Повесть Бориса Панкова
Борис Петрович Панков, человек суровой судьбы, родился в 1925 году в Брянске в семье потомственного железнодорожника. С 15 лет на дороге. Обходчик, ремонтник путей. С начала войны в истребительном батальоне. Однажды в глухой деревушке его шестнадцатилетнего паренька схватили диверсанты и повезли расстреливать в ближайший лес.
Расстреливать везли двое. Первый сидел напротив с автоматом, второй - чуть сбоку с пистолетом в кобуре на поясе. Перед расстрелом справились о последнем желании. Борис попросил закурить. Затянувшись в последний раз папиросой, он выхватил из рук карателя автомат и что есть силы ударил того в лицо. Диверсант рухнул, оглушенный. Борис спрыгнул с телеги и бросился в лес.
Придя в себя, каратели открыли беспорядочную стрельбу, но удача была на стороне беглеца... Сбросив тяжелые валенки, он около трех километров бежал босиком по снегу к дому знакомого лесника, где и скрывался до времени.
Вскоре фашисты полностью оккупировали область. Борис Панков попал в облаву, был схвачен и угнан в Германию.
Угольные шахты близ Дортмунда, концлагеря Вевельсбург и печально известный Заксенхаузен не сломили русского парня. Не раз его жизнь висела на волоске, трижды он участвовал в побегах. Последний раз бежал вместе с антифашистом, немцем по национальности, из Заксенхаузена во время очередного налета союзной авиации. Встретил Красную Армию Борис Панков в Берлине вместе с группой участников Сопротивления.
Вернулся на родину и устроился работать в паровозное депо. Однако по подлому доносу был схвачен НКВД и осужден. Приговор: пятнадцать лет лишения свободы.
Этапный путь Бориса Панкова пролег через лагеря Северного Урала, Магаданские зоны, порт Ванино, прииски Индигирки... Почти восемь лет были вычеркнуты из жизни ГУЛАГом.
Борисом Панковым опубликованы уникальные по своему фактологическому материалу книги о советских лагерях: «Осужден особым совещанием» и «Пройденный путь под конвоем».
Повесть «Под забором» написана незадолго до смерти автора.
Тема, затронутая Борисом Панковым, - белое пятно в нашей отечественной литературе. Автор ярко, самобытно живописует трагические и неповторимые первые послевоенные годы.
Последняя работа Бориса Панкова стала своеобразным реквиемом самому автору и его поколению, испившему до дна горькую чашу. Он умер в родном Брянске на 68-м году жизни в ноябре 1992 года, в те дни, когда рукопись готовилась к печати.
Иван Гуров сидел на скамейке возле открытой двери теплушки и с какой-то жадной завистью поглядывал на молодых солдат, бродивших по перрону. На вид ему было около сорока лет. Его вытянутое бледное лицо покрылось недельной щетиной. «Эх, отвоевались ребята и остались целы и невредимы», - мысленно часто повторял он, невольно поглядывая на пустой левый рукав гимнастерки, свисавший тяжело и угрюмо. Затем перевел взгляд на новенький деревянный протез, заменивший правую ногу. «Без руки и без ноги работать не смогу... - рассуждал далее про себя Иван. - Баба, конечно, не выгонит из дому. Ведь двое ребятишек малых на руках. Живы ли?.. Сколько уже месяцев весточки от них не было!..»
Всплыли в памяти годы довоенной жизни, совсем недавно, казалось, срубленный из строевого леса новый, по-деревенски добротный дом. Как раз незадолго до войны за хорошую работу в колхозе ему выделили делянку в сосняке для строительства. И только успел отстроиться, как началась война.
К глазам подкатили слезы, и какое-то горестное предчувствие затмило сознание. Иван вскоре пришел в себя, но заторможенность не отпускала его. Попутчики Гурова по долгой дороге домой с улыбками и прощальными приветствиями на каждой остановке все сходили и сходили с поезда. А он лишь растерянно кивал головой выходящим, думая об одном: как его встретят в деревне?..
И вот наконец дождался и своей остановки. Гуров сам, без посторонней помощи, кое-как спустился на перрон.
Свою станцию он едва узнал. Городок лежал в руинах. Сориентировавшись по невесть как уцелевшей водонапорной башне, он медленно поковылял к дороге, ведущей в его деревню. Вдруг за спиной послышался стук копыт. Молодой паpень на телеге резво подгонял черного в белых пятнах жеребца. Резко натянув вожжи, он остановился возле Гурова и с грубоватой уважительностью произнес:
- Куда хромаешь, солдат? Садись, подвезу.
Гуров с трудом забрался в телегу. Парень хлестнул лошадь и бойко спросил:
- В какой деревне жил?
- В Зубовке. Пять верст до нее, пожалуй, если не больше.
- Это точно - пять с гаком, - подтвердил парень и добавил: - Только я тебе скажу, что твою Зубовку немец дотла сжег и жителей всех, кто там был, уничтожил. Нет теперь никакой Зубовки. Головешки да пыль.
Гурову показалось, что телега переворачивается вместе с лошадью.
- Как это сожгли? За что? - пробормотал он.
Парень, словно виноватый, покрутил головой и зло проговорил:
- Понимаешь, батя, какое дело получилось. Партизаны неподалеку от Зубовки убили трех фашистов. А за каждого немецкого солдата расстреливали сто человек русских. По приказу немецкого командования... И партизаны - сволочи! Зачем им около деревни фашистов этих убивать? Ведь знали же наверняка про их карательные законы! Вот и угробили из-за них всю деревню...
Гуров вспомнил про свою жену и детей и захотел закричать от нахлынувшей нечеловеческой боли, но не было сил исторгнуть из себя эту боль.
Показалась сгоревшая Зубовка. Слева и справа от дороги стояли, как могильные памятники, обуглившиеся печные трубы. На середине деревни Гуров попросил остановить телегу. Парень натянул вожжи, сочувственно взглянул на Гурова, соскочил с телеги и помог несчастному калеке сойти на землю. Попрощавшись с возницей, Гуров направился к тому месту, где раньше стояла его изба. Окаменело сердце, когда он вплотную подошел к пепелищу. Вместе с головешками кругом валялся всякий обгорелый хлам - даже чугуны и ведра превратилась в груду горелого металла. Гуров медленно побрел по пожарищу в страшных поисках родных останков. Он даже не заметил, как к нему подошла старуха односельчанка по имени Наталья. Гуров как на привидение посмотрел на нее:
- А ты-то как живая осталась? - спросил он дрожащим голосом.
- Да вот и осталась я, Ваня. Бог, наверное, спас. Моя-то хатенка, помнишь, на краю деревни, за дубками, - старуха указала костлявой рукой на рослые дубы в окружении густой поросли молодой ольхи. - Злодеи впопыхах не заметили мою хатенку, и я осталась живехонька, как сам видишь...
- Ну, хорошо, - нетерпеливо и взволнованно проговорил Гуров, с надеждой поглядывая на старуху. - А моя баба с детишками куда делась? Знаешь или нет?
Глаза его вспыхнули, лицо покрыл румянец.
Старуха глубоко вздохнула, протерла глаза краем ветхого головного платка и тихим усталым голосом ответила:
- Знаю, Ванюшка. Ведь я все видела.
- Ну и что ты видела? - торопливо спросил Гуров.
- Немцы окружили деревню, жгли и убивали всех подряд... даже грудных младенцев не щадили. Такие были лютые звери, что бросали живых детей в огонь, кто убегал от них.
- А мои-то где? Говори! - Гуров, не помня себя, что есть сил схватил старуху за руку, но тут же выпустил. Она осторожно отошла от него и боязливо кивнула головой на могильный холмик под старой обгорелой березой.
- Твои там лежат. Я их и похоронила по-человечески. Сама лежит внизу, а детки сверху. Да какие там, Ванюшка, детки, головешки от них одни остались. Принесла я из своей хаты половик, всех накрыла, яму кое-как вырыла, а потом земелькой засыпала. Царство им небесное.
- Гуров, рыдая, припал к могиле, силясь разгрести единственной рукой могильный холмик.
Старуха, склонясь над ним, стала бормотать молитвы.
Их голоса перекликались в поминальной скорби. Гуров, плача, выкрикивал:
- Мало я вас, гадов, бил на фронте! Ой, мало, потому что сам калекой стал!
Старуха, захлебываясь слезами, казалось, отвечала ему:
- Накажи, Господи, лютых злодеев за наши великие муки! Пусть матерям ихним и детям будет так же лихо, как нам сейчас!..
Гуров продолжал свои скорбные проклятия, крича:
- Если бы я сейчас попал в Германию, не оставил бы в живых ни одного немецкого ублюдка!
- И поделом им, Ванюша, было бы, - хрипло отвечала старуха. - Отольются ядом им наши невинные слезы. Ой, отольются! Господь все видит и знает. И сделает свое святое дело, накажет злодеев! После этих слов она обняла Гурова и тихо, успокоительно проговорила:
- Хватит, Ваня, тебе убиваться. Все равно своему горю этим не поможешь. Вставай. Пойдем в мою хату, отдохнешь малость, а потом видно будет, что тебе делать дальше.
Гуров поднялся, отряхнул с колен сухой песок. Старуха, взглянув на могильный холмик, тихо сказала:
- На этом месте, Ванюшка, вырастет горюн-трава от твоих слезок.
В избе Наталья достала из печки чугун с толченой картошкой и кастрюлю с крапивными щами:
- Вот, Ванюшка, чем богата, тому и рада, - проговорила она, ставя еду на стол. Гуров открыл банку свиной тушенки, вывалил половину в чугун с картошкой, а другую - в кастрюлю со щами.
После обеда улегся на скрипучий топчан за печкой. Старуха, убрав со стола, присела рядом, помолчала и наконец спросила:
- Как думаешь дальше жить, Ванюшка? Ведь от тебя полмужика осталось. В молодости до войны ты был орел. На гармони хорошо наигрывал. По плотницкому делу мастак был, а сейчас вот никудышным стал.
Эти слова старухи до самой глубины резанули душу Ивана. И опять он глубоко задумался о своей дальнейшей судьбе.
«Где приючусь? Как проживу на мизерную пенсию?» Еще в госпитале ему стало известно о ничтожной пенсии таким, как он, калекам - бывшим колхозникам.
Два дня Гуров прожил у старухи Натальи, а на третий, попрощавшись, заковылял по пыльной дороге назад в город. По пути зашел на родное пепелище. Не видя света, приблизился к могильному холмику, опустился на колено и громко зарыдал. Долго не мог уйти с этого места под старой березой, но наконец с трудом поднялся и захромал в направлении города. Слева и справа на его горьком пути благоухали первоцветом луговые травы. Звенел жаворонок. Ивану вдруг неудержимо захотелось упасть в молодую траву и раствориться в земных запахах, в птичьей трели. Но, пересилив себя, тяжело вздохнул и, прихрамывая, побрел по пыльной ухабистой дороге.
В военкомате Гуров получил продуктовые карточки и временное пособие в сумме ста пятидесяти рублей. Попутно военком заявил, что он будет теперь каждый месяц получать по тридцать рублей.
- Как жить на эти деньги? - с обидой и удивлением спросил Гуров.
Военком, нахмурив брови, недовольно ответил, что сумма пособия от него не зависит. Затем, как бы оправдываясь, произнес вслед уже уходившему Гурову:
- Бывшим колхозникам - инвалидам войны очень занижено пособие... Не знаю почему!.. Вот скоро построят дом-интернат для инвалидов, и всех таких, как ты, одиноких, поместим туда.
Продолжение следует.
