Художественно-документальный роман-исследование.
После перехода башкирских частей в феврале 1919 года на сторону Красной Армии и подписания соглашения о создании Башкирской автономии между Центральным и Башкирскими правительствами идейная пропасть, разделявшая Курбангалиева и Валидова, превратилась в линию фронта, сделав их непримиримыми врагами. Однако Мухаммед-Габдулхай не терял надежды, что Белая армия возьмет верх. Именно этим можно объяснить, что 14 мая 1919 года он соглашается на свое зачисление обер-офицером с присвоением чина прапорщика для поручений в контрразведывательный пункт в Уфе. Получив от начальника пункта подполковника Куприянова задание, 23 мая выезжает в служебную командировку в 6-й Уральский корпус генерал-лейтенанта Н.Т.Сукина.
В поезде происходит случай, врезавшийся в память Курбагалиева надолго. Он заходит в вагон для пассажиров первого класса, кондуктор показывает ему обозначенное в билете место. Стучится, получив ответ, заходит в купе, где сидят два офицера в расстегнутых гимнастерках, один с погонами штабс-капитана, другой – поручика. На столе стоит початая бутылка, стаканы, разложена закуска.
– Разрешите, господа офицеры, присоединиться к вам для поездки, –приложив руку к козырьку, – вежливо обращается Курбангалиев.
Погрузневший штабс-капитан оборачивается, смотрит в упор мутным взглядом и выпаливает:
– Откуда здесь азиатская морда? Да, еще при погонах. Изменники! Вы перебежали с вашим ханом Валидовым к совдепам. Мало мы вас, инородцев, при царе-батюшке пороли, так вы еще свои права затребовали.
И хватается за саблю… Сидевший рядом с ним поручик едва успевает перехватить занесенную вверх руку. Мухаммед-Габдулхай неимоверным усилием сдерживает себя: даже не моргнув и не отшатнувшись от сабли, лишь ухватив кобуру револьвера, стоит и смотрит сузившимися от напряжения глазами. И только после того как штабс-капитан под рукой поручика грузно опадает на деревянную полку, произносит, чеканя каждое слово:
– Россия без нас, башкир, без мусульман, не сможет прожить, как и мы без нее. Чем быстрее это все поймут, в том числе и вы, тем лучше будет для страны.
Резко поворачивается и выходит из купе. Прибежавший на шум обер-кондуктор, уже ко всему привыкший, долго извиняется и находит свободное место в соседнем вагоне и провожает пассажира до купе.
В этот период Курбангалиев проводит одну встречу за другой, совершает поездки в Омск, Уфу, Челябинск. Помимо Шаяхмета, его сопровождают два вооруженных земляка-медиакца: Гиниятулла Сунагатуллин и Мухаметзариф Яикбаев, отважные солдаты, прошедшие германскую войну. Курбангалиев начал брать с собой охрану после одного случая. Как-то после напряженной поездки в город поздним вечером выехал с Шаяхметом из Челябинска. В деревне Малышево, у одного из освещенных домов, обратили внимание на высокого мужчину в длинной шинели, который о чем-то разговаривал с остановившимся возле него всадником. Последний вдруг неожиданно пришпорил коня и поскакал вдоль улицы, обгоняя экипаж Курбангалиева. Встревоженный Шаяхмет обернулся:
– Не нравится, мне все это, хәҙрәт. Возьмите-ка в руки вожжи.
Внезапно на выезде, у высоких сосен около кладбища по обе стороны дороги, появились две дюжие темные фигуры с поднятыми жердями, и чужие руки потянулись к уздцам лошади. Преодолев секундную растерянность, Мухаммед-Габдулхай изо всех сил хлестнул лошадь. Она, опрокинув стоявшего впереди человека, перешла с рыси в карьер. Шаяхмет, не медля ни секунды, дважды выстрелил в темные фигуры. Раздался негромкий вскрик, один из нападавших упал. Курбангалиев еще раз хлестнул рысака, да так, что пришлось ухватиться за поручни, чтобы самому не вывалиться из экипажа. Верный Күк айғыр(голубоватый жеребец) и на этот раз не подвел. Он без остановки проскакал семь километров до Харлушей. И только у деревни встал весь взмыленный.
…Мухаммед-Габдулхай активно ищет поддержку у Оренбургского казачьего войска, ведет переговоры с казаками по поводу создания «Казацко-башкирского союза», созывает комиссию для организации всебашкирского съезда. Не оставляет и своих планов учреждения Башкирского духовного управления. 12 апреля 1919 года он пишет полковнику Федорову письмо: «В Магометанском духовном собрании, находящемся в Уфе, сидят руководители, придерживающиеся пантюркистической политики и татаризации башкир. Для ограждения последних от попадания под татарское иго и в общегосударственных интересах я бы предложил временно реквизировать здание этого учреждения (оно большое), тем пока унижалась бы их неприкосновенность, и со временем, к лету, мы организуем отдельное Башкирское духовное ведомство и поместим его в этом здании, так как Уфа есть центр Башкирии. Об этом мы тоже говорили с помощником главного начальника края Петром Петровичем Башиловым, находящимся теперь в Уфе. С почтением, Ваш покорный слуга».
Однако Временному Всероссийскому правительству совершенно не до дел духовного управления. Им даже на руку разногласия между башкирами и татарами, так как эта ситуация позволяет отложить на неопределенное время решение поставленных вопросов.
После поражения белых в ходе Уфимской операции с 25 мая по 20 июня 1919 года начинается масштабное отступление армии Колчака. А тем временем Башкирский ревком из Стерлитамака шлет в башкирские кантоны грозные телеграммы за подписью военного комиссара Башкирского правительства Ахмет-Заки Валидова: «Разыскать и немедленно арестовать всех Курбангалиевых, братьев ишанов, конфисковать все их имущество: овчины, тулупы, лошадей…». К их поиску летом 1919 года подключился Особый отдел Vармии Восточного фронта, в составе которого числились башкирские части.
Мухаммед-Габдулхай, владея информацией лучше, чем кто-либо, понимал реальное положение. И поэтому уже 15 июля 1919 года большая семья ишана – он сам, его жена Гайша, сыновья Габдул-Аваль, Мухаммед-Ансар, Закуан и Габдулла, дочь Шагибана и сноха Уммулли каран – большим обозом выехали из Медиака. Курбангалиевы с собой угоняли еще табун лошадей, а также коров и баранов.
Деревня Медиак. За день до отъезда, 14 июля 1919 года. В доме и во дворе Курбангалиевых большая суматоха, работники спешно перевязывают и укладывают на десяток подвод домашние вещи, ковры, посуду, продуктовые припасы. Табунщики и пастухи сгоняют лошадей и скот. Всем распоряжаются Габдул-Аваль и Мухаммед-Ансар, старший брат Мухаммед-Габдулхай с утра уехал в Челябинск, чтобы оформить документы на проезд.
Габидулла-ишан, выглядевший растерянным, не находит себе дела: то в углу комнаты притулится с отрешенным видом, то начинает неистово молиться. Выйдя из дома, среди хлопочущих домочадцев заметил свою младшую дочь Багнану. Угловатая девочка с длинными черными косами, запрятанными под ниспадающий платок, не понимая происходящего, сидит под навесом, играя со тряпичной куклой. Увидев отца, смущается, прячет за спину игрушку. Ишан подзывает ее к себе:
– Ҡыҙым, радость моя, подойди ко мне...
Девочка с открытыми, полными радости, глазами подбегает:
– Атай, ты звал меня?
Ишан прижимает к себе гибкую, как тростинку, дочь, одаряя своей скупой лаской. Острая боль пронизывает его сердце: что будет с его детьми, как их сберечь от безбожной, не имеющей жалости власти? Возвращается в дом и продолжает неистово молиться. Затем подзывает к себе младшего сына Закуана и говорит:
– Найди конюшенного Юмасултана, пусть придет ко мне.
Через некоторое время в дом заходит вспотевший 43-летний крепкий мужчина с большими и сильными руками. Ишан, обращаясь к нему, говорит:
– Садись, Юмасултан, передохни. У тебя сейчас много дел, но я тебя позвал по очень важному делу. Вопреки нашим молитвам о победе Белой армии, красные безбожники идут вперед. Через неделю они могут появиться здесь. Юмасултан, ты вырос на моих глазах, тебе было десять лет, когда я тебя, сироту, взял к себе. Благодаренье Аллаху, ты женился, у тебя трое детей – два сына и трехлетняя дочь. Ты верно служил мне все годы. Трудное время у нас будет, я это предвижу. Помоги мне, Юмасултан: не оставь мою младшую, Багнану, возьми ее к себе в семью. Она на четыре года младше твоего сына Галисултана, ему сейчас четырнадцать. Когда дочь вырастет, и он станет взрослым, именем Аллаха, прошу, соедини их. А пока назовешь своим ребенком. На милость Аллаха надеюсь и на то, что не откроют наши люди эту тайну.
Юмасултан, тронутый словами ишана, преодолевая растерянность, твердо ответил:
– Благочестивый ишан, я всегда почитал вас как своего родного отца. Конечно, я исполню вашу просьбу. Можете не беспокоиться, ваша дочь будет для меня как родная, и если, иншалла, на это будет воля Всевышнего, я поступлю так, как предложили вы.
Габидулла отвечает:
– Юмасултан, я не ожидал от тебя другого ответа. Пусть Аллах дарует тебе и нашим детям счастливую жизнь.
Ишан удовлетворенно кивает и читает молитву. Затем берет в руки небольшой деревянный ящичек с замочком и говорит Юмасултану:
– Вам будет трудно, вот тебе деньги. Я еще весной наказал, чтобы отогнали в Акбашево трех лошадей и двух коров. Они находятся у Шарафутдина, сына Агилятдина. Через некоторое время, когда все успокоится, перегонишь к себе. Шарафутдин знает, он тебе их отдаст. А может быть, лучше будет, если переедешь в Акбашево, там вам будет спокойней. Ехать с нами тебе не надо, останешься здесь. И будем полагаться на милость Аллаха.
25 июля красные захватывают Челябинск. В окрестностях деревень Большой Медиак и Малое Усманово с 27 по 29 июля 1919 года, в ходе Челябинской операции, развернулись ожесточенные бои между частями 27-й стрелковой дивизии красных и 13-й Сибирской стрелковой дивизии белых. Деревня Медиак несколько раз переходила из рук в руки.
Медиак. Август 1919 года. Жаркий день. Поднимая пыль, в деревню влетает большой конный отряд красных во главе с ревкомиссаром, коротконогим башкиром из Стерлитамака с раскосыми злыми глазами. Через полчаса в центре деревни собирают взрослое население. Красный комиссар одной рукой сдерживает горячую лошадь, другой потрясает мандатом и визгливо кричит:
– Здесь в вашей деревне скрываются курбангалиевцы, родственники контрреволюционера-ишана Габидуллы. Именем ревкома требую выдать их.
Собравшаяся толпа напряженно молчит. Ревкомиссар выхватывает маузер, стреляет вверх и снова срывается в крик:
– Именем ревкома требую выдать контрреволюционера-ишана Габидуллу и его родственников. Иначе – расстрел!
Юмасултан стоит впереди толпы и чувствует, как под рубахой между лопаток бежит пот и предательски начинает подергиваться правая нога, когда-то в детстве задетая косой. Усилием воли он останавливает нервный тик, заставляя себя напряженно смотреть наблестящую медную заклепку на подпруге лошади комиссара, чтобы не оглянуться назад, где стоят его односельчане. Тогда он не выдержит, выдаст себя взглядом. Но толпа продолжает молчать. Минута, другая, третья… Никто не выдал тайну семьи ишана. Устав ждать, ревкомиссар машет рукой, пришпоривает лошадь, и отряд срывается с места и уезжает из деревни.
Мухаммед-Габдулхай перед этим расстается с отцом и с семьей. Прощание было тяжелым. Габидулла-ишан после свержения царя и бурных событий последних лет резко сдал, он уже не был в состоянии понимать происходящее вокруг, мир вокруг него рушился. И поэтому временами ишан просто уходил в себя и усердно молился. Он видел, что Мухаммед-Габдулхай идет своей дорогой и уже не прислушивается к его мнению, поэтому предоставил сыну право самому решать вопросы.
Габидулла-ишан был полон тяжелых предчувствий, прощаясь с Мухаммед-Габдулхаем, обнял крепко и сказал:
– Предвижу я тяжелые для всех нас дни. Одно только тебе скажу, мой сын, как сказано в священном Коране: «Крепко держись за вервь Аллаха…», исполняй всегда свой долг, а тебе предписано большое дело, и в этом будет оправдание твоей жизни. И передаю тебе свой посох.
Взволнованный Мухаммед-Габдулхай стал говорить:
– Отец мой, пусть твой посох будет с тобой, он тебе всегда придавал силу и уверенность.
Габидулла-ишан остановил сына и мягко возразил:
– Сын мой, ты же знаешь: сила ишана в его духе, а не в посохе. И я даю его тебе только на время.
Ишан, чтобы не вводить сына в еще большую печаль, не стал говорить ему, что на днях ему приснился сон: Газраил, ангел смерти прилетал к нему. Он увидел в этом несомненный знак.
М.-Г.Курбангалиев признал на допросе в 1945 году из Акмолинска: «...выехал в Петропавловск. Летом 1919 года в казахстанские степи бежало несколько тысяч семей беженцев-башкир, прежде всего, надеявшихся укрыться здесь от войны. Семью ишана в Пресногорьковской волости Петропавловского уезда красным выдал местный пастух. Увидев вдалеке длинный обоз, он соблазнился обещанием выделения части скота тем, кто поможет в поиске «башкирских контрреволюционеров». Он рассказал об обозе командиру чекистов Стародубцеву, и отряд, не медля ни минуты, бросился в погоню. Под утро, на рассвете 29 августа 1919 года, он настиг обоз, собиравшийся тронуться в путь. Произошла короткая схватка, верный Шаяхмет успел выхватить винтовку, выстрелить в одного красноармейца, ранить второго, и в тот час же был застрелен сам. Через час только черные угли костра и теплая зола, которую раздувал степной ветер, да лежащее бездыханное тело Шаяхмета и брошенные в спешке тряпки напоминали о произошедшей в степи трагедии.
Все вещи и имущество ишана отряд забрал с собой. Отобранный скот отогнали в ближний аул. Самого ишана Габидуллу Курбангалиева и его сына Габдул-Аваля связали веревками, посадили на телегу вместе с женой Мухаммед-Габдулхая – Рабигой – и под охраной десятка красноармейцев отправили в Челябинск, где размещался штаб и Особый отдел Vармии.
И уже здесь 19 сентября Следственная комиссия под председательством временно исполняющего обязанности начальника Особого отдела Б.Гурьева и двух членов вынесла постановление: «…как сознательных врагов Рабоче-Крестьянского правительства расстрелять, приговор на месте не приводить, отправить их под усиленным конвоем в Башкирский Революционный трибунал для выполнения такового». Это было связано с обращением комиссара по военным делам Башкирской республики А.Валидова о передаче отца и сына Курбангалиевых в Башкирскую Чрезвычайную Комиссию, в Стерлитамак – столицу Башкирской республики. Долгое время, пока шло следствие, Курбангалиевы содержались в городской тюрьме. Жену Мухаммед-Габдулхая, Рабигу, через некоторое время выпустили.
С 19 по 30 ноября 1919 года прошло заседание революционного военного трибунала Башкирской Советской республики. Суд был скорый и неправый: подлинные документы обвинением не предъявлялись, представители потерпевших не допрашивались, хотя обвиняемые настаивали на встрече со свидетелями приписываемых им зверств. Власть не осуществляла правосудие, а устраняла политических конкурентов.
Обвиняемые обоснованно указывали, что их, по-видимому, путают с Мухаммед-Габдулхаем и Мухаммед-Харуном, действительно, служивших в армии Колчака. Однако ничто не было принято во внимание. 30 ноября ревтрибунал вынес ожидаемый приговор, где говорилось: «Приговор №14 по обвинению в контрреволюционных деяниях, расстреле советских работников и коммунистов и прочее... Деяния подсудимых не под одним пунктом амнистии не подлежат, что таким образом приговор о Курбангалиевых подлежит немедленному исполнению, и что этот приговор, носящий чисто политический характер, по исполнению должен быть распубликован». Получается, что расстрельный приговор вынесли во второй раз. Данный документ и все дело несут в себе все признаки того времени, когда право было заменено «революционным сознанием». Свою вину ни ишан, ни Габдул-Аваль не признали, они подали кассационную жалобу, но ее не удовлетворили.
7 декабря 1919 года. Город Стерлитамак – столица Башкирской Автономной республики. В 19 часов из приземистого здания тюрьмы во внутренний двор в окружении пяти красноармейцев вывели двух людей. Здесь уже стояли четверо мужчин в шинелях и полушубках: председатель революционного военного трибунала Александр Иванов, комиссар по внутренним делам Фатих Тухватуллин, председатель центральной комиссии по борьбе с дезертирством Башреспублики Крейн и комендант команды Башчека Кузьминский. Был еще один в длинном зимнем пальто – доктор Кубарев. Первым из арестованных, прихрамывая, шел старик. Поддерживая его, следом вышагивал молодой парень с бледным лицом, лет двадцати на вид. Оба Курбангалиевы, одетые в легкие старенькие зипуны, выглядели изможденными. После того, как комендант им что-то тихо сказал, они сбросили верхнюю одежду, сняли треухи с головы и остались в длинных белых рубахах. Их подвели к обшарпанной стене из красного кирпича. Вперед вышел худощавый молодой парень в очках и кожаной куртке, в такой же фуражке и хромовых сапогах, – секретарь ревтрибунала Кулаков. Взяв в руки бумагу, при свете единственного фонаря во дворе стал медленно читать, выговаривая каждое слово:
– Революционный трибунал Башкирской Советской Республики 30 ноября 1919 года постановил: обвиняемых Курбангалеевых Габидуллу Габдулхакимовича и Габдулаваля Габидулловича, как сознательных и опасных врагов рабоче-крестьянской власти, расстрелять. Все их имущество и состояние конфисковать в пользу государства.
Габдул-Аваль побледнел, на его лице начался нервный тик, но отец что-то тихо сказал ему, затем положил на голову сына руку, отчего тот сразу успокоился. Затем Габидулла, не обращая внимания ни на холод, ни на присутствующих, опустился на колени и стал спокойно молиться. Рядом с ним опустился на колени и сын.
В морозной тишине отчетливо слышалось:
– А‘уузу бил-ляяхи минаш-шайтаани рраджиим. Бисмил-ляяхи ррахмаани ррахиим. Аллааху ляя иляяхя илляя хуваль-хайюль-кайюум, ляя та’хузуху синатув-валяя наум,…
Прошло несколько минут. Никто из присутствующих не нарушил молитву. Мужчины в шинелях и полушубках смотрели равнодушно, только лица двоих солдат из расстрельной команды, по виду башкир, были напряжены. Закончив молитву, Габидулла и Габдул-Аваль, поддерживая друг друга, встали. Комендант команды Башчека Кузьминский, подправив висящий на боку маузер, отрывисто и громко скомандовал красноармейцам:
– Винтовки... готовсь!
Красноармейцы с оружием встали напротив приговоренных к расстрелу, передернули затворами. Комендант Кузьминский резко крикнул:
– На изготовку взять! Целься! По врагам революции – огонь!
Прозвучал нестройный залп. Две винтовки чуть дрогнули в последний момент, отец и сын качнулись и в то же мгновение, как подкошенные, рухнули на землю. Доктор Кубарев подошел к лежащим, привычно взяв их руки, подержал некоторое время, удостоверился в смерти и отошел от них. Все было кончено.
Через полчаса из ворот тюрьмы, нещадно тарахтя, выехал грузовой автомобиль. Проехал медленно по деревянному мосту через замерзшую реку Ашкадар. Остановился на краю ближнего леска, где уже была выкопана яма, выделяющаяся черным пятном на свежевыпавшем снегу. Из кабины вышел человек в кожанке. Он коротко скомандовал, красноармейцы вытащили из кузова тела, завернутые в мешковины, и опустили их в яму. Затем, взяв лопаты, начали быстро закидывать могилу комками мерзлой земли. Завершив работу, красноармейцы запрыгнули в грузовик и уехали. Через некоторое время пошел хлопьями снег и аҡ кәфенмән (белым саваном. – Авт.) начал накрывать свежий холм снежным покрывалом.
17 февраля 1999 года постановлением прокуратуры Республики Башкортостан Габидуллу Курбангалиева и Габдул-Аваля Курбангалиева реабилитировали. В документе было отмечено, что вина расстрелянных в совершении контрреволюционного преступления не доказана и на них распространяется действие статьи 3 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года.
Деятельность Курбангалиева в августе-октябре 1919 года временами не поддается объяснению. 31 октября Мухаммед-Габдулхай и трое его единомышленников обращаются с очередным письмом к Верховному правителю, в котором обличают советскую власть, заявляют о своем стремлении помогать Колчаку в «его святом деле», жалуются на то, что казакам дают много денег, а башкирам почти ничего, а затем излагают просьбы:
«1. Образовать отдельное башкирское войско во главе с наказным атаманом, назначенным Вашим Высокопревосходительством.
2. Учредить Главное управление башкирского казачьего войска при военном министерстве.
3. Образовать комиссию для разработки положения о башкирском казачьем войске.
4. Открыть беспроцентный кредит в размере 25 миллионов рублей на 25 лет.
5. Отпустить... беженцам-башкирам пять миллионов рублей.
6. Обеспечить 22 места башкирам в Государственном Земском совещании.
8. Немедленно утвердить положение о Духовном управлении Башкирии, представленном нами... весной текущего года.
Все это послужит основанием к скорейшей ликвидации объявленной большевиками советской Башкирской республики».
Никаких денег башкирам, конечно, не было выделено. Ни башкирское войско, ни управление не было образовано, не говоря уже о выделении мест в будущем Государственном земском совещании, где белые хотели определить судьбу свободной от большевиков России. И буквально через два-три месяца встал уже вопрос о судьбе самого Верховного правителя и всех, кто его поддерживал.
Вместе с отступающей армией верховного правителя, опасаясь мести со стороны красных, Урал покинули и около пятисот лояльных к белой армии мулл. Среди них был и Мухаммед-Габдулхай Курбангалиев. С белой армией ушла и часть шакирдов Медиакского медресе.
Омск. Угол улиц Почтовой и Аптечной. Двухэтажное здание с вывеской «Городской телеграф». 10 ноября 1919 года. 11 часов утра. Десятки людей, потерявших родных и близких, живущих сейчас только надеждой найти, спрашиваютбланки телеграмм или сами хотят их отправить. В здание телеграфа в длинной офицерской шинели заходит Мухаммед-Габдулхай Курбангалиев. На голове у него офицерская фуражка, откинутый назад казачий башлык, на ногах хромовые сапоги. У него озабоченный вид, его не покидает мысль об отце и родных.
Встретив накануне на городской улице Хусаметдина, знакомого торговца из Яланского кантона, а теперь несчастного беженца, случайного свидетеля событий в казахской степи, он узнал о захвате красными отца и брата. И сегодня с утра, после ночи беспокойных раздумий все-таки решился ухватиться за маленькую соломинку, чтобы спасти дорогих ему людей. Отстояв очередь, отправил телеграмму человеку, в руках которого сейчасбыла судьба его близких: «Стерлитамак тчк Башвоенкомиссару Валидову тчк Прошу проявить милосердие зпт освободить престарелого отца зпт малолетнего брата тчк Курбангалиев тчк».
Шла война, связь между территориями, занятыми белыми и красными, были разорвана. И принимая телеграмму, старший телеграфист в форменном кителе, пожилой мужчина с покрасневшими глазами, неимоверно уставший от вопросов и объяснений, сразу предупредил Курбангалиева:
– Господин офицер, нет уверенности, что сообщение дойдет. Постоянные обрывы на линии. Вчера партизаны разрезали провода междуКурганом и Петропавловском.
Никакого ответа Курбангалиев не получит. Но у него не будети уверенности в том, что телеграмма дошла до Валидова. И это отстанется тайной. А тревога об отце, о жене, брате так никогда и не покинет Мухаммед-Габдулхая.
После потери 15 ноября 1919 года Омска началась настоящая катастрофа для белого движения. Под натиском сил Красной Армии войска адмирала Колчака откатывалась на восток, теряя город за городом, область за областью. Начался Великий Сибирский ледяной поход.
Все время происходили короткие, но ожесточенные стычки отступающих белых с партизанами и идущими по пятам частями Красной Армии. 16 ноября 1919 года за Омском произошел жестокий бой около моста через Обь. Красные, маскируясь за кустами и буграми, скапливались в перелеске, стараясь взять обороняющихся в клещи. Затем под арт-прикрытием пошли в атаку. Башкиры под командованием поручика Абдель-Бария Умитбаева отбили ее винтовочным и пулеметным огнем. Красные стали наступать на мост. Башкиры отразили очередную атаку с большими потерями среди наступающих. Красноармейцы стали спешно отходить. Видя это, конный эскадрон башкир под командой корнета Сулеймана Сыртланова, взметнув сабли, бросилсязаубегающими. Впереди всех на конескакалполусотник Байрамгул Хасанов. Вдруг просвистела пуля, и полусотник на полном ходу склонился на бок и выпал из седла. Из раны в голове начала сочиться кровь, залив все волосы и лоб. Мухаммед-Габдулхай, находившийся сзади в цепи без оружия, бросился к Байрамгулу, уложил его на свою шинель. Чтобы остановить кровотечение, на скорую руку быстро разжег костер, отрезал из подстилки седла кусок кошмы, обжег его на огне и приложил пепел к ране. Затем вытащил из притороченной к седлу сумки белую ткань и обвязал головураненого, а затем с помощью подоспевших подводчиков они унесли Хасанова в тыл. Тогдашний бой был кровопролитным, погибли многие. Башкиры остались лежать в наспех вырытой на берегу Оби могиле, в холодной сибирской земле.
Ненастная сибирская осень с бесконечными дождями и пронизывающим северным ветром наступила рано. Развезло дороги, днем была слякоть, а утром подмораживало. Из-за плохой дороги ломались телеги, безмерно уставали и лошади, и люди. Отступающие начали бросать все ненужное – чемоданы, баулы, тяжелое вооружение. С первым выпавшим снегом пришлось бросить телеги и искать сани. Однако главные трудности были еще впереди…
Восточная Сибирь. Переход между Красноярском и Иркутском. Декабрь 1919 года. Короткий зимний день. Белое безмолвие вековой тайги, укрытого тяжелыми пластами рыхлого, сверкающего на солнце снега. Зимняя санная дорога. То и дело слышатся глухой треск, напоминающий выстрелы: это деревья лопаются от мороза. Птицы замерзают на лету, падая на землю камнем. Тянется длинный санный обоз. Рядом с санями идут люди. По мере дальнейшего продвижения трудности только возрастают: обозы едут уже в четыре-пять рядов. Однако чем дальше, тем больше дорога сужается, и колонна вытягивается в бесконечную тонкую цепочку в два-три, а, затем уже и в один ряд. С боков дороги возвышаются сугробы снега, местами достигающие роста человека. Лошади падают от бескормицы и отсутствия водопоя.
В санях сидят, завернувшись в шинели или шубы, кому удалось их достать, солдаты Белой армии. У многих обмороженные черные лица, в руках – винтовки, которые они не выпускают из рук даже во время коротких остановок. Много больных, свирепствует тиф. На некоторых санях сгрудившись в кучу, накрывшись платками, покрывалами, кошмой, сидят беженцы. Их мало. И с каждым переходом становится еще меньше. Зато вдоль дороги, где лежат обломки саней и трупы павших лошадей, появляются новые заснеженные бугорки.
Белой армии, вернее это уже не армия, а редеющая с каждой верстой толпа с оружием, проявлявшая себя организованной силой только тогда, когда она в движении, приходится переходить таежные реки. Быстрые и полноводные, некоторые из них не замерзают даже в суровые морозы.
Основу оставшихся в рядах Белой армии башкир составил третий башкирский полк Г.Тагана, находившийся под влиянием Курбангалиева и отказавшийся переходить на сторону Красной Армии. Они стараются держаться вместе в этом огромном людском потоке. Всадники на низкорослых лошадях выделяются в колонне. Такие же рысаки тянут две сотни саней. Они самых разных мастей, здесь и ҡоба туры, бурыл, көрән ат, һоро, кир ат– каурые, чалые, бурые, мышастые, темно-красные с желтоватым оттенком. Когда-то они, вдыхая пряный запах луговых трав, грудью рассекая ветер, вольно скакали на раздольных лугах Сакмары, Миасса, Ика, Караиделя, Иргиза. А сейчас они далеко от дома, вдали от родимых заливных лугов. Им сейчас редко выпадает душистое сено, они уже забыли запах овса. Лошадей, как и людей, выручает только природная выносливость. К зиме все они покрылись густой длинной шестью, во время стоянки в поле по веками выработанной привычке тебеневки копытами выбивают сухую траву из-под снега. Сами башкиры спасаются от обморожения, натирая лицо гусиным жиром, чудом добытым в деревнях. Спасала от холода и конина и никогда не застывающий на морозе конский жир. На стоянках, если не было рядом жилья, башкиры-воины сводили лошадей в круг и согревались от их дыханья. Издавна ведь известно: башкир без лошади – это и не башкир. И воины берегли их, как самую большую ценность.
Сейчас башкирские роты идут в колонне отступающей Белой армии. Также как и все испытывают голод, холод, отбивая внезапные наскоки партизан. Башкиры с развитым чувством родовой принадлежности сейчас особенно близко воспринимают свою кровно-родственную связь среди разрозненных частей колчаковской армии, посреди белого бескрайнего и сурового безмолвия Сибири. Еще больше, чем раньше, сплотились они, понимая, что если потеряют связь – неминуемо погибнут. В обозе роты капитана Харуна Курбангалиева в санях, закутавшись в тулуп, едет Мухаммед-Габдулхай. Будучи полковым муллой, он не имеет штатного оружия. Маленький браунинг, размером с ладонь, называемый еще «дамским», подаренный Харуном, так и лежит в его офицерской сумке. Имам даже нож не брал в руки. И тут в силу обстоятельств становится предводителем своих соплеменников. Он ничем не выделяется среди воинов, получает такую же скудную пайку, ночует вместе со всеми у костра, или, если выпадет удача, в неимоверной тесноте редкого зимовья. Выделяется лишь строгим исполнением намазов: какая бы ни была погода, где бы ни находились, где бы ни ночевали воины.
Он всегда находит ту сторону, где ҡибла (место, где находится священная Кааба). В звездной ночи ориентируется по Тимер ҡаҙыҡ йондоҙо(Полярная звезда), днем – по солнцу. Но зимний день куцый, словно заячий хвост. Небольшое красное солнце, поздно поднявшись, быстро катится к краю горизонт, и в четыре часа уже сгущаются сумерки. Иногда от морозной мглы целый день не видно солнца. Тогда хәҙрәт берет в руки маленький компас, который всегда при нем, чтобы по нему определить ҡиблу, и, постелив свой молитвенный коврик-намаҙлыҡ,иногда прямо на снег, спокойно совершает молитву. И это успокаивает сородичей-башкир. Мухаммед-Габдулхая не оставляют мысли о судьбе своих соплеменников.
Глубокая ночь с 7 на 8 декабря 1919 года. Сибирская тайга. Привал отступающей армии. Сегодня с утра у Мухаммед-Габдулхая какое-то тяжелое предчувствие, День кажется хмурым, и мысли в голове какие-то мрачные. К вечеру остановились на ночевку в небольшой таежной сибирской деревне. Только малая часть башкир, раненые и больные, вместе с несколькими десятками беженцев разместилась в немногих тесных домах, где приходится спать сидя, а порой, даже стоя. Остальные, устроив подобие походных шатров из поднятых оглоблях саней с наброшенными на них кошмами и отогрев землю большим костром,а потом, накидав на это место сосновый лапник и сделав таежный ночной костер, делают привал на прогретой земле. Черный небосвод неба с необычайно яркими, что бывает только зимой, звездами и яркий пламень многих костров...
У одного из них, опершись спиной к кошевке, заснул усталый костровой. Между ног у него зажата винтовка. Вместе со всеми башкирами на лапнике лежит и Мухаммед-Габдулхай, у него открыты глаза, он смотрит на костер, ему почему-то тревожно и потому не спится. Он погружен в думы о себе, об отце и родных, о сородичах. Уже после полуночи Мухаммед-Габдулхай услышал далекий, похожий на гром, звук. Он был особенно зловещим в ночной тиши, резко прогрохотал и также резко замолк. Что это? Курбангалиев встрепенулся, вскинул голову, костровой проснулся, спросонок испуганно мотнул головой и схватился за винтовку. У него почему-то резко сдавило сердце, он стал читать молитву, чтобы отпустила боль. Как раз в это время во дворе Стерлитамакской тюрьмы прозвучали роковые выстрелы… Мухаммед-Габдулхай так и не смог заснуть в эту ночь, лишь под самое утро забылся тяжелым коротким сном. Утром на улице от деревенского старика услышал о том, что ночью случился зимний гром. В заячем треухе и полушубке, он крутил самокрутку и говорил соседу, бородатому мужику:
– Слышь, Ерофей, ночью-то был зимний гром, чудно, сам слышал.
– Окстись, не может быть этого, –отвечал мужик.
Однако старик стоял на своем:
– Вот тебе свят, чалдон ты этакий. Явно не к добру, опять какое-нибудь смертоубийство, спаси нас Господи и помилуй.
Старик говорил и беспрестанно крестился.
Мухаммед-Габдулхай почему-то вспомнил, как в детстве отец задал ему загадку:
– Отгадай, сынок. На Миассе жеребец заржал, содрогнулся весь Урал.
И тогда он, сколько не думал, не смог отгадать загадку. А отец тогда улыбнулся и сказал ответ:
– Это же гром, улым…
Наконец, перейдя Байкал, потеряв еще много людей, Белая армия дошла до станции Мысовая на восточном берегу озера. К началу марта1920 годаее остатки добралась до Читы, куда пришло четыре с половиной тысячи башкир. Здесь уже был казачий благодатный забайкальский край с продовольствием и фуражом. И уже потеплело, светило яркое весеннее солнце. Власти красных здесь еще не было. 12 марта М.-Г.Курбангалиев представился начальнику японской военной миссии, полковнику Курасава, здесь же он встретил знакомого еще с Омска капитана Хираса, старшего адъютанта начальника миссии.
14 марта1920 года. Чита. Курбангалиев вместе с капитаном Хираса в самом лучшем, выбранном для такого случая экипаже, поехал на встречу к атаману Семенову. Они подъехали к выделявшемуся своим великолепием двухэтажному белому особняку атамана Семенова. Курбангалиев и Хираса вошли в здание, навстречу им вышел щеголеватый адъютант в идеально начищенном мундире с погонами хорунжего и быстро провел Курбангалиева и Хирасу в кабинет атамана. За большим столом из красного дерева сидел плотный, с могучими плечами, уже начавший лысеть, с монголоидными чертами широкоскулый брюнет с загнутыми верх усами. Он приветливо кивнул Курбангалиеву, протянув ему через стол твердую руку и указал жестом на стоящее близко к столу мягкое кресло, обитое красным бархатом. Капитан Хираса сел рядом. Атаман из-за своей жестокости был настолько одиозной фигурой, что даже союзники, как например, американский генерал Уильям Сидни Грейвс, командовавший американским экспедиционным корпусом во Владивостоке, не называли его иначе, как «мясник». Изуверские убийства мирных жителей, без разбора – женщины это, старики или дети, массовые порки, грабежи, насилие были «визитной карточкой» атамана и его войска. Его имя в Забайкалье все произносили с содроганием и страхом. Наслышанный о стойкости башкир и зная, что перед ним руководитель более чем четырех тысяч стойких и проверенных воинов и рассчитывая привлечь их к себе, Григорий Михайлович с гостем был на удивление радушен и после обмена приветствиями сразу попросил Курбангалиева:
– Расскажите о своих славных башкирских воинах, как вы смогли преодолеть такой длинный переход?
Гость подробно рассказал об истории своего народа и его движения после революции, обрисовал цели национальной группы башкир, оказавшихся волей судеб в Забайкалье. Семенов, хотя и учился в 1908–1911 годах в Оренбургском казачьем училище и уже знал башкир, однако был неподдельно удивлен, услышав, что уже в три года они усаживают мальчика на лошадь, а в шесть-семь учат ездить верхом и стрелять из лука. Для него стало открытием, что в Семилетней войне участвовало двенадцать башкирских полков, и они дошли до Берлина, а в 1812 году башкиры выставили уже 28 полков в противостоянии с Наполеоном и вошли с русскими казаками в Париж. И башкир французы тогда прозвали «северными амурами».
Затем перешли к разговору о сегодняшних делах. Семенов поведал о своих прожектах федеративного переустройства России, но, как подчеркнул атаман, «на капиталистических правовых началах». Курбангалиев высказал атаману свое пожелание:
– Башкиры будут верно, как и раньше, служить белому движению, чтобы очистить Россию от красной заразы. Но башкирских солдат надо объединить в одну воинскую часть. Семенов в ответ выразил готовность пойти навстречу пожеланиям и приступить к организации особой боевой единицы и помочь в создании Военно-национального управления башкир Российской Восточной Окраины, куда вошли и более полусотни мулл, ушедших от большевиков.
Стремясь закрепить знакомство и достигнутые договоренности, через три дня, 17 марта 1920 года, Курбангалиев пишет записку атаману Семенову. В ней было следующее: «Его высокопревосходительству атаману Семенову. Считаю желательным продолжение борьбы против большевизма, соответственно с настроением воинов-башкир Российской армии прошу Вашего распоряжения о нижеследующем:
- Формировать из стрелков башкир Российской армии и Туземной дивизии Отдельную Башкирскую кавалерийскую бригаду с непосредственным подчинением Вашему Высокопревосходительству.
- Сейчас же приступить к формированию 1-го Башкирского кавалерийского полка.
- Основной частью этого полка назначить башкирский эскадрон Уральского отряда.
Представитель башкир М.-Г. Курбангалиев».
Спустя время, 23 мая1920 года, Курбангалиева приказом атамана Семенова зачислили состоять при нем в качестве избранного представителя башкирского народа. Атаман пообещал решить вопрос о сведении башкир в отдельную воинскую часть. Воодушевившись, они стали организовывать свои эскадроны, которые шли под зелеными флагами с полумесяцем, звездой и с башкирскими песнями. Даже разработали и утвердили свою казачью форму, знаки различия. 14 июня 1920 года приказом Семенова Курбангалиева утверждают председателем военно-национального управления башкир Российской Восточной Окраины. И одновременно атаман избирается Почетным старейшиной Башкирского войска (Ил ағаһы).
Тем временем, переломные события неумолимо следовали одно за другим, руша одни планы и порождая другие, чтобы через короткое время появились третьи, впрочем, такие же эфемерные, как и первые. В ходе первой читинской операции дальневосточных партизан (народно-революционной армии), в ожесточенном бою под Читой был тяжело ранен командир башкирской роты, капитан Харун Курбангалиев и через два дня, 8 апреля1920 года, он скончался в госпитале. Горе Мухаммед-Габдулхая было безмерным. Чужая и далекая сторона, общие лишения во время отступления, неизвестность о судьбе родных очень сблизили братьев. Всю ночь перед погребением он сидел у тела брата и беспрерывно молился, перебирал четки, читал отрывки из Корана. Лишь время от времени молитвы отступали перед воспоминаниями.
...Как-то раз, когда ему было шестнадцать лет, а брату тринадцать, ночью вместе они встали на тахаджуд намаз, называемой еще Молитвой Ночи, и зачем-то пошли к озеру. В тишине почувствовали пронизывающий холодный ночной воздух. А дело было летом, за ночь до праздника Курбан-байрам. На небе сияла почти полная луна. Деревья, поляны, темное зеркало озера были залитыбелым лунным светом. И стояла такая тишина, нарушаемая лишь нескончаемым стрекотом кузнечиков, дальним уханьем совы, редким всплеском сонной рыбы в озере. В сон погрузился весь мир – животные, птицы, растения. И время как-будто остановилось.
Братья собрали сушняк, разожгли костер у озера, постелили молитвенные коврики, омылись в озере и встали натахаджуд. Прочитав намаз, сели и принялись читать 99 раз Салават и столько же – суру Ихлас. И их охватило неиспытанное ранее спокойствие и умиротворение. Говорят же, что молитва тахаджуд – это таинственная связь с Аллахом, и Молитва Ночи является наилучшей после пяти обязательных. Человек искренен, как никогда. И душа его уносится далеко-далеко. Братья молились так самозабвенно и неистово, что даже не заметили, как на востоке стал розоветь край горизонта – время утренней молитвы – фаджр. Именно тогда они впервые испытали чувство необычайного возвышения и слияния своей души с чем-то неземным, состояние, когда душа действительно внемлет Всемилостивейшему Аллаху.
И тогда же Мухаммед-Габдулхай увидел необычное явление: яркое солнце на востоке окрасило небо в светло-желтые тона и рядом с солнечным разгорающимся кругом он увидел на миг, как вспышку, – белый серп полумесяца. Пораженный Мухаммед-Габдулхай только успел вскрикнуть: «Харун, смотри!», но на небе уже ничего не было. А на душе Мухаммед-Габдулхая осталось смятение: или ему привиделось, или это было на самом деле…
Вспомнились и забавы, и милые мальчишеские проделки. Однажды Харун, по характеру очень шустрый и горячий, вместе с весельчаками-шакирдами Абдулгалимом из Метелево и Фахретдином из Дербишево сочинили таҡмаҡ (частушку) и весь день шутили над Ансаром:
Килеп индем Ансарға–
башын тыҡҡан ҡомғанға.
Башын алғас ҡомғандан,
Ҡуркып киттем Ансарҙан.
Раз зашел я к Ансару,
Голову засунул он в кумган (кувшин).
Когда вытащил он голову оттуда,
Испугался я тогда Ансара.
Или как-то братья жарким летом пошли купаться на дальний берег озера, подальше от деревенских глаз. Наплававшись, шустрый Харун первым выскочил на берег и решил подшутить над младшим Габдул-Авалем: мало того, что связал его рубаху крепким узлом, он еще намочил ее водой. Это среди мальчишек называлось – есть ҡаҙ бото(гусиную ножку). И когда с посиневшими губами от долгого купания Габдул-Аваль вышел из воды, он под насмешки братьев вынужден был зубами развязывать узел.
На похоронах на старо-читинском кладбище было много людей: боевые соратники-башкиры, офицеры Белой армии, несколько японских офицеров, с которыми познакомили Мухаммед-Габдулхая. Среди последних выделялся плотно сбитый, с властным взглядом офицер – капитан Хираса.
Преодолевая боль утраты, Курбангалиев неутомимо работает в эти дни, решая проблемы башкирского войска. 16 апреля 1920 года вместе с поручиком Галимьяном Таганом по приглашению барона Романа фон Унгерн-Штернберга на два дня выезжает в Даурию, где осматривает его азиатскую дивизию, сформированную из бурят, монголов, казаков, были там башкиры и татары. Затем на три дня выезжает в Харбин. Пролетела весна, наступило щедрое забайкальское жаркое лето, оно словно хотело отогреть своим теплом участников Сибирского ледяного похода, замерзавших до костей суровой зимой.
17 июня 1920 года. 11 часов. Солнечное утро. Сегодня Ураза-Байрам – Гаит-Фытр. Город Чита. Татарская слобода в районе пересечения улиц Ленской и Красноярской. На площади перед стройным двухэтажным зданием соборной мечети из красного кирпича с высоким минаретом собрались тысячи мусульман. Перед мечетью поднят башкирский национальный флаг.
Четко держа равнение, молодцевато промаршировала рота почетного караула башкирских воинов во главе с поручиком Абдель-Барием Умитбаевым. Оркестр читинского гарнизона сыграл встречный марш. На трибуне, над шумной толпой верующих и стоявших в строю башкирских воинов, возвышались атаман Семенов, генерал-лейтенант Лохвицкий, генералы Зубковский и Жуковский, японский капитан Хираса, пришедшие поздравить мусульман с праздником Ураза-Байрам, впервые столь широко отмечавшимся в Чите. Семенов поздоровался с почетным караулом. Мулла Шамгулов в праздничном облачении преподнес атаману хлеб-соль, а главный мулла Дальневосточной армии Салимгареев совершил молебен, завершив его словами: «Ураҙа-Байрам мөбәрәҡ булhын! Поздравляю всех с благословенным праздником Ураза-байрам!» Правоверные мусульмане усердно молились вместе с имамом.
Затем начальник штаба атамана генерал Сыробоярский зачитал и вручил Курбангалиеву грамоту за подписью Семенова о восстановлении за башкирами прав и обязанностей применительно к таковым Оренбургского казачьего войска и включении Башкирского войска в число казачьих войск России. Атаман дал согласие быть походным атаманом Башкирского войска.
В ответном слове Мухаммед-Габдулхай Курбангалиев сказал:
– Ваше высокопревосходительство! Искренне благодарю от имени башкир за внимание. Будучи оторванными от земли нашей, от Башкирии и будучи разоренными, мы, двигаясь день и ночь на Восток, надеялись, что русская верховная власть поймет, наконец, наши надежды, и в будущем, в момент начала восстановления государственного порядка не будут повторяться ошибки, сделанные прежними руководителями.
Будучи убежденными в справедливости Ваших взглядов по отношению к инородцам, мы надеемся, что российская власть, возглавляемая Вами, проявит свое отношение к нам, башкирам, в определенной форме и тем даст возможность оправдаться перед сородичами, которые могут сказать: «Зачем вы уехали и с чем вернулись»...
Да будет первый религиозный праздник в Забайкалье праздником историческим в нашей жизни и прибавит еще крепкий материал к устройству здорового государственного организма в Великой России… Находясь здесь среди других народностей мусульманского вероисповедания, я должен подчеркнуть, что настоящая грамота Главнокомандующего укрепит уверенность и других последователей ислама в смысле удовлетворения их нужд на государственных началах и еще больше привлечет их к нашему общему делу.
Ҡан ҡәрҙәштәр! Диндәштәр! Соплеменники! Единоверцы! Здесь, в Забайкалье, мы бедны, раздеты и без лошадей, но мы двигались сюда не за роскошью! Мы отстаивали нашу землю, наши дома, нашу веру от безбожников-большевиков. Мы несли зеленое знамя ислама, мы его сохраним и здесь, на Дальнем Востоке. С нашими семьями, оставшимися далеко, нас сегодня объединяет праздник, вера в справедливость и милость всемогущего Аллаха. Ураҙа-Байрам мөбәрәк булhын! Поздравляю всех с праздником Ураза-байрам! Позвольте еще раз поблагодарить и провозгласить за здоровье Главнокомандующего и возглавляемой им армии. Ура!
Прерванный возгласами «Ура!» и «Аллаху Акбар!», имам оглядел обступавших его башкир, татар и кавказцев. Их взгляды были обращены к нему, он был для них надеждой и верой в дальних краях.
Башкиры для праздничного обеда в честь Ураза-байрам пожертвовали 27 баранов, купленных у забайкальских казаков, поставили десятиведерные казаны, а местные мусульмане помогли приготовить домашнею снедь, нарезали тукмас, выставили выпечку. Башкиры, расставив походные палатки, как напоминание о юртах, вольно расположились на солнечной полянке у быстрой реки. Их окружали сопки, покрытые даурской лиственницей, сосной, пихтой, осиной, березой. Все это башкирам напоминало родные места. Прямо на высокой зеленой траве расстелили скатерти, походные покрывала. Праздничный дастархан получился на славу. Отобедав, достали сохраненные в суровом походе кураи и кубызы, и полились задушевные башкирские песни. Вначале спели так полюбившуюся всем за годы войны песню Күгәрсен (Голубь). Затем солдаты стали просить Байтимира Султанова из рода түңғәүер (тангаур), черноволосого и широкоскулого солдата-баймакца из третьей роты, исполнить сочиненный им бәйет (эпический и мифо-эпический жанр башкирского фольклора). Соблюдая приличие, тот сначала отказывался, но потом согласился. Вышел на середину круга, взял в руки курай и сначала исполнил оҙон көй (протяжную песню) «Уралым», как запевку перед бәйетом. Дивная мелодия полилась, башкиры как будто услышали журчание родника, увидели привольные степи, почувствовали дуновение ветра с синих гор…
Затем Байтимир отложил курай и начал распевно читать речитатив:
Бисмиллаһи уә билләһи
Бәйет әйтеп башланым.
Бер хоҙаның хөкөмөнән
Тыуған илдә ташланым.
Мылтыҡ алдым ҡулыма,
Киттем һуғыш юлына.
Бер хоҙаның хөкөмөнән
Төштөм кафыр ҡулына.
Беҙ ятабыҙ урманда
Тар шинелде ябынып.
Ятҡан ерҙән төштәр күрәм,
Тыуған илем һағынып.
Во имя Аллаха
Начинаю баит.
По повелению господа,
Бросил родную сторону.
Взял винтовку в руки,
И пошел на дорогу войны,
По повелению господа,
Попал в руки неверных.
Мы лежим в лесу,
Завернувшись в куцую шинель,
Тоскуя о родной земле,
Увидел сон.
Долго исторгались из сердца Байтимира слова бәйета. Башкиры слушали молча, мыслями уносясь далеко от берега таежной реки. С обретением прав казачества у башкир снова появилась надежда, что вооруженная автономия – автономия казачества и есть самое верное решение. И за нее надо крепко держаться.Но вскоре обстановка опять резко изменилась, причем не в лучшую сторону: как для белых, так и для башкир. Значительная часть белых генералов выступала против сведения башкир в отдельное воинское формирование из-за боязни трудностей управления.
Однако уже в ноябре 1920 года под натиском народно-революционной армии Дальневосточной Республики (буферное государство между Советской Россией и японскими интервентами) белые в спешке покинули Читу. Спасаясь, атаман Семенов, бросив свои части, из Читы, где уже была перерезана железная дорога, улетел на аэроплане. Башкир, как надежную часть, оставили сражаться в арьергарде, многие из них погибли. Из донесения: «…был страшный мороз, сотни воинов-башкир были обморожены». После этого очевидного предательства Курбангалиев с горечью писал очередное обращение командованиюБелой армии: «Когда нас спрашивали, зачем мы так голодно и холодно пришли сюда за пять тысяч верст, мы отвечали, что мы за обеспечение территориальных прав башкирского народа на государственных началах при буржуазно-капиталистическом строе, имеющем быть восстановленным по свержении насильной большевистской власти... Поступающие ко мне сведения принуждают меня обратиться к вам с вопросом: намерены ли свести башкир в корпусах и дивизиях в подтверждение того, что вы не против национального объединения и доверяете воинам-башкирам…».
Но ответа на это, как и на другие обращения, Курбангалиев не получил. Он был в мучительных раздумьях: что делать, куда идти башкирам. Одно время у него возник план организовать бригаду и увести ее на территорию Китайского Туркестана. Красные войска, получив подкрепление и оружие из центральной России, вскоре перешли в наступление, затем вытеснили войско атамана Семенова, а с ними и башкирские части в Маньчжурию.
Здесь, когда М.-Г. Курбангалиев оказался в итоге за границей своей страны, следует разобраться: что же привело к такому финалу башкирское национальное движение? Ни один конфликт внутри башкирского национального движения не был столь ожесточенным и непримиримым, как противоборство между Ахмет-Заки Валидовым и Мухаммед-Габдулхаем Курбангалиевым, как и между сторонниками этих двух лидеров. В подтверждение этому можно привести слова Валидова из его воспоминаний: «Нигде у нас в Башкортостане не было ничего подобного тому, что творил Курбангалиев. Движение Габдулхая Курбангалиева было единственным отрицательным явлением во всем башкирском национальном движении». Различия в политических взглядах, в программных целях движения развели их по разные стороны и даже довели до кровавого итога – расстрела в 1919 году, с ведома и по личному указанию Валидова отца и брата Курбангалиева, правда, оформленного в духе того времени, как «приговор революционного трибунала».
В определенной степени это был конфликт двух выдающихся личностей. Даже на исходе жизни у них не состоялось примирение. Если судить по воспоминаниям А.-З.Валиди, он до конца жизни сохранил свое неприятие М.-Г.Курбангалиева. Можно только предполагать, каким бы был исход башкирского национального движения, если не случилось этого противоборства. Однако, как известно, история не знает сослагательного наклонения. В этой связи хотелось бы остановиться на анализе причин, которые привели аргаяшских башкир на позицию непримиримых противников А.Валидова.
На чужбине
20 ноября 1920 года вместе с семеновцами границу перешли и башкиры. Их осталось около двух тысяч: одни погибли в боях, другие остались в Забайкалье, сумев закрепиться среди местных мусульман, преимущественно татар, переехавших сюда еще с началом строительства Транссиба. Башкирские воины, как и семеновцы, сразу после перехода границы были разоружены китайцами. Оставшись без оружия, очутившись в другой стране, среди людей с чужим языком, с другой культурой, башкиры потеряли уверенность. Они остались подобно одинокому жеребенку, который жалобно и потерянно ржет, отбившись от матери-кобылицы и большого табуна. Началось внутреннее брожение. Часть башкир приняла решение любыми путями возвращаться на родину, другие положились на волю судьбы, решив остаться в чужой стране. Но у всех было общее мнение: не соглашаться на переход в Приморье, чтобы продолжать вооруженную борьбу с Советами. Такого же мнения придерживался и Курбангалиев. Все смертельно устали от войны и были полны тревоги за свою будущую жизнь.
А 14 ноября 1920 года в приказе №31, как потом оказалось, ставшим последним, М.-Г.Курбангалиев объявил о предстоящем выезде в Японию и оставлении вместо себя начальника штаба поручика Галимьяна Таганова. Он довел до башкир следующее: «Обращая главное внимание на международное положение, считаю важным придерживаться выжидательной позиции. Что касается передвижения воинов-башкир со ст. Маньчжурия на восток, ввиду фактического распада армии считаю это частным делом каждого как свободных граждан...».
Башкиры должны былиопределять свою дальнейшую судьбу самостоятельно. Это было фактическим признанием краха планов М.-Г. Курбангалиева и его сподвижников-башкир, как части общего провала всего белого движения. В мучительном поиске ответа на вопрос «зачем вы уехали и с чем вернулись», раздумьях о своей собственной судьбе в эти дни, как и все башкиры, были Мухаммед-Габдулхай. Он не мог вернуться домой, зная об уготованной ему советской властью судьбе. И надо признать, что он, реально оценив ситуацию, уже отделял свою дальнейшую судьбу от тех людей, кто доверился ему и дошел за ним до Забайкалья, а затем очутился в доселе незнакомой и совсем чужой Маньчжурии. Курбангалиев, еще находясь в Чите, предусмотрительно оформил себе заграничный паспорт. Однако окончательного плана у него не было.
В конце ноября 1920 года, никому не раскрывая своих планов, в вагоне-салоне, предоставленном Семеновым, он выехал в Харбин, намереваясь через Маньчжурию попасть в Японию. Поездка в этот город была поддержана и профинансирована Семеновым, поручившим Курбангалиеву выяснить настроения среди мусульман Маньчжурии с точки зрения возможности их участия в антисоветской борьбе уже в Приморье, где атаман снова хотел возглавить белое движение. Однако тот, также как и его близкое окружение, ратовал за то, чтобы башкиры отказались от продолжения вооруженной борьбы с большевиками и остались в Маньчжурии. К этому он призывал своих соплеменников в своем обращении 20 ноября 1920 года, в день перехода ими российско-китайской границы. Помимо этого у него были еще и свои планы. И в этот период, обладая острым аналитическим умом, он видит укрепление позиций Японии на Дальнем Востоке и принимает судьбоносное для себя решение: пойти на службу к японцам.
Получив рекомендации японского консула в Харбине и капитана Хираса, в ноябре 1920 года Курбангалиев вместе с полковником Султангареем Бикмеевым отправляется в Токио, чтобы, как он позднее напишет, «разрешить вопрос об устройстве на жительство и службу в Маньчжурии около двух тысяч белогвардейцев-башкир из остатков армий Каппеля и Семенова»(так он утверждал в своих показаниях после ареста в августе 1945 года).
Надо отметить, что башкиры не могли укорениться в Маньчжурии, слишком уж неподходящими были для этого условия. Чужой язык, иная культура и вера, другая природная среда, совершенно иной экономический уклад. Если татары, попавшие сюда еще в 1898 году, с началом строительства Китайской Восточной железной дороги, в силу коммерческого склада ума смогли здесь обосноваться, открыв лавочки и начав торговлю пушниной, шерстью, волосом, мануфактурой и пустить корни, сформировав устойчивую мусульманскую общину, а часть татар даже смогла перебраться в Японию и образовать свою небольшую колонию, то большинство башкир впоследствии или вернулись в Советскую Россию, или же оставшись в Маньчжурии, через десятилетия просто растворились в подавляющей их по численности огромной среде маньчжуров и китайцев.
Сразу по приезду в Токио 18 декабря Курбангалиев и полковник Бикмеев с рекомендательными письмами японского консула в Харбине и капитана Хираса, побывали в министерстве иностранных дел, где их принял директор Европейского департамента. Затем отправились в Генеральный штаб вооруженных сил Японии и передали начальнику второго (разведывательного) отдела подполковнику Хата, подготовленную Курбангалиевым информацию по военно-политической ситуации в Забайкалье. Через два дня их пригласили на встречу к начальнику Генштаба.
Токио, Синдзюку-ку, Итигая. Генеральный штаб императорской армии Японии. Кабинет начальника генерального штаба, генерала инженерных войск Уэхара Юсаку. 22 декабря 1920 года.
Генерал Уехара благосклонно кивнул гостям, а сопровождавший гостей его адъютант показал им рукой на два уже приготовленных стула чуть поодаль стола. Курбангалиев и Бикмеев присели. Начальник Генштаба обратился к гостям:
– Я рад приветствовать в Японии представителей башкир, храброго азиатского народа, героически сражавшегося с большевизмом в России. Выражаю свое восхищение мужеством славных воинов.
Переводчик быстро переводил на русский язык. Курбангалиев, почтительно склонив голову, ответил:
– Ваше превосходительство, я безмерно рад находиться в стране, которая так помогает нашей стране в годы тяжких испытаний, выпавших на ее долю. Японские офицеры и солдаты, показывая пример доблести и воинской дисциплины, оказывали и сейчас продолжают оказывать неоценимую помощь и поддержку белому движению.
Генерал Уехара, выслушав Курбангалиева, сказал:
– Я очень внимательно прочитал представленную вами записку, уважаемый Курбан-сан. В ней я нашел очень много нового и полезного для себя и для нашего штаба. Ваш анализ является весьма интересным. Зная вашу долгую совместную деятельность с господином адмиралом Колчаком, которого постигла такая трагическая участь, я хотел бы спросить вас: что, на ваш взгляд, привело деятельность господина адмирала к такому печальному итогу?
Курбангалиев, осознавая всю серьезность поставленного вопроса и понимая, что его дальнейшая судьба во многом зависит от того, насколько искренне он ответит на вопрос, тщательно подбирая слова, стал говорить:
– Ваше превосходительство! Позвольте высказаться со всей открытостью. Верховный правитель, находясь на столь ответственном и высоком посту, допустил, к великому сожалению, много ошибок. Он слишком понадеялся на западных союзников. А они, в отличие от вас, японцев, в трудный момент отказались ему помогать, а чехословаки даже предали его. Адмирал проводил неверную политику и в отношении националов и конкретно в отношении нас, башкир, что привело их в итоге к переходу на сторону большевиков. На фронте была огромная нужда в офицерах. А в тылу процветала коррупция, плелись интриги. Адмирал не смог создать настоящую народную армию, какой была, например, Воткинская и Ижевская дивизии из рабочих, показывавшие в бою образцы мужества и подлинного героизма. И слишком сильной была пропасть между офицерами-командирами и простыми солдатами, процветало даже рукоприкладство. Ну, и, к сожалению, слишком много репрессивных мер по отношению к простым людям, к крестьянам, это их сильно озлобило и настроило против Колчака...
Генерал Уехара внимательно, не сводя глаз, слушал Курбангалиева. Когда Мухаммед-Габдулхай окончил, генерал бесстрастно, не выдавая никаких эмоций, сказал:
– Спасибо, вы дали исчерпывающий ответ.
Немного помолчав, задал еще один вопрос:
– В Японии очень мало знают о вашей вере. Мы бы хотели, что бы вы написали небольшую книгу о сущности магометанства. Она была бы очень полезной для нашего командования и для офицеров императорской армии.
– Ваше превосходительство, я с большим желанием подготовлю такую книгу.
– Как мне доложили, вы хорошо владеете турецким языком Мы бы хотели, чтобы вы некоторое время уделили обучению ему наших офицеров Генерального штаба.
– Ваше превосходительство, я всегда готов к исполнению вашего поручения, в любое время, какое вы сочтете нужным.
– Спасибо, надеюсь, что вы будете и дальше сотрудничать с нами во имя нашей общей цели – борьбы с большевизмом.
Генерал встал, давая знак, что прием завершился.
Курбангалиев и Бикмеев поднялись, поклонились и вышли из кабинета.
В Японии особенно проявилось свойственное Курбангалиеву умение сходиться с людьми, предвидеть развитие событий. Военное командование и МИД Японии, получив от него подробную и глубокую по содержанию информацию по военно-политической ситуации в Забайкалье, обратили на него внимание, посчитали выгодным для себя использовать возможности авторитетного имама, ставшего известным и популярным в военных, политических и религиозных кругах мусульман Сибири. Идея создания мусульманских государств-марионеток в Северо-Восточном Китае, Центральной и Юго-Восточной Азии давно уже вынашивалась в правительственных кругах Японии. Для ее реализации требовалось подготовить почву: создать в среде многотысячного мусульманского населения этих регионов привлекательный образ Японии. Живой и энергичный Курбангалиев весьма годился для роли человека, способного влиять на мусульман.
Он сумел в эту поездку и для себя многое получить. Через посла царской России в Японии Василия Крупенского познакомился с Гото Симпэй, занимавшим ранее пост министра иностранных дел; министра внутренних дел, председателя правления Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД), с графом Окума Сигэнобу, бывшим премьер-министром Японии, министром иностранных дел, в настоящее время являвшимся членом влиятельного Совета Гэнро при императоре. Курбангалиев был также представлен руководителю тайного общества «Черный дракон» Тояма Мицуро. Он оказался вхож в японские высшие круги, что очень помогло ему в дальнейшей его деятельности.
Удивительно было видеть, как быстро он в этот период поднялся в своем развитии. Недавно еще деревенский имам-хатыб, затем управляющий Петроградским округом мусульман, вчера еще полковой мулла, сейчас он проявляет себя как глубокий политик. Обращаясь к министру иностранных дел Японии Утида Ясуя накануне Вашингтонской, Генуэзской и Чанчунской мирных конференций, Курбангалиев ставил вопрос о желательности культурно-экономического сближения Японии с тюркскими народами и защите существования тюркских народов.
Март 1931 года. Аргаяшский район Башкирской АССР. Анклав, со всех сторон окруженный территорией Уральской области.
Имам деревни Сирюсино Мухамет-Кулуевской волости Мухаммадей Юнусов встал сегодня очень рано. Молодая жена Асма уже хлопотала около стола, выставляя масло, сметану, куски мяса. Горячий самовар тихо шумел на столе. Совершив утренний намаз, Мухамадей приступил к завтраку. Это был крепкий коренастый мужчина, на голове ни единого седого волоса. Вот только три года назад он взял себе второю, молодую жену Асму, пригожую, щедрую и на работу, и на ночную ласку. Мухамадей после женитьбы как будто расцвел, помолодел и стал еще более деятельным. Он был хозяин с настоящей крестьянской жилкой. Сумел завести большое хозяйство с десятком лошадей, несколькими коровами, прочим скотом и птицами. Мухамадей Юнусов, грамотный по тем временам человек, учился в Троицке, в знаменитом медресе «Расулия», и до революции был указным муллой в деревне. И, конечно, для новой власти он стал классовым противником – и как мулла, и как кулак. И поэтому три года назад, когда власть начала прижимать, ему пришлось продать магазин, сократить скот, а деньги припрятать до лучших времен. Однажды к деревенскому мулле пришли с проверкой. Юнусов был уличен в сокрытии хлеба от продналога. Ему выписали двойное налогообложение. Встревоженный Мухамадей решил на другой день с утра выехать в центр района, в Аргаяш, чтобы уплатить непосильный налог, который ему установили как единоличнику, да еще разузнать у сведущих людей, что еще готовит эта безбожная власть и к чему ему, деревенскому мулле, готовиться.
Закончив завтрак, Мухамадей вышел во двор. Из своих трех лошадей вывел из сарая и запряг в кошевку самую лучшую трехлетку-кобылу байтал по кличке Аджуа, так звали одну из лошадей пророка Мухаммада (Салляллаху алейхи ва саллям – Да благословит его Аллах и приветствует). Мухамадей, дав такое имя своей лошади, этим очень гордился. Край утренней зари только-только начал розоветь, когда прочитав дорожную молитву, Мухамадей направился в неблизкий путь. Приехав к вечеру в районный центр, Юнусов заночевал у знакомой старухи-татарки, где он и всегда останавливался, когда приезжал в район. Утром сходил в финотдел, отдал стопку денег, а взамен, со злой внутренней усмешкой, получил бумажку-квитанцию. Затем поехал к своим знакомым. Однако в Аргаяше знакомых, как Биктимир-хәҙрәт, уже не было, соседи говорили, что он уехал куда-то в Среднею Азию. Другие знали, но боялись что-либо говорить или даже делали вид, что не узнают Мухамадея. А в доме Желалетдин-азанчея к нему вышел молодой мужчина крепкого сложения, в папахе, хорошей суконной гимнастерке и новых сапогах. Услышав, что гость пришел к Желалетдину, ответил, что тот арестован и здесь уже не живет. И с явным подозрением долго смотрел на неожиданного гостя.
Мухамадея прошиб холодный пот. Он растерялся, поняв, что совершил ошибку. Повернулся и под пристальным чужим взглядом медленно пошел к лошади. Донельзя расстроенный Юнусов поехал домой. А когда ехал по улице Аргаяша еще увидел ораву мальчишек, которые бегали вокруг потерянно стоявшего в сугробе мальчишки, закидывал его снежками и насмешливо задирали:
– Сын контры, сын контры, твой отец курбангалиевец...
Настроение Мухамадея окончательно испортилось. Дорогу за ночь замело, она была плохо наезженной. Срывая свою злость, он то и дело нахлестывал лошадь, чего никогда ранее не делал. Аджуа, то ли от быстрого бега, то ли от обиды на хозяина, порядком подустала. И к тому же, когда Мухамадей доехал до Медиака, уже начало темнеть. Время было уж больно неспокойное: грабили и убивали на дорогах, кругом много было беглых и лихих людей. И от греха подальше он решил не продолжать путь, а остановиться на ночь в Медиаке, у знакомого азанчея Кираметдина.
...Вечерело, когда Мухамадей въехал в заснеженную деревню. Из труб бедных избенок поднимался вверх белый дым, в загонах блеяли овечки, мычали редкие коровы, ожидая своих хозяек. Он медленно ехал по широкой немного людной деревенской улице и не узнавал знакомую деревню.В 1917 году здесь жили более трех сотен жителей, действовало медресе, известное на всю округу, паслись большие табуны лошадей, словом, кипела жизнь, а к 1920 году осталось не более двухсот человек.
А сейчас на одном из больших деревенских домов висел красный флаг и криво прибитая над окнами красная вывеска «Калхуз им. Тов.Кагановича». Везде явственно были следы разрухи и упадка. То и дело встречались дома с наглухо заколоченными досками окнами, некогда принадлежавших выселенным кулакам. Медресе было давно уже закрыто, оставшийся от него большой деревянный корпус заканчивали разбирать плотники, чтобы перевезти в Аргаяш и собрать там для размещения районного учреждения. Вот и небольшой приземистый, покрытый тесом, с двумя окнами на улицу, домик Кираметдина. Услышав храп остановившейся лошади, из дома вышел пожилой мужчина с щербинками на лице, по этой причине прозванный в деревне Шаҙра Кираметдин (рябой Кираметдин), азанчей местной мечети. Гость заметил, как Кираметдин сильно сдал с тех пор, как еще два года назад Мухамадей сидел рядом с ним на одном из аятов в Мухамет-Кулуево.
– Әссәләмәғәләйкүмрахмәтүллаһи бәрәкәтүһ! – Да благословит вас Аллах Всевышний! –приветствовал гость.
- Үәғәләйкүмәссәләм рахмәтүллаһи бәрәкәтүһ, – отвечал хозяин.
Вместе завели лошадь во двор, распрягли, затем напоив, накрыли попоной и кинули в ясли сена. Вошли в дом. Обстановка в избенке была небогатой: һике (небольшой посудный шкаф), урындыҡ(дощатые нары), на нем ковер из войлока. На стене в застекленной, чтобы не засиживали мухи, в деревянной рамочке висел шамаиль (каллиграфическая картинка на исламские темы) с витиевато украшенным орнаментом.
Совершив омовение, Мухамадей с азанчеем совершили магриб (вечерняя молитва). Затем Кираметдин стал хлопотать, готовя вечернюю трапезу. Через некоторое время на подносе уже стоял медный, с двумя печатями на своих боках, но давно нечищеный большой самовар, от него исходил запах угля и поднималась струйка пара. Сидели на дощатых нарах, где у стены поверх обитого полосками железа деревянного сундука были сложены подушки и пестрорядные одеяла. Небогатый ужин состоял из двух ржаных лепешек, четырех вареных картофелин и чая из листьев смородины и сушеных ягод. Ради гостя азанчей вытащил из сундука холстяной мешочек, выудил оттуда небольшую головку сахара, маленькими шипцами аккуратно расколол на несколько кусочков и выложил на ашъяулыҡ(обеденная скатерть). И очень к месту оказался круг ҡаҙы, который заботливо положила Мухамадею в дорожную сумку молодая жена. Кираметдин обрадовался гостинцу.
– Эх, давненько я не угощался казы, уже, кажется, и вкус его забыл, –промолвил он, отрезая своим маленьким ножичком кружок ҡаҙы, – азанчей ел медленно, временами даже закрывая глаза, тщательно пережевывая, наслаждаясь неповторимым вкусом.
Чай пил в прикуску с сахаром, держа его в одной руке, а второй, всей пятерней, держал блюдце, при этом, слегка дуя, чтобы горячий чай быстрее остывал. Однако хозяин не забывал и о госте, время от времени наполняя чашку Мухамадея. Подождав некоторое время, и, увидев благорасположение насытившегося хозяина, гость завел беседу:
- Как вы живете, какие новости в деревне, уважаемый азанчей?
Кираметдин, подправив подушку за спиной, слегка откинулся и отвечал:
– Что и говорить, хәҙрәт, трудные времена пришли, очень смутные и беспокойные. Людей, как скот, в общую карду, в колхоз загнали. Скотину тоже общей сделали, свели в одно место. Активисты, эти самые, что ни на есть самые горластые да нерадивые, голоштанники, ходят, всех стращают. Люди саадака сейчас редко подают, если и дают, то тайком. В мечеть мало стали ходить. Голос поднимешь – сразу в высылку пойдешь. Меня вот лишенцем(гражданин, лишенный избирательного права) сделали. Людей от веры отвращают.
Помолчали, каждый думая о своем. Мухамадей осторожно стал расспрашивать Кираметдина про Курбангалиевых:
- Что слышно о большой семье ишана? Где они?
Кираметдин стал говорить:
– Сильно за род ишана власть взялась, хәҙрәт, видать, под самый корень хотят вырвать, как сорную траву. В двадцатом году, когда новая власть взялась людей переписывать, помню, еще жив был Габдрашит, старший брат Габидуллы-ишана, ему было уже 67 лет, но тогда у него еще была молодая жена, на которой он женился за год до этого, и Габдрашиту она сразу же подарила через год сына.
– Крепок, все-таки корень Курбангали, оказался, ничего не скажешь крепок, – с долей восхищения, прицокивая языком, молвил Мухамадей.
Тем временем азанчей продолжал свой рассказ:
– С Габдрашитом, помню, жил еще его взрослый сын от первой жены, у того была своя, да, еще трое детей. Жил в деревне тогда и Ансар, четвертый сын ишана, тот, что был всего на год младше Габдул-Аваля, мученика за веру, пусть земля ему будет пухом, а, душа его, да вечно пребудет в раю (ожмахта).
Кираметдин остановился, прочитал молитву за упокой, затем продолжил речь:
– Жила с Ансаром еще его 58-летняя мать Гайша, жена Акhаҡ-ишана, также жена Мухаммед-Габдулхая Рабига, с дочкой и сыном, а еще два младших брата – Закуан, пятнадцати годов, Габдулла, кажись, тринадцати. Хотели они еще в девятнадцатом убежать в Казахстан, да не удалось им тогда. Ансар был за хозяина в этой большой семье. Конечно, ему тяжело было, остался у него лишь дом, лошадь, корова и три головы мелкого скота, да и четыре десятины земли. Тот скот, что ишан угонял в степи, в Казахстан, так, все там и осталось, можно сказать, вернулись голыми, без всего. А с 1921 по 1924 год Ансар служил в Красной Армии, тогда еще брали служить детей мулл. В это время младшие братья Закуан и Габдулла одни управлялись по хозяйству. И когда Ансар в армии был, налог с хозяйства не справляли, хоть одна польза была от этой службы. Вернулся он и стал работать в волисполкоме, потом в райзо. Ансар ведь, как и братья его, шибко башковитый и грамотный был, русским языком хорошо владел. Вот, потому его и взяли.
– Однако прошло время, и власть потом опять камсу в руки взяла и стала зажимать тех, кто был раньше богатым, торговал или муллой был. Тогда Ансара и уволили с должности, и он вернулся к своему хозяйству.
Кираметдин замолчал, потом продолжил:
– Самого ишана с сыном Авалем, и до нас дошел скорбный слух, где-то в Башкирии, говорят, красные расстреляли, когда еще война была, то ли в девятнадцатом, то ли в двадцатом году. Сына Харуна, сказывают те, кто воевал рядом с ним и домой вернулся, в Сибири в двадцатом году в бою убили. Кто из Курбангалиевых смог, тот скрылся, в бега подался, а остальных, кто остался, всех под метелку арестовывают, как сонных перепелок ловят руками. Вот, год назад, в феврале арестовали и увезли сына ишана, Ансара. Говорят, судили и в лагерь отправили. Это они быстро делают. Мужчин в лагеря отправляют или в дальнюю ссылку. Арестовывают даже дочерей ишана с мужьями, их тоже куда-то высылают. До внуков даже добираются, поэтому им остается лишь прятаться, а если удастся –менять фамилию, потому что даже за одну фамилию ссылают.
– Даже многих соседей и просто знакомых Курбангалиева вызывают на допросы в район, требуют от них рассказать всю правду, угрожают, говорят, связались с каким-то японским «шипиёном», слово-то какое богомерзское, тьфу...
Азанчей в сердцах даже сплюнул:
– И сейчас в деревне почти никого из рода ишана, считай и не осталось. Разорили подчистую родовое гнездо Курбангалиевых, почитай, всех пораскидали...
Затем Кираметдин, хотя они были вдвоем в доме, почему-то понизил голос и продолжил:
– Благодарение Аллаху, что почтенный Мухаммед-Габдулхай в живых остался, надежный человек мне передавал хәбәр(новость). Живет, говорят, он в Японии. Сказывают люди, что очень ценят его там, в большом он там в почете. Достопочтимый Мухаммед-Габдулхай-хәҙрәти там, среди чужого народа исламу верен остался, служит вере всеми силами. Говорят, типографию открыл, книги по нашему вероучению печатает и даже хочет мечеть в Японии открыть...
Кираметдин печально вздохнул и после недолгого молчания промолвил:
– Был бы уважаемый Мухаммед-Габдулхай здесь, крепкая была бы нам опора в тяжкое время, и в житейских делах, и в нашей вере.
Мухамадей сидел и вспоминал встречи с ишаном Габидуллой, с Мухаммед-Габдулхаем.
Затем хозяин и гость вместе совершили ночной намаз – ясту и улеглись спать. Однако азанчей никак не мог заснуть, лежал на нарах и все жаловался Мухамадею:
– Скоро, наверное, нашу мечеть закроют. Иду в нее азан кричать, молодые, как их теперь называют, камсамул, кричат вослед, непотребными словами обзывают.
Вздохнул и добавил расстроенно:
– Нехорошо, ох, нехорошо, видать, скоро солнце с луной совместятся, белый свет покроется темнотой, конец света близок, хәҙрәт. Аллах нам шлет тяжкие испытания за все наши прегрешения...
Азанчей Кираметдин еще раз вздохнул, привстал и дунул на лампу с треснутым стеклом, стоявшую на табуретке, и лег на деревянный топчан. Но и после долго еще лежал, ворочался и вздыхал в темноте.
Мухамадей тоже не мог сразу заснуть, у него было тяжело на сердце. И вдруг перед ним явственно предстала картина: темной ночью люди в черных кожаных куртках усаживают азанчея на телегу, куда-то увозят и он пропадает в темноте.
Пройдет время. Вернувшийся к себе домой Мухамадей Юнусов через месяц будет раскулачен, хозяйство у него отберут, дом отдадут под школу. Его вместе с молодой женой и с сыном вышлют в Прокопьевск. Очень ко времени среди документов райотдела ОГПУ нашелся донос, который еще в сентябре 1920 года секретарь Мухамет-Кулуевской волостной ячейки РКП (б) написал в Аргаяшский кантком партии о немедленном аресте некоего Мухаммеда Юнусова, который «...является ярым приспешником контрреволюционера Курбангалиева и не терпимо ожидает Абдулхая Курбангалиева».
Когда Мухамадей в 1956 году вернулся в Сирюси из Прокопьевска, он услышал от людей: азанчея Кираметдина осенью того же 1931 года арестовали и отправили в лагерь, оттуда он уже не вернулся...
Продолжение следует.