220 лет назад Москва ощутила на себе отголоски землетрясения, имевшего эпицентр в горах Вранча (Восточные Карпаты). Это было самое мощное землетрясение из когда‑либо зарегистрированных в Румынии и одно из сильнейших в европейской истории (7,9 баллов). Для Москвы событие явилось и вовсе уникальным, поскольку Восточно-Европейская равнина, на которой расположена наша древняя столица, характеризуется крайне слабой сейсмичностью.
«14 октября, в исходе второго часа пополудни, мы почувствовали легкое землетрясение, которое продолжа‑ лось секунд двадцать и состояло в двух ударах или движениях», — вспоминал Н. М. Карамзин. Также он сообщает, что колебания распространялись от востока к западу и в ряде частей горо‑ да проявилось сильнее, а, например, на «Трубе, Рожественке и за Яузою» совсем не ощущались. По его словам, разрушений никаких не произошло — только в стене одного погреба появились трещины, а в полу другого — отверстие «на аршин в окружности».
Впрочем, в домах повыше от подземных толчков качались стулья и столы. Некоторые уверяли, что по‑ шатнулась даже Спасская башня, при этом наблюдателям почудилось, будто у них кружится голова.
Кстати, Карамзин не счел земле‑ трясение 1802 года чем‑то невероятным. В качестве прецедента он привел «трус», грянувший в Первопрестольной в 1445 году и пришедшийся на тот самый день, когда казанский хан Улу-Мухаммед отпустил из плена великого князя московского Василия Темного.
Ужаснувшийся народ «по невежеству своему и суеверию вообразил, что сей естественный случай предзнаменует государственные бедствия: как будто тогдашняя Москва еще мало пострадала, видя князя своего в бесчестном плену».
«Достойно замечания, — продолжает Николай Михайлович, — что и тогда землетрясение случилось в октябре месяце, и также после весьма жаркого лета и засух, какие были у нас в нынешний год. Сии два происшествия разделены тремя веками с половиною: следственно, можем надеяться, что и впредь столько же времени пройдет в Москве без порыва сих воздушных масс, заключенных во глубине земли, которые (по мнению физиков), будучи теснимы огнем, с бурным стремлением ищут себе выхода».
Московское землетрясение 1802 года Н. М. Карамзин называет «легким», справедливо утверждая, что оно явилось лишь эхом другого, более мощного. В данной связи историк упоминает лиссабонский катаклизм (1755), волны которого докатились аж до Америки.
«Замечено, что землетрясения бывают осенью чаще, нежели в другое время года, и ночью, а не днем: московское в 1445 году случилось, по летописям, в самую полночь, а нынешнее удали‑ лось от правила. Замечено также, что в годы сих феноменов зимы бывают не холодны, а лета плодородны. Густой и непрерывный туман, который у нас до сего дня (писано 18 октября) продолжается, есть совсем не обыкновенное явление и, конечно, имеет связь с землетрясением. Любопытно знать, произвело ли оно какое‑нибудь действие в окрестностях Москвы: например, не сокрылись ли некоторые ли реки и проч., что обыкновенно бывает следствием самых легких потрясений».
В завершение Николай Михайлович благодарит судьбу, удалившую московские земли от вулканов. «Вообразим жителей островов Антильских, Филиппинских, Сицилии и особливо Японии, — рассуждает он, — там землетрясение почти столь же обыкновенно, как у нас сильная гроза летом; но они спокойно наслаждаются жизнию! Таковы люди: привычка делает их нечувствительными к самым ужасам Натуры».
О землетрясении писал не только Н. М. Карамзин — на необычное явление откликнулись газеты, оно нашло отражение в различных служебных и личных документах, которые позднее исследовал историк и мемуарист барон Н. В. Дризен.
В опубликованной им по сему поводу статье (см. список литературы в конце) содержатся свидетельства других очевидцев.
Вот что, например, поведал коллежский советник Иван Миндерер: «Сего 1802 г. октября 14 дня пополудни в половине второго часа по моим часам, лежа на спине на постели и читавши книгу, почувствовал я, что качаюсь из бока на бок, так что подо мною складная походная кровать скрипела. Взглянув, увидел я, что от электрической машины кондуктор, <…> висящий на двух шелковинках, весьма шатался, и по сему догадался я, что качание, мною приметное, ничто иное как землетрясение было. По моим чувствам, различал я два удара, из которых первый был сильнее другого. Время продолжения оного точно означить не могу, однако полагаю оного около 15‑ти секунд».
Упомянутый Н. М. Карамзиным туман сильно обеспокоил московского главнокомандующего И. П. Салтыкова. Иван Петрович просил оберполицмейстера П. Н. Каверина собрать сведения о погоде, «бывшей в начале дня сего». Кроме того, Салтыков интересовался, не отразился ли туман на чьем‑либо здоровье, не изменился ли в результате землетрясения уровень воды в городских прудах и Москве‑реке, а также личными ощущениями Каверина. Последний отвечал: «Я сам в занимаемом мною доме ничего в то время не чувствовал, а случившийся у меня на тот раз штабс‑лекарь Кульман заметил слабое колебание зеркалов и потрясение под ними табурета».
К числу очевидцев в известном смысле можно отнести и А. С. Пушкина. Правда, будущему поэту исполнилось на тот момент всего два года, и вряд ли он во время землетрясения что‑то почувствовал, однако спустя годы в «Первой программе [автобиографических] записок» лаконично от‑ метил: «Юсупов сад. Землетрясение. Няня».