же, но Полтева признала себя виновной лишь в укрывательстве похищенных денег, что же касается до исполнения убийства, то хотя она и знала о замысле, но не думала, что он будет приведен в исполнение. Жуковы же показали противное, говоря, что она подговаривала их к убийству.
О Нестеровой убийцы заявили, что просили ее лишь укрыть в доме двух девок, а о злодеянии сообщили ей позднее, что подтвердила и сама Нестерова.
Руководивший всем ходом предварительного следствия, московский генерал-полицеймейстер Татищев (генерал-адютант Алексей Даниловичи Татищев) выказал в этом деле необыкновенное рвение. По всей Москве было обявлено, что за розыск и поимку остальных участников убийства тому, кто приведет или укажет преступников, будет дано в награду 30 рублей - сумма, для того времени, весьма значительная (около полутора миллиона).
Вскоре после этого объявления (12 октября) один из дворовых людей поручика Оголина, очевидно прельщенный крупной наградой, задержал на улице одного из убийц, а именно Михайлу Григорьева. Приведенный в полицию преступник во всем повинился и подробно рассказал, каким образом он скрывался.
По его словам, он на другой день после убийства убежал из Москвы в деревню Немчинову, к своему дяде Захару Васильеву и жили у него до самой поимки, причем дядя его посвящен был в тайну. Нужно заметить, что за два дня до ареста Григорьева был взят под стражу ткач Андрей Ефремов, тот самый, который был взят на запятки кареты Жуковых в ночь убийства и ничего не знал о готовящемся злодеянии.
Все, уже арестованные участники преступления заявили о полной его невинности, они показали, что он был "дурачок", полуюродивый и взят был в соучастники только в силу этого обстоятельства. Но следственная комиссия не удовлетворилась, ни отзывом о его невинности со стороны других, ни собственным его показанием. Несчастный Ефремов был сечен плетьми и допрошен вторично, но безрезультатно: виновным он себя не признал.
После первого допроса арестованного Михаилы Григорьева, в комиссию прибыл сам Татищев и приказал дать преступникам очную ставку. Выслушав вновь от Григорьева показание о степени участия Жуковых и Полтевой в убийстве, генерал-полицеймейстер приказал вводить остальных обвиняемых поодиночке.
Алексей Жуков на очной ставке уверял, что приказывал убить только свою мать, что же касается сестры, то он велел ее обернуть одеялом, чтоб не видала людей (К. Победоносцев. Дело Жуковых). Григорьев же утверждал противное, говоря, что Жуков приказывал ему убить и сестру вместе с матерью, но он сначала приказания этого не слушался и совершил убийство только по настоянию Полтевой.
Убийца думал, что клеветой на других он умалит свою собственную вину. Алексей Жуков, в конце концов, не выдержал очной ставки и заявил, что "виноват во всем". Настасья Полтева отрицала упорнейшим образом свое участие в убийстве, несмотря на то, что дочь и зять единогласно заявили, что преступление совершенно исключительно благодаря ее наущениям.
Спор грозил сделаться бесконечным, и поэтому комиссия решила применить обычное ужасное средство - пытку. К применению пытки над Алексеем Жуковым могло встретиться только одно препятствие: военный чин. Но к его несчастью полковая канцелярия Преображенского полка уведомила полицеймейстерскую канцелярию еще 27 сентября, что Жуков из полковых списков выключен, и чина уже не имеет. И поэтому канцелярия определила:
"Означенных Настасью (Полтеву) и Алексея Жукова и жену его Варвару и человека Настасьина Михаила исподлинника (то есть подлинно ли сказал правду на прежнем допросе) спрашивать под плетьми, а что покажут - доложить". Полтева не выдержала пытки и созналась в том, что подговаривала зятя к убийству; Жуковы вынесли истязание и не показали ничего нового, Михайло Григорьев также остался при прежнем показании.
Но судьи не доверяли Жуковым: упорное запирательство Полтевой внушило мысль, что может быть за ней и в самом деле нет вины, и что инициатива преступления принадлежит исключительно Жуковым. Не желая продолжать пытку, комиссия прибегла к более испытанному способу узнавания тайн - способу "постыдному".
Способ этот был исповедь. "Того ж октября 12 числа, - говорит официальная бумага, - церкви Триех Святителей, что у Красных ворот, придельный священник Василий Сергеев, по исповеди содержащейся в главной полиции Варвары Жуковой, при его превосходительстве господине генерал-лейтенанте, генерал-полицеймейстере Татищеве, перед присутствием объявил:
"Означенная Варвара Жукова при спрашивании ее о том смертном, свекрови ее, Аграфены Жуковой убийстве, на духу объявила, что мать ее, Варвары, во-первых, как ее, Варвару, так и мужа ее Алексея к тому смертному убийству научала".
После этого показания, сомневаться в виновности Настасьи Полтевой было трудно, и окончательное решение ее участи было отложено до полного окончания следствия. Судьями предстояло допросить еще нескольких заподозренных в соучастии лиц. Как упомянуто выше, один из убийц, Михайло Григорьев, совершив преступление, скрывался некоторое время у своего дяди Захара Иванова в дер. Немчанове.
Суд об этом вспомнил и велел арестовать старика. На допросе он не признался в соучастии с преступниками, был поставлен на очную ставку с племянником и за упорное запирательство был сечен плетьми. Наказание это было повторено еще два раза, но безуспешно. Несчастный старик не мог выдержать жестоких мучений и, исповедовавшись и приобщившись, умер 18 ноября.
Полицмейстерская канцелярия отнеслась недоверчиво к смерти и, заподозрив его в насильственном лишении себя жизни, приказала труп умершего вскрыть. Тело Захара было отослано в генеральный гоф-госпиталь для анатомирования; но результат остался неизвестным.
Между тем состав обвиняемых все уменьшался: за три дня до смерти старого Захара (15 ноября), умерли племянник его Михайло и калмык Александр. Решение участи Полтевой тоже было близко.
14 декабря она была призвана к допросу и очной ставке с Варварой Жуковой и полковницей Нестеровой, причем последняя была допрошена с пристрастием; она была положена и развязана "в кольцы", т. е. тело ее противоестественно поднято было наперевес с растяжением членов веревками, продернутыми в кольца, вбитые в потолок.
Несмотря на эту мучительную пытку, Нестерова осталась при прежних показаниях. Из обвиняемых недоставало только одного: столяра Ивана Сизова, но и тот был вскоре разыскан и доставлен в канцелярию. Следственная комиссия приступила к окончательному разбору дела, и участь всех подсудимых должна была выясниться окончательно.
2 марта 1755 г. дежурный по полиции поручик (Ширванского пех. полка пор. Колемин) донес, что содержащаяся под арестом Настасья Полтева сильно захворала и, вследствие ее желания, пособорована. На другой день Полтева умерла. По обычаю, тело ее как арестантки, должно было быть отослано для погребения в существовавшие тогда т. н. "убогие домы (здесь общая могила)", но так как это считалось позором, то родственники ее обратились с просьбой разрешить похоронить ее немедленно.
Московская канцелярия затруднилась сама удовлетворить эту просьбу и отослала прошение на разрешение генерал-полицеймейстера в С.-Петербург (главная полиция к тому времени была уже переведена в СПб). Ответ от генерала Татищева был крайне строгий:
"Понеже, - писал он, - по тому делу из содержащихся смертоубийц единомышленников ее, Полтевой, еще в бытность главной полиции в Москве, некоторые померли, и тела их отвезены в "убогий дом", где и прочие таковые кладутся, и затем московской полиции, имея уже о том точный пример, не только нарочного присылать и убыток напрасно употреблять, но и чрез почту требовать резолюции о том не следовало.
Того ради, по указу Ее И. В. в главной полицмейстерской канцелярии определено: в московскую полицию послать указ, по которому тело Настасьи Полтевой велено отвезти в "убогий дом", как и с вышеписанными единомышленников ее мертвыми телами учинено, понеже она во злых своих делах не только с ними уравненная, но и пущею заводчицею к такому злому умыслу была, а что касается по христианской должности до отпевания, то и при оном "убогом дому", при особливой церкви, священник имеется, а впредь оной московской полиции поступать осмотрительно, не наводя главной полиции излишнего и напрасного затруднения".
Испуганные таким решительным указом, московские власти поспешили отправкой тела Полтевой в "убогий дом". Таким образом всё предварительное следствие было уже закончено, и не было повода отдалять решение дела. Состоялось последнее заседание следственной комиссии, на котором был вынесен приговор. Он был суров и краток:
"Тех злодеев, оставшихся ныне в живых, Алексея Жукова и жену его Варвару, по точным пунктам воинского устава колесовать и тела их положить на колеса. Дворовому же человеку Ивану Иванову и девкам Ежовой, Даниловой и Семеновой: - отсечь головы".
В виду важности преступления совершенного Жуковыми и той широкой огласке, которую оно приобрело, приговор вряд ли мог быть вынесен в более мягкой форме. Но, тем не менее, приведение этого приговора в исполнение встретило неожиданное затруднение и оказалось юридически невозможным; дело в том, что преступление совершено было в то время, когда смертная казнь была отменена в России уже 10 лет тому назад (6 авг. 1743 г.).
Основываясь на указе Императрицы Елизаветы Петровны (1-го мая 1746 г.), предписывающем о всех смертных приговорах доносить Государыне, генерал-полицеймейстер представил приговор о Жуковых на Высочайшее усмотрение 25 ноября 1754 года. Независимо от доклада Татищева, петербургским обер-полицеймейстером Кочетовым (Дмитрий Иванович) было сообщено лично Императрице обо всех преступниках.
Но Императрица Елизавета Петровна, питавшая отвращение к смертной казни, не торопилась к утверждению приговора, а за многими более важными государственными делами, по-видимому, и совершенно о нем забыла.
До получения указа из Петербурга все преступники были помещены под стражу при полицмейстерской канцелярии и ждали со дня на день решения своей судьбы. Но проходили месяцы, годы, а узники все томились, забытые правосудием. Алексей Жуков и жена его, как особо важные преступники, были помещены в особых камерах, совершенно изолированных от общих арестантских помещений.
По тюремным правилам, заключенные в отдельных камерах содержались прикованные цепью к столу, и ключ от цепи всегда хранился у дежурного солдата. Во все время нахождения в тюрьме им не было позволено видеться друг с другом.
Один раз Варвара Жукова сделала было попытку пробраться на свидание к мужу. Ей удалось подговорить одного из караульных солдат дать ей ключ от цепи, к которой она была прикована, но замысел не удался, так как ключ был найден у нее ранее, чем она могла им воспользоваться. Но желание увидеть мужа заставило ее еще раз решиться на это.
В один из темных зимних вечеров 1758 г. ее поймали поздно вечером, на тюремном дворе, одетую в солдатскую шинель и шапку, неизвестно как добытые ею. В таком виде "мужественная женщина" хотела проникнуть в мужскую половину, но и тут судьба сулила ей неудачу. После этих двух случаев наблюдение за Жуковыми было усилено.
Наступил 1765 год. На всероссийском престоле уже три года царствовала Императрица Екатерина II. Убийство Жуковых стало забываться в Москве, да и многие из близко стоявших к этому делу уже умерли; умер в наступившем году и старик Жуков, оставивший все свое состояние младшему сыну Петру, блестящему офицеру гвардии, адъютанту графа Витгенштейна.
Двенадцать лет томились в тюрьме супруги Жуковы, ожидая каждый день приведения приговора в исполнение, но в Петербурге как будто забыли об их деле, и московская канцелярия решилась, наконец, сама о нем напомнить.
Снесясь предварительно с главной полицмейстерской канцелярией в Петербурге, она донесением в Сенат сообщила о необходимости привести приговор над Жуковыми в исполнение. Получив донесение, Сенат затруднился поступить в этом деле самостоятельно и всеподданнейшими докладом донес об этом Императрице.
В докладе, подробно излагавшем все обстоятельства преступления, было, между прочим, замечено, что в силу сенатских указов, опубликованных в 1754 г., надлежит всех приговоренных к смертной казни подвергать, в замену ее, наказанию кнутом, клеймении и ссылке в Рогервик (бухта в западной части Финского залива), в каторжные работы, но что Сенат в виду исключительности совершенного Жуковыми злодейства, не может поступить иначе, как утвердив смертный приговор.
В разрешение этого затруднительного положения Сенат просил Высочайшего указа.
Рассмотрев представленный доклад, Екатерина II сильно заинтересовалась этим необычайным процессом; поручив и. д. генерал-прокурора князю Александру Алексеевичу Вяземскому обстоятельно расследовать все дело, она, не довольствуясь этим, лично входила во все мелочи следствия и направляла действия властей.
Убедившись, что преступление было совершено не по злостному желанию, а скорее по вине самой жертвы (???) - матери Жукова и, приняв во внимание долголетнее заключение в тюрьме, Императрица захотела смягчить суровый приговор елизаветинского времени и решила заменить казнь каким-либо другим наказанием.
Св. Синоду было предложено выяснить, какие полагаются, по каноническим правилам, наказания за убийство родителей, кроме смертной казни.
Окончание следует