...мимоходом поправляю чью-то линию жизни, которая оборвется в маленьком сельском домике, охваченном пожаром, - пусть она уедет в этот вечер в город, к подруге уедет, сто лет не виделись, - если можно поправить чью-то линию, то почему бы и нет. Оглядываю поросли-заросли-выросли, едва не наступаю на какое-то ничтожное событие, тут же отдергиваю ногу. Нет, что крохотное событьишко может все поросли поменять, это бред полный, не верьте, это я так, - ну человек гулять идти собрался, зачем я ему планы порушу в самом-то деле?
Собираю урожай в тяжелые корзины, - звучные песни, стихи, где каждая строчка без промаха бьет в сердце, полотна, завораживающие своей красотой, невероятные изобретения, я и не думал, что бывает такое... ну, и, конечно же – судьбы, судьбы, судьбы, удивительные, невероятные, порой – фантастические... корзина полна доверху, подвешиваю её на крюк на бесконечно длинной цепи, дергаю цепь – корзина поднимается высоко в вечернее небо, исчезает в звездах, возвращается, - пустая, только на дне завалялось стихотворение и скромный пейзаж маслом – пожимаю плечами, что не понравилось, прячу за пазуху, им не надо, мне пригодится.
Перебираю события, имена, фразы, натыкаюсь на шутку, даже не так, шуточку, шутеечку, один народ смеется над другим народом, но не беззлобно, а как-то нехорошо смеется, зубастая какая-то шутка получается. Выпалываю, вырываю с корнем, шутка не хочет вырываться, кусается, царапается, все-таки не зря шутка с зубами, чер-р-рт, больно. Перерубаю шутку лопатой, а вон еще одна, еще, еще, чер-р-рт, тут и лопат не напасешься...
- Что фигней-то маетесь?
Вздрагиваю, все еще не могу привыкнуть к голосу.
- Так шутки же...
Вот я и спрашиваю, чего шутки шутить вздумали?
- Так это не я шучу, это они... а я выпалываю...
Делать больше нечего, шутки выпалывать?
- Так вы хоть понимаете, во что одна такая шуточка, одна такая фразочка вырастет?
- Только не говорите, что в побоище...
Смотрю на росток фразочки, куда он потянется, перебираю колючие шипы, ого, да какое побоище, тут целая война, захлестнувшая полконтинента, а потом... даже не смотрю, что потом, вырываю росток, когда он еще просто росток.
Иду дальше по бесконечности, - время проседает под ногами, рассыпчатое, упругое, нагретое полуденным солнцем. Собираю причудливые изваяния, тончайшие дворцы, изящные мелодии, холсты, на которые можно смотреть только под определенным углом...
Снова натыкаюсь на росток, - другой бы даже и не заметил, что это росток, а у меня уже глаз наметанный, я уже все замечаю, клочок земли, на протяжении веков переходящий то к одной, то к другой стране, клочок земли, где бок о бок живут два народа – сколько же здесь придется выпалывать росточков, и все равно нет-нет да и проклюнется что-нибудь такое...
Делать нечего, возвращаюсь назад, время прогибается подо мной, упругое, рыхлое, - добираюсь до какого-то беспросветно темного средневековья, надеваю болотные сапоги, чтобы влезть в междоусобную войнушку, отвоевать маленькую землю и у тех, и у других, и у третьих, и у пятых, и у десятых, сделать королевство с короной, гербом и всем таким...
...перевожу дух, изрядно пришлось помучиться, и еще неизвестно, что из этого выйдет, может, только хуже сделаю...
Темнеет, - достаю из кармана дом, в который раз думаю, на черта мне одному два этажа, - устраиваюсь у камина, уже в полудреме вспоминаю, что надо бы добраться до кровати – не в этот раз, не в этот раз...
...а-а-а-а-а-а!
Подскакиваю, дом подскакивает вместе со мной, от страха прячется в мой карман, - понимаю, что случилось что-то жуткое, да тут и понимать не надо, вот оно, я так и думал, все мои происки довели до настоящего побоища. Сжимаю волю в кулак, воля кровоточит, понимаю, что выпалывать придется много и долго...
- ...вы что делаете? Вы что делаете-то вообще, а?
Снова вздрагиваю от этого голоса, никак не могу привыкнуть...
- Как что, войну выпалываю...
...еле сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть – не видите, что ли...
- ...да какого ж черта-то, а?
- А что такое, мне её заботливо взрыхлять, что ли?
- Да нет... вы на макушку-то посмотрие, на макушку! Да не на свою, болванище вы эдакое! На верхушку этой... посмотрите! На верхушку!
Смотрю на верхушку войны, вздрагиваю, - а я раньше и не видел, как цветут войны... И странно так, внутри все буквально переворачивается, что нужно стрелять, рубить, - и понимаю, что не смогу срезать этот цветок, что-то невиданно красивое там, сверху...
.
- ...ну что я могу сказать...
Замираю при этих словах хозяина, думаю, каким будет продолжение, уволит он меня или сразу казнит.
- ...похоже, войны нашли способ защищаться от прополки... на этом вашем поле...
...даже не говорю, что поле не мое, а его.
- ...на этом вашем поле выживали только войны, которые научились цвести, которые оставляли после себя что-то... технологии какие-то... песни... стихи... красивое что-то...
Спрашиваю как можно осторожнее:
- И... и как теперь?
Он разводит руками:
- Не трогать теперь, как теперь...
Чувствую, что мне меньше всего нравится это – не трогать, так и кажется, что это «не трогать» обернется чем-то недобрым, понять бы еще, чем именно...
- ...это мы такие цветы продадим, каких свет не видывал, - продолжает хозяин.
Молчу, а что мне еще остается, доедаю свой ужин, осторожно сую крошки в карман, дом клюет их с ладони.
.
- ...а... а где?
Если бы у него были глаза, он бы изумленно смотрел на меня, но у него нет глаз, у него ничего нет, мне остается только представлять, как он изумленно смотрит на меня:
- А... а где?
Мне нечего ответить, смотрю на пустое по... то есть, какое поле, нет никакого поля, ничего нет, хоть бы что-нибудь осталось бы, хоть бы черная выжженная земля, а так – ни-че-го...
- Войны... они...
...не договариваю, и так все понятно.
Вечереет – достаю из кармана дом, устраиваюсь на диване у очага, задумываюсь – открываю дверь, чтобы впустить кого-то, кого я не вижу, мимоходом поправляю его судьбу, чтобы завтра не сгорел в пламени какой-то звезды, он так же мимоходом благодарит меня...