Жила у нас когда-то во дворе одна женщина. Я даже не берусь сказать, сколько ей было лет. Может, 50, а может и 70... А может быть, все 80. Бывают такие люди, которые из года в год не меняются. Так и Надежда никогда не менялась. Всегда в одной и той же одежде, застиранной, но аккуратно заштопанной и с одним и тем же хмурым выражением лица, на котором изредка проскальзывал злой оскал. Мне кажется, она считала его улыбкой. Приехала она в наш дом давным-давно. Во всяком случае, я ее помню с раннего детства, даже припоминаю какого-то тихого мужичонку рядом с ней — не знаю уж, кем доводился.
Они иногда ругались на весь — двор. Точнее, ругалась Надежда, а этот ее сожитель молча кивал, не желая вступать в ссору. Женщина крыла его трехэтажным матом, а «безрогий козел», «кобель вонючий», «болван зачуханный» стоял перед ней, втянув голову в плечи. Как бы то ни было, мужик исчез куда-то, и в сознательном возрасте я уже не видела рядом с этой теткой никого. Ни детей, ни родственников. Мужик, думаю, сбежал, а не помер. Надеюсь, что сбежал. Он и так долго терпел — сверх всякой меры.
Не понимаю, как он выдержал столько лет рядом с этой мегерой, которой сторонились все.
Трудно было представить, чтобы эту женщину кто-то назвал своей подругой, к примеру. Или хотя бы просто знакомой. Все обходили ее стороной, она смотрела на соседей с неприязнью, те платили ей тем же. Да просто избегали ее. Шептались, что у неё дурной глаз. Мама всегда предупреждала меня, чтобы ни в коем случае с ней не заговаривала. Все считали, что если перекинуться с Надеждой словом, то непременно заболеешь. Мол, сглазит. Я, пока была мелкой, во все эти разговоры не верила, а повзрослев, пару раз испытала на себе этот феномен...
Как-то утром привязалась Надежда с вопросом ко мне: мол, как дела у вас, что-то давно отца вашего не вижу — а папа был тогда в командировке... И что вы думаете, к вечеру я с ангиной слегла. Неделю в школу не
ходила. Или в другой раз — это уж я взрослая была, работала на заводе — стала что-то мне Надежда рассказывать про пьяницу со второго этажа: мол, безобразничает, надо в полицию сообщить. А на другой день
у меня такой был приступ язвы, хоть скорую вызывай! Ну и таких эпизодов у жильцов нашего дома много накопилось — женщины откровенно боялись ее, а мужики смеялись, конечно, но старались тоже обходить. Еще помню, как при мне стал что-то обсуждать с ней наш одинокий сосед дядя Володя. Он, на беду свою, решил выговорить Надежде, что кошек она своих в подъезде держит: «Не убираете за ними! Повсюду объедки, пустые
консервные банки... Нехорошо!» А через несколько дней дядя Володя слег с пневмонией, причем крупозной — еле вытащили его врачи.
Не избежала Надеждиного злого глаза и моя мама. Обычно она проявляла осторожность и обходила «ведьму» стороной. Но однажды Надежда подкараулила мою мать у подъезда и схватила за руку:
— А чего это ты, Людмила, сторонишься меня? Никак наслушалась сплетен?
— Пропусти, Надежда, не до разговоров мне сейчас, спешу я.
— Все бегом, все бегом... Вот что значит ноги-то молодые, — гадко захихикала Надежда. — Не ходишь, а
летаешь. Раньше и я летала. Да вот годы взяли свое. Тебе сколько годков-то, Людмила?
Мама не ответила на вопрос, побежала прочь, но «ведьма» достала ее: вечером того же дня мама уже не могла наступить на распухшие ноги, и отец вызывалей скорую. Мама долго лечила тогда сильное воспаление суставов, а когда смогла ходить, решила напрямую выяснить отношения с
«ведьмой». Пришла к ней и заявила:
— Ну и чем же мы перед тобой все провинились, Надежда? Зачем ты людям гадишь? Что я, допустим, сделала тебе?
— ОЙ, да ты что! Ты думаешь, это я хворь на тебя напустила? — лицемерная баба даже слезу пустила. Дескать, ведать не ведаю, как такие дела делаются...
Мама только плюнула да пошла к себе. А вот мать подруги моей школьной Алены так дело не оставила. Когда у нее после перепалки с Надеждой отнялась рука, пошла она к известной в нашем городе бабке Настасье. Её считали целительницей и приезжали к ней со всей области. Она выслушала
историю про «ведьму» из нашего двора, покачала головой и пообещала помочь. Кстати, Алениной-то матери она мгновенно помогла — дала ей яблоко заговоренное, велела съесть перед сном. И знаете, чудо случилось на следующее же утро. Встала Аленкина мама, а рука как новая. Она две недели перед тем ее на перевязи носила, висела как плеть. А тут... все прошло! Аленка прибежала ко мне, прямо плакала от счастья. Зато Надежду мы увидели в тот день с забинтованной рукой, причем она стонала и корчилась от боли. И становилось, видно, ей хуже и хуже с каждым днем — выходила она из дома реже и реже. А потом и вовсе перестала показываться. А через какое-то время в квартире ее
вдруг появился молодой человек, который на вопрос: «Куда делась прежняя хозяйка?» — пожимал плечами и не знал, что ответить. Ему ключи от ее квартиры дали в исполкоме, когда брали на должность главврача в нашу поликлинику. Сказали: «За выездом жильца». Куда переехала наша
«ведьма», неизвестно по сей день, во всяком случае, больше она не появлялась в наших краях.
