Пришел монах, срубил дом,
на крыше поставил крест,
в било ударил: дон-н-н…
Звери со всех сторон,
из потаённых мест,
пришли, собрали́сь под крестом
слушать его… или съесть.
Монах улыбался им,
пел про себя псалом
про город Иерусалим,
окруженный со всех сторон.
И гладил во́лка словно пса
домашнего, и иже с ним
зайчонка лобызал в уста.
Обнюхивал монаха лось,
не пах ли порохом монах:
ему однажды привелось
сойтись с охотником, тот пах
огнём и порохом. Навек
стал страшен лосю человек.
Но здесь стоял совсем иной:
двуногий некто без ружья.
Ёж не кололся. И змея –
гадюка с райскою виной
кружилась как-то стороной:
мол, я давно уже не та,
мне не нужна твоя пята,
меня не трожь, поверь, и я
тебя не трону ни за что.
Лисица в меховом манто
учуяла в монахе то,
чего ещё не знал никто,
что он без всякой хитрецы
и безобиднее овцы
забрёл в их вотчину. Зато
медведь – хозяин здешних троп –
сказал: «Берлога – тот же гроб.
И я – не менее монах.
Пощусь на собственных жирах
всю зиму. Словом, очень рад
принять монашеский обряд.
На лапу, брат, не будем брать!»
«И не берём», – сказал монах,
обняв медведя – не помяв.
Но как Топтыгина постричь? –
ведь съест, поди-ка, съест, как мёд!
Ну, слава Богу, с неба клич –
пернатых ангельская дичь
молитву кличет, как поёт:
«Земля! Земля! Мы – рать небес.
Но лес без нас – совсем не лес.
И храм без нас – совсем не храм.
Кулик в болоте да и тот
поёт Создателю болот!
Прими, земля, наш птичий гам
как утреню по вечерам!»
И тут пасхальное яйцо
парит на землю – на лицо
земли. И слышится окрест:
«Христос воскрес! Христос воскрес!»
То – изнутри яйца гонец:
проклёвывается птенец,
взлетает и на самый крест
садится. Звери: «ох!» и «ах!»
«Воистину!» – гласит монах,
и эхом продолжает лес:
«Воскрес! Воистину воскрес!»
Всего-то дом монах срубил,
на крыше крест установил,
а лес – воскрес.
12–13 ноября 2010 г.
Оскар Грачёв