Татьяна проснулась от колокольного звона. Большой Левшинский переулок, помнивший еще полковые песни и цокот копыт лучших лошадей конного полка, просыпался, щуря зашторенные с ночи окна, дворники поливали клумбы во дворах, редкие прохожие в строгих костюмах поглядывали на часы и спешили к метро. А колокола на церкви трезвонили свой сказочно–разноголосый, переливчатый мотив. И не сказать уже ,что это – то ли «Кадриль», то ли «Полька», то ли еще что–то. Нет! Сия мелодия совсем иного рода, она есть возвышенная, необъяснимая молитва новому дню.
Таня, спешно собрав волосы в тугой хвост, набросила халат и подошла к окошку. Солнце освещало купол белокаменной, чистотой пронизанной церкви еще совсем слегка, но от того крест на куполе, да и сама маковка горели нестерпимо ярко, четко, в обрамлении огненного контура на нежно–голубом, в тополином пухе небе.
Татьяна не разбиралась в церковных праздниках, не знала, когда ходить на богослужения, что делать там, в прохладе, под сводами каменного дома молитв, куда там можно смотреть, куда нельзя. Она вообще до недавнего времени была атеисткой, но теперь, глядя на горящий крест, крестилась сама, шепча, как умела, молитвы.
— Господи, только убереги! Только не забирай! Дай разума и усердия Александру Петровичу, не позволь смутить его, сохрани жизнь раба твоего, Кирилла…
Так шептала временами ее прабабушка, пока Танюшка жила у нее летом…
… Недавно Таня дошла до той точки, черты или края, когда уже не на что надеяться, когда всё, что ты делал до этого, ухнулось в пропасть ничтожества и мизерности, тщетности. И оказалось только во вред!
Татьяна так берегла мужа, ограждала его от волнений и чаяний, от тяжестей и ненужных забот, а всё зря.
И ведь по глупости это как–то получилось! Татьяна без ведома своего супруга сняла деньги со сберкнижки и купила новый гарнитур в гостиную. Красивый, цвет «беленый дуб», много ящичков, полочек и огромный шкаф под одежду…
Танюша уже видела обновленную гостиную, уже мысленно пила чай, глядя на новенькие интерьеры. А где шкафы под беленый дуб, там и диван нужно переменить, а еще шторы, да и ковер на полу отжил своё…
Татьяна до последнего не говорила мужу, что затеяла перестановку, она надеялась ,что ему выделят путевку в санаторий. Уедет Кирюша, а вернется уже в обновленную гостиную, обрадуется, какая у него ловкая жена, и поцелует её…
Только вот путевки Кириллу не дали. Вышла какая–то путаница с его документами, они то ли вообще затерялись, то ли попали не в ту папку. А когда хватились, было уже поздно, путевки закончились.
Татьяна с тревогой смотрела на календарь. Вот–вот должны были позвонить с фабрики, сообщить, что мебель готова. Надо старую потихоньку освобождать, а Кирилл всё маячит в квартире, даже на дачу не уезжает.
Пришлось сказать… И тут началось: «Кто хозяин в этом доме? Что за самоуправство? Как посмела? Ты потратила наши деньги на ерунду! А как же дача? Мы же копили!..»
Шумел, шумел, Таня совала ему капли, он выбил пузырек из ее рук, а потом из красного сделался бледным–бледным, испариной покрылся и задышал так тяжело…
Татьяна дрожащим голосом вызвала Скорую, от мужа не отходила, гладила по седеющей голове, а он, чуть сжав ее руку, шептал:
— Ты, Танька, пойми, я ж не за мебель держусь. Да тьфу на нее! Только хочется же быть главой, важно это для мужика… А ты так со мной…
… И врач Кирюше достался какой–то молоденький…
— Ну вот сколько он после института своего работает? — горестно жаловалась Таня знакомой, Лиде. — А уже хирург, да не просто, а кардиохирург. Не волнуйтесь, говорит, всё будет хорошо! А как я, Лида, не буду волноваться?! Да этот Александр Петрович Кирюше в сыновья годится! Нос у него не дорос, Лидочка, людей резать! Ох, страшно! Как страшно!
Татьяна всхлипывала, клала трубку на стол, высмаркивалась, а потом опять принималась жаловаться подруге. Та сначала сочувствовала, потом вспомнила о своей племяннице, которая, отучившись и закончив с отличием стоматологический, теперь была только «на подпевках» у врача. «Руки чешутся самой всё сделать, ведь и умею, знаю, что получится, но не допускают…» — жаловалась она Лиде.
Наконец, устав от стенаний Татьяны, подруга решила раз и навсегда закончить эту тему:
— Раз допустило его начальство, значит есть, за что! А если вам не нравится, идите к руководству, просите сменить доктора. Вот тебе, Таня, мой совет. А ещё лучше надеяться на хорошее.
— Лид, а что мне с гарнитуром делать–то? Ведь вернется Кирюша, будет на него смотреть и опять испереживается!
— Откажись.
— Жалко! Я так уже всё распланировала, что и где положу…
— Тогда не отказывайся, забирай. Опилки — они и есть опилки. Хочешь тебе беленый дуб, хочешь черный. Одно – гроб и гроб. Кирилла твоего. По–моему, это же его довело?
— Да что ты такое говоришь! — вспылила Татьяна, потом вспомнила, что у нее, вообще–то, беда, что муж болеет и лежит сейчас в кардиологии. — Ладно, Лида. Я пойду, Кириллу суп надо сварить.
И повесила трубку. «Гроб и гроб»… Фу, как сказала эта Лида! Ничего не понимает в интерьерах!..
На следующее утро Таня пошла к заведующему отделением, Вострякову Павлу Федоровичу, долго ждала его, сидя в коридоре и сминая в руках ремешок сумки.
А потом, чуть ли не схватив того за рукав, юркнула с доктором в кабинет и долго уговаривала сменить мужу лечащего врача.
— Почему? — строго спросил Востряков. — Это так просто не делается. Нужна веская причина!
— Как почему? Он же молодой, этот ваш Александр Петрович! Нельзя же человека, то есть мужа моего, доверять ученику, студенту! Найдите нам другого доктора.
— Строганов Александр Петрович, Татьяна Викторовна, врач от Бога. Я бы ему свое сердце доверил не моргнув глазом. У него как будто руки сами думают. Хотя… Вам этого не понять, но сменить врача я не могу. Уж извините!
— Ах так! Экспериментируете? Практикантов себе понахватали, а на людях учите?!
Таня выскочила из кабинета заведующего как ошпаренная. Она гневно собрала бровки в одну тугую, тонкую гусеницу и, вынув из сумочки блокнот, списала с доски информации имя вышестоящего руководства… Чтобы Кириллу сделать, как лучше…
На следующий день, забежав к мужу и поговорив о незначащих вещах, Таня как бы между делом сказала, что врач у Кирюши плохой.
— Таня, ты ничего не понимаешь. Ты лучше не суйся в это. Суп принесла?
Таня кивнула.
— Принесла, только остыл малость, пока я…. Пока… Ну, словом, давай, я тебе помогу!
Она стала повязывать Кириллу салфетку, приготовилась кормить с ложки, а тот зыркает на соседей, стесняется, а потом как гаркнет на жену:
— Ты что меня позоришь! Я тебе кто? Я совсем, по–твоему, умирающий? А ну отдай ложку!
Таня аж вздрогнула, пролив бульон на мужнино одеяло.
Нет! Не стоит ему говорить о том, что написала она жалобу на врача. Разнервничается Кирюша, потом хуже будет!..
Строганов зашел в палату сердитый, даже грозный.
— Кирилл Николаевич! Вас что–то не устраивает? — прямо спросил он у пациента.
Тот, приподнявшись на подушке, непонимающе помотал головой.
— Нет, всё устраивает. Когда операция, вы мне лучше скажите. Я… Мне бы приготовиться… Ну, морально…
— Понимаете, я более не буду вести вас, сейчас решается, кто станет вас курировать, так сказать, какой светило.
Строганов приподнял брови и, кивнув, сложил губы трубочкой.
— Какой светило? При чем тут светило? Я к вам привык, вы меня с того света вытащили, я же чувствовал, что концы отдаю. А вы не отпустили. Я не хочу никого другого!
— Да вы не волнуйтесь! Всё будет хорошо! Просто понимаете, жалоба на меня написана, закрутилось дело, я не хочу более мешать вам выздоравливать.
И ушел, сделав вид, что вспомнил о чем–то неотложном.
— Жалоба? Какая жалоба? Что это он там молол?! — пристал сосед по палате, Игорь. — Ты накатал на Сашку жалобу? Ты совсем с ума сошел? Да он мою дочь оперировал недавно. Я поэтому к нему и попросился! Он золотой врач. Я не преувеличиваю! А какой он человек!.. Да что тебе говорить, ты, вон, оказывается, по какой части…
Игорь отвернулся и уставился в стенку, а Кирилл растерянно смотрел на дверь и всё ждал, что Александр Петрович вернется и скажет, мол, перепутал он всё, забудьте, готовьтесь к операции…
О том, что здесь не обошлось без Тани, Кирилл подумал уже много позже, выругался про себя и сердито рванул одеяло под самый подбородок…
Мужчина дождался, пока наступит время обхода, встал, надел халат и вышел из палаты. И вставать–то ему было еще нельзя, а уж ходить тем более, но с Татьяной нужно было поговорить строго, открыто и без свидетелей!
— Кирюша! Ты что здесь, в коридоре, топчешься? Тебе же нельзя! Иди, ложись, я котлеток принесла, огурчиков ещё, гречку сварила…
— Да сама ешь свои котлеты! — злобно зашипел мужчина, теребя кончики пояса. — Что ты везде себя царицей мнишь?! Везде твой нос высовывается! А ты же никто! Таня, ты ничего не понимаешь, ты в своей жизни ни одного важного решения не приняла, всё по подружкам да родным спрашивалась! А сейчас что? Осмелела? Жалобу на человека написала, лечит он меня плохо?! Ты в своем уме?
Татьяна сначала испуганно смотрела на мужа, потом догадалась, что у него, скорее всего, временное помешательство, ведь раньше он никогда не кричал на нее!
— Кирюша, ты не волнуйся, ты сядь, вот тут, на банкетку! — она схватила его за рукав и потянула вниз, чтобы сел рядом с ней. — Давай поедим, ты успокоишься, а потом всё мне расскажешь — и как тебя этот Строганов плохо лечит, и как мы настаиваем на другом враче, а нам его не дают. Всё–всё мы обсудим, только поешь!
Она стала вынимать из авоськи судочки, раскрывать их и уже собралась тыкать вилкой с куском котлеты мужу в рот, но тот, (святые угодники, помилуйте!), как отпихнет женину руку. Покатились на пол раскрытые судочки, рассыпалась по линолеуму гречка, покатился свежий огурчик, вывалилась бледная, на пару сделанная котлета. Кирилл принялся топтать все это угощение, запачкал тапки, сплюнул и ушел в палату, велев Тане больше на глаза ему не показываться…
Медицинский персонал смотрел ему вслед, кто–то с осуждением, кто–то с восхищением. А потом все обернулись на Татьяну. Она, гремя судками, встала, гордо вздернула подбородок и ушла, шепча, что тут ее мужа еще и разума лишили…
Она спешила домой, сегодня вечером привезут гарнитур, надо принять, расписаться, руководить, командовать…
… Ей позвонили ближе к девяти вечера. Медсестра на посту, которой Татьяна сунула денежку, чтобы та ухаживала за Кириллом, сообщила, что Кирилла Николаевича перевели в реанимацию. Завтра будут оперировать.
Медсестра говорила сухо и официально, совсем не так, как она лепетала перед самой Татьяной, когда та передавала работнице шуршащие достатком бумажки…
— Что? Как такое возможно?! Он утром был хороший, он даже вышел меня встречать в коридор! Он…Вы там совершенно не следите за своими пациентами! Это возмутительно.
Медсестра, выслушав Танину тираду, только спокойно сказала:
— Если вы верите в Бога, то молитесь, если нет, то просто ждите. А потом напишите на меня жалобу, что приняла взятку от вас, что вы довели мужа до комы, что вы сделали так, чтобы один из самых лучших врачей нашего отделения вымазался в грязи, оправдывался и писал кучу объяснительных вместо того, чтобы спокойно работать. Удачи вам, Татьяна Викторовна!
И повесила трубку. А за окном, словно во имя справедливости только что сказанных слов, раздался колокольный перезвон.
Таня вскочила и захлопнула окно. Эти колокола порядком надоели ей!
… Ночью Таня всё ворочалась, то включала телевизор, то снова отворачивалась к стенке, пытаясь уснуть.
— Надо же так! Надо же!.. — горестно шептала она. — Кирюша! Милый ты мой! Завтра тебе всё сделают! Завтра полегчает… Ты прости меня, дорогой! Куда же я без тебя? Нет без тебя ничего…
И не в радость уже новая мебель, потому что вполне возможно, что и не повесит Кирилл больше свои костюмы в новый шкаф, не снимет с полки любимую книгу, а всё из–за… Ну, да, из–за нее, Тани. Что уж тут отрицать… Но Кирилл ведь такой несамостоятельный, такой слабый, Таня просто хотела ему помочь…
Женщина встала, открыла комод и вынула оттуда мужнин свитер. Он пах Кириллом, его одеколоном. Таня прижалась к нему щекой и замерла…
Сон пришел ближе к утру, рваный, тревожный, жаркий…
… — И что теперь делать? — кардиохирург, сменщик Саши, испуганно смотрел, как его обожжённые вспыхнувшим тостером руки перебинтовывает медсестра. — У меня операция через час, этот скандальный парень, ну, Уваров… Опять скажет, что мы всё тут нарочно испортили!
— Звони Строганову, пусть выходит вместо тебя. У нас и так людей не хватает, грипп, чтоб его! — посоветовали коллеги.
— Так нельзя ему к этому товарищу подходить! Там же шуму было!..
— Ну, тогда пусть помирает ваш Уваров. Так и скажем, если что, не допустили до тела, извините!..
Строганов, заспанный, с перекошенным от вчерашней вечеринки лицом явился пред очи заведующего и, поставив на стол бутылку с минералкой, выжидательно уставился на начальника.
— Саша, надо поработать. Ты как?
— Вполне! — спокойно кивнул Строганов. — Кто у нас сегодня?
— Это неважно, ты, главное, карту посмотри, подготовься. Ну–ка, ручки вытяни!
— Да не пил я! — Саша посмотрел на заведующего с укоризной. — Просто поздно лег, а еще мать накормила солеными огурцами, вот теперь и пью, не могу напиться.
— Ладно, иди. Там Уварова уже подготовили.
— Кого? Нет, дудки! Сами оперируйте, я к нему не притронусь! У меня и так в личном деле теперь некрасивая пометочка есть. И вы знаете, что в поездке на конференцию мне отказали, а я хотел выступить! Доклад коту под хвост!
— У нас доложишь свой доклад! Саша! Ты учти, незаменимых у нас нет, если что, и я у стола встану, но тогда не поеду на совещание, не выбью нам новое оборудование. Хочешь? Если нет, то топай мыться, а с формальностями я разберусь… да и устал я, у самого руки ходуном ходят. Видишь как, в детстве поморозил, а оно когда аукнулось… Я уж столько упражнений переделал, ничего не помогает. Саш, ну выручи!
Строганов удивленно посмотрел на начальника. Тот никогда не распространялся о своей жизни, а тут разоткровенничался…
Татьяна Уварова проснулась от звука телефонного звонка.
— Это Востряков вас беспокоит. Строганов будет оперировать вашего мужа. Так решено. Мной решено. Ваша жалоба учтена и подшита к делу, но ваш муж что–то очень жить хочет… Я просто поставил вас в известность. Всё, до свидания!
Таня замерла с трубкой в руках. Стоять на полу босиком было холодно. Ветер, задувая из открытого окна, шевелил штору, полз поземкой по полу и убегал на кухню, выпрыгивая там в форточку серым, предрассветным котом…
И плевать уже было на новую гостиную, на белёный дуб и такой неказистый в новом интерьере диван, плевать на то, кто же в их семье главный… Татьяна опустилась на стул, закрыла лицо руками и стала раскачиваться. Ей–то всё казалось, что чем больше деятельности она разведет вокруг Кирилла, тем живее он будет, тем спокойнее будет сам… И вот во что всё это вылилось…
Таня всегда кого–то опекала. Сначала младшую сестру, потом, когда та уехала с мужем на Сахалин, настал черед Таниной матери. Она была слаба, много лежала, а Таня и не противилась, суетилась рядом и чувствовала себя живой, до предела, до кончиков пальцев.
А когда матери не стало, Татьяна встретила Кирилла. Он рассказал ей о своих болезнях, сразу предупредил, что не сможет дать ей такую жизнь, о какой, наверное, мечтает столь яркая, деятельная женщина.
Но Таня увидела в этой исповеди скрытую просьбу стать опорой. И стала ею. А из опоры как–то тихонько превратилась в хозяйку, что дергает за поводок или дает конфетку, если опекаемый выполняет всё, как нужно…
… Утро Кирюшиной операции. У стола будет Строганов, молоденький, совсем, по мнению Танюши, неопытный, а вот так уж сложилось… И что теперь делать?
Таня стояла у распахнутого окна и шептала, молила и уговаривала. Кирилла, себя, Александра Петровича, а ещё самого Бога, в которого не верила…
Замолчали колокола, замерли, а Таня, наоборот, задвигалась, заспешила. Она выбежала из подъезда и быстрым шагом пошла к Пироговским клиникам.
— Женщина! Сейчас не время посещений! Куда вы?! — медсестра на посту кинулась вслед за промелькнувшей мимо Уваровой.
— Извините, я подожду, мой муж на операции, я тихонько посижу…
Ее не стали гнать, побоялись…
… — Ну, Татьяна Викторовна, всё хорошо. Муж ваш спит, скоро придет в себя, а пока идите–ка домой! — Строганов старался не смотреть на женщину, уж очень она обидела его.
— Как прошло? Было… Ну…
Таня хотела спросить про страшное, но не смогла.
— Не было. Идите домой.
Александр Петрович развернулся и пошел в ординаторскую. Очень хотелось пить.
— Извините, Александр Петрович! — окликнула его Таня. — Я хочу прощение у вас попросить. Я была не права.
— Так напишите об этом! Сообщите в вышестоящие организации!..
Саша долго еще не мог простить ее. Да, похоже, и сейчас, встречая среди пациентов Уваровых, мысленно чертыхается…
… — И всё–таки ты ее поставила! — вздохнул Кирилл, рассматривая новую стенку в гостиной.
— Так это… Привезли, я не успела отказаться… Нравится? — тихонько спросила Таня.
— Нет, — отрезал Кирилл. — Но пусть теперь стоит и напоминает, какой я у тебя добрый!
— Спасибо, Кирюша! Может, котлеток? Я на пару сделала…
Но Кирилл Николаевич, ударив рукой по столу, схватил телефонную трубку и, набрав номер, заказал пиццу.
Опять Таня расстроилась, ведь готовила, старалась, а он не слушается ее, не ест… Ну ничего, это после больницы… Это пройдет! Татьяна верит…
