Папочка мой работал весовым мастером на мясокомбинате, поэтому в доме не переводились мясные деликатесы даже во времена всеобщего дефицита.
Когда началась война, папе исполнилось двенадцать лет. Ему пришлось бросить учебу и устроиться работать на мясокомбинат. После окончания войны, папа, в вечерней школе, закончил восемь классов и дальше учиться не стал. Но человеком он был далеко не глупым. Обожал читать, и не только художественную литературу, но и, даже в большей степени, научно – популярную.
В нашем доме каждый год выписывали журналы «Наука и жизнь» и «Вокруг света». Поэтому мой папа был разносторонне развитым и обладал широким кругозором. Многие знакомые были уверены, что у него высшее образование, да и я в этом не сомневалась, пока сама не спросила и не узнала правду.
Тем не менее, моего папочку очень ценили и выдвигали на всякого рода общественную работу. Он был членом горкома партии и неоднократно возглавлял колонну мясокомбината на демонстрации. Его мотоцикл, с праздничным транспарантом, ехал впереди колонны, а в люльке с гордостью восседала я.
К моему воспитанию он относился совершенно равнодушно, а свое недовольство, когда я давала повод, выражал двумя словами: «Тебе бы только жрать, да с-ать!
Поводы бывали разные: чаще всего я вызывала недовольство, поздно возвращаясь, домой. Летом мне разрешалось гулять до одиннадцати вечера, зимой – до девяти.
Если я заигрывалась и опаздывала, то по дороге домой я жутко переживала, опасаясь папиного гнева, поэтому я подходила не к двери, а к окну комнаты, в которой жила бабушка, и тихонько стучала. Благо наша квартира располагалась на первом этаже.
Бабушка осторожно прокрадывалась через коридор, открывала задвижку и в тайне от папы меня запускала. Как правило, подобная тактика срабатывала. Я быстро прыгала в кровать и делала вид, что давно уже там.
Однако, если я забывала, что опаздываю к сроку и не торопясь топала домой, спокойно заходила в дверь, то обязательно наталкивалась на разъяренного отца, выслушивала его крики о моих пристрастиях и тряслась, как осиновый лист, хотя папа только раз в жизни хлестанул ремнем и больше никогда не поднимал на меня руку.
Но, иногда, вдруг, папа спохватывался, звал меня к себе в комнату и начинал активно воспитывать:
Ты выучила уроки?
Да.
Давай рассказывай.
Я рассказывала. После этого папочка начинал задавать вопросы сам.
Какой город является столицей Грузии? Сколько в нашей стране республик? Кто председатель совета министров?
Я себя чувствовала как на экзамене, и вскоре выучила все ответы на его любимые вопросы. Папа, почему-то считал, что именно их будут задавать мне на собеседовании при поступлении в институт.
Когда же я делала какие-нибудь успехи, например, в спорте, он мной очень гордился. А, подвыпив, с друзьями, начинал откровенно хвастать, какая у него замечательная дочь. Доставал все мои грамоты, показывал фотографии, но хуже всего, когда он звал меня и представлял гостям. Я чувствовала себя дура-дурой. Ведь к тому времени я была уже почти взрослым человеком, а не трехлетним ребенком, который с радостью забирается на стул, чтобы прочесть гостям стихотворение.
Но один раз мне таки досталось от папы.
Как-то наши родители ушли в гости к соседям, а мы с братом Юрочкой остались дома одни. Как всегда поссорились, подрались, и я, из вредности, кричала так, что меня услышал, папочка, не смотря на то, что находился в соседнем подъезде. Он прибежал к нам схватил ремень и, не разбираясь в причинах конфликта, хлестанул Юрочку, а затем меня. Затем молча развернулся и ушел. Я, конечно же, сразу заткнулась, и мы с братом, как товарищи по несчастью, тут же помирились. Юрочка подошел ко мне и предъявил ссадину на шее:
Смотри, как мне из – за тебя досталось…
Смотри, как мне…, -- ответила я, показав огромный, с ладонь, синяк, уютно расположившийся на бедре.
Брату Юрочке, чуть самому плохо не стало.
Ничего себе, – только и вымолвил он.
Ты же стоял, у тебя ремень захлестнулся за шею и кончиком ободрал слега кожу. А я лежала, и по мне ремень ударил плашмя, поэтому такой бланш и получился.
Так мне и пришлось две недели ходить на тренировки по спортивной гимнастике в шароварах, чтобы прикрыть сияющее всеми цветами радуги бедро.
Но больше он к подобным методам воспитания не прибегал. Юрочке же доставалось чаще. Папа сам был человеком смелым и решительным и того же требовал от своего сына. Папа никогда не мог спокойно пройти мимо дерущихся людей – обязательно лез их разнимать. Или, например, сидя дома перед телевизором, вдруг слышал шум драки на улице, он тут же соскакивал и бежал туда. И как ни странно папе никогда не попадало. Люди почему-то сразу признавали в нем человека, обладающего правом решать их дела.