Эксклюзивное интервью «Еврейской жизни» с актером Ефимом Шифриным.
Он — артист уникальный. Работал почти во всех жанрах: парил под куполом цирка, играл на сцене драматического театра, снимался в сериалах, выступал на эстраде и, наконец, запел в мюзиклах.
А еще он автор пяти книг и популярный блогер, у него десятки тысяч подписчиков.
Ефим Шифрин о том, почему он никогда не выкорчует из себя Колыму, как он реагирует на антисемитские комментарии в соцсетях и о том, почему не хочет быть гадом.
Мы встретились в Общинном центре горских евреев в Сокольниках, где в одном из залов идут репетиции мюзикла «Между двух миров» по пьесе Семена Ан-ского «Диббук» на музыку Александра Журбина в постановке Нины Чусовой.
Стильная стрижка, джинсовая куртка, сильные плечи, энергия бьет через край. Шифрин не меняется!
— Сколько вам лет? Меня интересует не паспортный возраст, конечно. Роман Виктюк и Михаил Жванецкий говорили, что вы как были ребенком, так и остались.
— Изображать мальчика было бы неправильно во всех отношениях, но дело в том, что я никак не замечаю своего паспортного возраста. Иногда мне бывает скучно с теми, кто моложе меня, и, как всякому взрослому человеку, кажется, что они что-то неверно делают. Однажды я сидел в компании в израильском ресторане в Нетании, с нами был человек, чью фамилию я, к сожалению, не могу назвать, потому что он очень известный и его уже нет на свете. Я его очень любил и уважал как актера, но в течение всего ужина он нещадно критиковал молодое актерское племя. Мне было так досадно это слышать, что я даже закрыл глаза! Ведь он в пору становления тоже был вынужден держать оборону от чиновников, бюрократов от искусства, а теперь сам эту косность олицетворяет.
Я дал себе зарок никогда не превратиться в такого ворчуна!
В общении с молодыми ощущаю себя ни старостой, ни наставником. Это общение всегда на равных. В театре я тоже никогда не держу дистанцию с молодыми актерами, они называют меня по имени, многие обращаются на ты. Я бы чувствовал себя гораздо хуже, если бы они относились ко мне иначе.
Previous
— Слово «солидный» не про вас!
— Вы сами видите, какой я! Конечно, я бы мог ходить дома в пижаме, а на летнем отдыхе носить соломенную шляпу. У меня тут был случай в театре! Моя гримерка находится на третьем этаже. Так как во всех мюзиклах у меня роли не главные, я не провожу все время на сцене, поэтому постоянно отлучаюсь в свою гримерку. И во время одного из таких перерывов лечу наверх, легко перемахивая через три ступеньки и не задыхаясь, и ловлю себя на мысли:
«Что я делаю? Мне же 67 лет! Это, наверное, очень дурно и смешно смотрится!» Да еще камеры слежения вокруг! Что охранники должны подумать об этом старике!»
А потом понял, что в этом нет ничего плохого — наоборот! А ведь даже многие молодые стараются устроиться поближе к сцене, чтобы не тратить свои силы на эти подъемы. Так что физически возраст не чувствую, он ощущается только ментально.
— Вы однажды сказали о себе: «Я родился в такой глубинке, так далеко от Москвы, что никогда не выкорчую из себя свою Колыму». Как это понимать?
— Так и понимать. Я никогда не говорю загадками. Колыма со мной, она в моих снах. Колыма задала тон всей моей жизни и судьбе. И сопки, и солнце, и ослепительно синее небо и, естественно, история этого края, потому что вынуть из головы судьбу моего отца и всех, кто был рядом с ним, я не могу. Отсюда мое отношение к историческим процессам, к превратностям судьбы, мое спокойствие по отношению к историческим катаклизмам. Я знаю, что они преходящи. Политические эпохи чередуются, как времена года. За заморозками, какими бы долгими они ни были, всегда последует оттепель. Я в своей жизни пережил две оттепели. Они, наверное, были не последними.
— Сколько лет ваш папа провел в лагерях?
— Десять лет в лагерях и семь лет в ссылке. Мама приехала к нему в 1955 году.
— Но почему они еще десять лет прожили там, а не уехали оттуда сразу после ссылки?
— Нам некуда было ехать. Для этого следовало начать жизнь сначала. Это сейчас переезды на новые квартиры стали обыденным делом, но тогда слово «квартира» со словом «продать» никак не совмещалось. Жилье можно было получить лишь в конце длинной очереди. Война разбросала наших родственников по разным весям. Мы знали, что уедем с Колымы, потому что папино стремление воссоединиться с родными было стойким и непреклонным, но оно сбылось только тогда, когда удалось накопить деньги на первый и последний частный дом нашей семьи. Юрмалу выбрала мамина тетка, и следом туда потянулась наша родня, а потом все тем же роем они слепили себе улей в Израиле.
— Корни вашей семьи из белорусского местечка. Многие погибли в войну?
— Мамин младший брат, Иосиф Цыпин, погиб в первые дни войны, не прожив и двадцати трех лет. Его судьба стала известна благодаря историкам Брестской крепости. Ему удалось вырваться из окружения. Он погиб в концлагере на территории Польши.
О судьбе папиных братьев почти ничего не известно. Одного фашисты расстреляли на глазах у его жены. Мой двоюродный брат Герман спасся, потому что его мать не пришила метку и назвалась русской беженкой Ивановой.
Эта фамилия спасла ему жизнь. Сегодня Германа Мордуховича Иванова (в действительности Шифрина) уже нет.
— Ваш отец был, по-видимому, человеком религиозным, ведь он родился и вырос в патриархальной еврейской семье синагогального старосты, учился в хедере. Как было заведено в вашем доме?
— Традиций, которые свойственны в галуте (в переводе с иврита означает «принудительное изгнание, рассеяние»), мы придерживались даже на Колыме. Это ашкеназские кушанья, соблюдение религиозных еврейских праздников. Но набожной я свою семью все равно не назвал бы, потому что о папином отношении к религии я узнал только после его смерти из адресованной мне записки, которую я прочитал, когда папы не стало. Мама тоже, скорей всего, воспитывалась в религиозной среде. В советские годы на эту тему было не принято рассуждать.
— Какие еврейские кушанья были на столе?
— Мацу каким-то образом нам присылали из Орши. Мама хорошо готовила в традициях еврейской кухни. Я опять-таки имею в виду кухню именно ашкеназских евреев, потому что в других общинах свои традиции. На столе была, конечно, гефилте фиш — фаршированная рыба, кнейдлах и весь сладкий стол: тейглах, имберлах. Для меня это самые желанные лакомства даже сейчас, когда я совсем не ем сладкого.
— Вы рассказывали о том, что ваша мама, готовя эти блюда, можно сказать, совершала подвиг, потому что у нее был сахарный диабет.
— Хотя бы попробовать-то надо! Мама привила нам с братом одно очень важное качество. Они с папой нас специально не воспитывали, я не помню никаких поучений, мы просто следовали родительскому примеру, но мамино свойство всегда иметь запас еды на случай неожиданных гостей нам с братом каким-то образом передалось. Меня в этом смысле невозможно застать врасплох — всегда найдется угощение для внезапных гостей.
Если звонит кто-то из друзей: «Я заеду?» — меня это не повергает в ужас, потому что у меня все есть!
— И чистота в доме тоже всегда?
— Почти ритуальная чистота! Не выношу беспорядка. Мама объявляла, что не очень любит готовить, но компенсирует это тем, что десять раз вымоет пол! И брат такой же. Даже если внуки разбросают все, следует строгий взгляд! Я каждый день на связи со своими. Спрашиваю у моей племянницы Габики: «А где Лиэлька?» И моя племянница строгим голосом отвечает: «Лиэлька сейчас не подойдет, потому что она (со значением) сейчас убирает свою комнату!» У моего племянника Рафаэля даже какая-то надсадная чистоплотность.
— Что вы унаследовали от родителей помимо этого?
— Мне всегда казалось, что я мамин сын, нас часто сравнивают, мы и внешне похожи, но с годами, изучая папины письма и записи, я замечаю, как во мне проступают черты отца. Во-первых, стремление к точности. Мой отец был бухгалтер, и хотя мне бог не дал склонности к точным наукам, я не люблю недоговоренного, нерешенного. Не стесняюсь никогда спросить.
Папа на мой вопрос: «Что это?» — отвечал: «У нас же есть словарь и энциклопедия!»
На самом деле, у нас справочников было чуть ли не больше, чем художественной литературы. Десятитомная детская энциклопедия — мое любимое чтение в детстве. Папе я обязан, что рано начал читать и впитал интерес ко всему, вплоть до астрономии.
— А что передалось от мамы?
— Все, что связано с моей профессией: умение подмечать какие-то черточки у людей, склонность к пародии, музыкальный слух. Я сейчас горжусь собой в том смысле, что потихонечку выполняю какие-то их желания. Мама хотела, чтобы я был журналистом, а если не доведется, чтобы пел. Все это лежало под спудом. Журналистом я не стал, но написал пять книг, и вдруг лет 12 назад совершенно нежданно в мою жизнь вошел мюзикл, когда Михаил Швыдкой пригласил меня на главную роль Мэтта Фрея в первый спектакль своего зарождавшегося театра мюзикла «Времена не выбирают». В этом году я получил несколько предложений от продюсеров музыкальных театров. А уж после спектакля «Рождественская история» Леши Франдетти в Театре кукол, где мне досталась роль скряги Скруджа, как будто окно распахнулось для предложений. То князя в «Дядюшкином сне», то царя в «Летучем корабле» предлагали. Как будто маму мою услышали! Но, к сожалению, на все нет времени. Почти всем продюсерам в этом году я ответил отказом.
— У вас есть внутренний радар «свой — чужой»?
— Вопрос интересный. Я не умею этого, я ошибаюсь. Мой директор всегда поражался отсутствию у меня этого радара.
Я не разбираюсь в людях. Моя доверчивость дорого мне обходится.
Сначала всем доверяю и никогда до конца не верю в чужое коварство, потому что не понимаю того, что мне не свойственно. Даже когда «улики» разбросаны по полу, всегда сомневаюсь и списываю на стечение обстоятельств.
— Вам когда-нибудь говорили: «Езжай в свой Израиль!»?
— Пока рос, ничего подобного не слышал. На Колыме этого не было, потому что сама судьба Колымы сложена из судеб людей разных национальностей. В Латвии это было просто невозможно. А вот сейчас в социальных сетях получаю с лихвой. Каждый день. В «Одноклассниках» и «ВКонтакте» меня регулярно отправляют в Израиль.
— Я в шоке, если честно! Мне казалось, что вас так любят!
— А эти не любят. Смотрите, что мне написали после смерти Юдашкина! (Открывает комментарии в телефоне): «Может, ты за ним отправишься?» А есть еще интереснее: «Хочется уехать? Да, Ефим? Это понятно. А вот Розенбаум не уедет, он наш, он любит Россию, свой Питер. Чужие уезжают, очищается Россиюшка наша!» И подпись: Оля Тихая. Один из моих приятелей уверил меня, что это не совсем люди, они призраки. И зачем мне с ними бороться? Я же не Дон Кихот! Просто кнопку нажимаю, посылаю в бан и понимаю, что моя жизнь от них свободна. Потому что количество людей, которые ко мне хорошо относятся, несоизмеримо с числом призраков. Психически здоровый человек, который в ладу с собой, никогда не опустится до таких комментов. С этим знанием легче реагировать на такие вещи. Понимаю, что могу нравиться не всем. Значит, мне остается общаться с людьми, которым я симпатичен.
— Вы юморист. Скажите, еврейский юмор особый?
— Про особенности еврейского юмора написаны тома. Одна из первых книг, прочитанных мной на английском языке, так и называлась — «The Jewish Humor». Вряд ли я смогу добавить к этому предмету что-то новое. Знаю только наверняка, что способность смеяться над собой — самая достойная черта еврейского юмора. Самоирония и юмор по отношению к себе говорят о душевном здоровье, помогают не забронзоветь и всегда дают стимул для совершенствования.
— Скоро премьера мюзикла «Между двух миров». В какой роли мы вас увидим?
— Рабби Азриэль — человек, на котором держится второй акт спектакля. Это цадик, мудрец еврейский. Не знаю, старше он меня или младше? Жизнь меня подвела к возрастным ролям. Но, пожалуй, это за долгое время единственный положительный персонаж. Так получилось, что с тех пор, как Кончаловский дал импульс, мне достаются роли гадов.
— Вы про Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании»?
— Порфирий Петрович не гад, но в нем есть черточки неприятные, у меня самого нет такой иезуитской привычки выводить кого-то на чистую воду. Ну, Скрудж, Данила Мейкер в «Прайм-тайме», ужасный Пуасон в «Принцессе цирка», от которого меня самого выворачивает. И вдруг такой подарок!
Артисты всегда мечтают сыграть отрицательную роль, потому что она кажется ярче, характернее, а у меня, в отличие от них, мечта сыграть хорошего, как я, человека.