«Отец, отец, благодарю творца неба, земли и всего видимого, я счастлив, счастлив тем, что полюбил с детства природу более, чем дела и сокровища людей; счастлив тем, что полюбил самое высокое и самое прочное на земле. Хороша природа наша — она тоже творенье бога, но она мгновенна, непродолжительна; промелькнет, отцветет — и нет ее, а там зима, зима и солнышка не видно. Не то здесь; здесь зима мгновенна, да и нет ее, снег за редкость; а горы-то, горы, боже мой, лиловые, точно из воздуху слитые, вечно солнышко, налетит тучка, вспрыснет землю и рассеется, и опять солнышко, и опять светло и весело. Народ более живет на воздухе.
Италия, Италия, как я сердился, бывало, когда хвалили тебя чересчур, а теперь я сам восхищаюсь и сам забываю и увлекаюсь обаятельной прелестью страны этой. Что Париж с зеркалами, бог с ним. Не дивит меня людское, не важно — все тлен, выдумка скоропреходящая, мишура. Но бог с ними — люди, и их любить надо и жалеть, да я и люблю. Город, где я живу, стар; все выжил, все пережил, в нем видна переходчивость людская, за 2500 лет был языческим, был христианским. Рим, сколько воспоминаний внушаешь ты, сколько событий совершилось в тебе; развалины — свидетели величия твоего. Рим, бывшая столица мира, в настоящее время резиденция Папы, не очень большой город, в 180 000 жителей, с узкими улицами и чудно красивыми жителями. Особенно римлянки славятся красотою; дивная, чудная на вид порода. На площадях и площадках города бьют фонтаны чистой ключевой воды. Площадь перед храмом Св. Петра так хороша, что нигде нет подобной […]».
Из письма П. П. Чистякова — семье, 1863, Рим.
«Хорош Рим, но скажу Вам, когда из вагона в 1-й раз увидел я купол Флорентийского собора (Брунеллески) в этой тонкой, прозрачной синеве, а за ним или над ним вдали снеговые горы Италии, признаюсь, я забылся, все сном показалось, да и снов таких я не видывал — дивная, чудная Италия, невольно скажешь. В Риме жизнь для художника хотя и подороже, чем во Флоренции, но удобнее и приятнее. В Рим я приехал в 1-й день пасхи или накануне, да, так. Видел службу Папы и иллюминацию, какой не видывал. Зеркальный Париж как-то теряется, забывается посреди чудной природы Италии — мишура. Имею мастерскую вместе с комнатой и пишу головку 10-летней итальянки. Очень красивая девочка; переняла песни, которые я пою, и несколько русских слов. Чуть ли не два месяца пишу одну головку и все плохо, впрочем, я терпелив. Часто вспоминаю Вас, помните ли, я звал Вас, а ведь, право, здесь хорошо художнику. Что-то Вы поделываете? Если бы не приехал Егор Егорыч я был бы не спокоен, а теперь уверен, что Вы учитесь и работаете сполна и как можете... Работайте, пустоты в жизни не надо, она вредна, скучна; приучитесь любить умеренный труд, труд любя, и жить легче будет. Я уважаю мужчину трудолюбивого, а женщину и подавно. Как-то поживают там все Ваши? Пишите, ради бога, не забывайте меня; хотя я здесь менее скучаю прежнего, но все-таки есть, со временем пройдет; труд поможет. Я думаю, Вы смеетесь, прочитывая это место, но ведь Вы видели меня в эпоху лености и свободы, немного ранее Вы бы посмотрели на меня. Здесь опять, кажется, поучусь и поработаю на свободе; ни одного дня еще не провел по-пустому, что будет далее, не знаю...».
Из письма П. П. Чистякова — В. Е. Мейер, июль 1863 года, Рим.
Егор Егорович Мейер (1822—1867) — художник-пейзажист. Учился в Академии художеств (1839—1845), которую окончил с большой золотой медалью. Чистяков имеет в виду его возвращение к семье в Петербург после долголетней работы в Сибири.
Вера Егоровна Мейер (1845—1919) — художница, дочь пейзажиста Е. Е. Мейер. С восьми лет была частной ученицей Чистякова, посещала в качестве вольноприходящей классы Академии художеств. С 1871 г. — жена П. П. Чистякова.
