Говорят, что когда человек вырастает, то у него перестают интересоваться “какой его любимый динозавр”, а зря! Сегодня мы будем говорить не о покрытых чешуёй ящерах (кто сказал перья?!), а о покрытых шерстью рептилиях (чего?) и… о России.
Если ты ребёнком девяностых читал книжки по палеонтологии с их красочными иллюстрациями, то неизбежно привыкал к тому, что все основные залежи доисторической фауны находили в Северной Америке. Максимум – в Монголии или Китае, а Россия оказывалась на периферии палеонтологических раскопок. И для этого были как субъективные факторы (книжки же всё-таки были перепечаткой иностранной литературы), так и объективные – бОльшая часть территория нашей страны находится под вечной мерзлотой, и если там что-то само не вытает, то хрен ты о нём узнаешь. Ну, и плотность заселения, конечно, тоже играла свою роль.
Ну, и вот ты такой читаешь такой про маленькую пушистую двинию (Dvinia Amalitskii), которая вполне по-ежиному выходит добыть подёнок, чтобы прокормить своего единственного детёныша и у реки натыкается на такого же пушистого аннатерапсида (Annatherapsidus petri), который в процессе эволюции отъелся до размеров фокстерьера и тоже хочет кушать, возможно, что и двинию – ему не сильно принципиально. Небольшая мексиканская дуэль животных пермского периода завершается внезапно и мощно – появляется суперхищник Перми, иностранцевия (Inostrancevia alexandri), лапа которой взрывает землю у головы двинии, а несчастного аннатерапсида откидывает движением хвоста. Нет, дело оказалось не в том, что иностранцевия не любит конфликты – просто два мелких хищника оказались на её пути во время охоты, что поделать.
И вот ты видишь всё это приключение, и как-то сложно осознать, что оно вполне себе происходило… примерно на территории нынешней Архангельской области. Да, динозавров у нас в стране не то, чтобы много, но вот более древних рептилий – их мало того, что раскопано, так ещё и добавлено в международную классификацию.
Зверозубые ящеры и где они обитают
Зверозубые ящеры или терапсиды – животные, появившиеся на нашей планете в конце палеозойской эры, в пермском периоде. Названы они так потому, что зубы их не были одинаковые, как у прочих рептилий, а различались по форме и функциям — как у зверей: клыки, резцы и коренные. Еще одним отличительным признаком были лапы, что располагались под телом, приподнимая его над землёй, а не с боков. Также есть гипотеза, что обмен веществ тераморфов был на уровне примитивных млекопитающих (утконоса и ехидны). Палеонтологи предполагают, что высшие терапсиды откладывали яйца и кормили детенышей выделениями специальных желез, как современные однопроходные. Ну, и заодно были покрыты шерстью, являясь теплокровными животными.
Да, это нисколько не похоже на реконструкцию выше, но смею предположить, что эти ящеры были разными (о боже, так бывает?). Но где же они жили, если касаться именно нашей страны?
С останками пермских животных жители Восточной Европы, по всей видимости, познакомились много столетий назад. Выходы медоносных пород вдоль западных отрогов Урала интересовали населявшие регион племена с давних времён. Именно в пропитанных минералами меди песчаных линзах и находились отпечатки древних растений и животных.
К сожалению, все они на долгий срок были забыты, но в петровское время, когда России понадобилась собственная медь для пушек, колоколов и монет, появляются первые находки подобного рода. В первой половине XVIII века разрабатывалось множество шахт в тогдаших Вятской, Казанской, Оренбургской и Пермской губерниях, где при добыче руды в формациях медистых песчаников и западноуральской формации, как именовались эти отложения в тогдашней литературе, стали попадаться кости наземных позвоночных, описываются первые «кости рогатой скотины, пропитанные медной зеленью».
Пётр Иванович Рычков, географ и историк Оренбургского края в 1769-1770 годах писал:
В рудниках находятся множество в камень превратившихся костей и других вещей, показывающих премудрость натуры. <…> Нашёл я две окаменелые человеческие кости. Они не только окаменеле, но, находясь между рудою, насосали в себя изходящих из неё паров, так много, что вместо бывшего в них мозгу в одной находилась самая лучшая медная руда, а во внутренности другой видим зарождающийся хрусталь.
Кости ископаемых животных, как «премудрость натуры», долгое время хранились во многих частных коллекциях. Так примечательно, к примеру, собрание редкостей Петра Михайловича Языкова, историка и географа Поволжья, старшего брата известного поэта и друга Пушкина. Среди прочего, у него хранился череп пермского животного, описанного Фишером фон Вальдгеймом как Rhinosaurus jasykovii.
Первые научные описания терапсид из медистых песчаников были опубликованы Стефаном Куторгой в 1838 году — Brithopus priscus, Orthopus primaeus и Syodon biarmicum, как остатков древних толстокожих животных. К тому времени уже были известны лабиринтодоны, отнесённые к рептилиям, плезиозавры, ихтиозавры и фитозавры, столь точное определение весьма фрагментарного материала, отнесённого ближе к млекопитающим, чем к рептилиям, вызывают уважение. Описанный бриотопус хранился в частной коллекции графа Демидова Сан-Донато и был передан в Санкт-Петербургское императорского минералогическое общество для изучения (к сожалению, до наших дней дошёл только слепок), а вот ортопус был в собрании некоего Розенберга и дожил до наших дней. Оба этих образца были найдены в рудниках Пермской губернии, но, к сожалению, без точной географической привязки.
В 1841 году упомянутый выше Фишер фон Вальдгейм описал небольшую челюсть Rhopalodon wangcnheimi, как образец особого рода Rhopalodon murchisoni. А затем — ещё один фрагмент черепа, принадлежащий тому же виду, но позволивший обосновать его родовую принадлежность:
животное представляется диким и прожорливым, для которого подходит имя Dinosaurus
В конце XIX столетия палеонтолог Гарри Сили специально посетил Россию для изучения коллекции пермских терапсид. В своей монографии он описывает Deuterosaurus biarmicus, рассматривая под этим названием и череп из коллекции Эйхвальда, и новый череп, доставленный управляющим Каргалицкого рудника В.Г. Ямбиковым.
Но, несмотря на множество находок, к концу столетия весь собранный материал представлял собой лишь случайные артефакты — планомерными поисками никто не занимался.
И тут на сцену вышел простой русский профессор из Варшавского университета — Владимир Прохорович Амалицкий.
Путь из геологов в палеонтологи
Наш сегодняшний герой родился 13 июля 1860 года в селении Старики Волынской губернии. Его отец умер рано, когда мальчику было всего 3 года, и мать осталась почти без средств к существованию. Однако её брат - петербургский врач Полубинский - принял живейшее участие в судьбе маленького Владимира и перевёз его, девятилетнего, в Петербург, где тот и поступил в гимназию.
Несмотря на то, что особыми успехами в гимназии Владимир Прохорович не был отмечен, он отличался любовью к природе и интересам к естественным наукам, а потому, поступив в Петербургский университет на физико-математический факультет, на втором курсе избрал своей специальностью геологию, возглавлявшуюся в то время двумя крупнейшими учёными — Докучаевым и Иностранцевым. Способного студента заметили, и вот на третьем курсе он уже получает возможность вести практические занятия по кристаллографии.
В 1883 году по окончанию университета Амалицкий получает от Докучаева предложение участвовать в руководимой им большой экспедиции по исследованию земель Нижегородской губернии. Это исследование стало для нашего героя серьёзной школой полевых работ, оказавшей влияние на формирование его, как научного профессионала.
В пределах Нижегородской губернии распространены преимущественно отложения пермской системы — не морские, а образовавшиеся на поверхности материков в больших озёрах и дельтах рек того времени, так называемые континентальные, отложения. В морских обычно в изобилии встречаются раковины беспозвоночных, некоторые пласты буквально переполнены ими. Континентальные же, напротив, бедны органическими остатками. Те встречаются здесь лишь в редких небольших участках толщи пород. В морских обнажениях пласты, содержащие ископаемые, почти всегда попадают в разрез, но в континентальных породах подобные участки попадаются гораздо реже, потому они сложнее доступны к изучению.
Во времена Амалицкого эта особенность распространения остатков ископаемых животных в континентальных породах не была известна. Их отсутствие объяснялось тем, что такие породы якобы отлагались в условиях, непригодных для жизни. Континентальные толщи именовались «мёртвыми», «безжизненными», «немыми». Геологи обычно избегали изучать континентальные отложения, находили их неинтересными, не обещающими важных научных данных, хоть их загадочность в смысле происхождения и возраста неоднократно привлекала внимание исследователей.
Обширное распространение континентальных пермских пород на северо-востоке Европейской России поразило молодого учёного. Его ум не мог примириться с утвердившимся мнением о мёртвом, безжизненном характере образования осадков на таких больших пространствах, хотя сам знаменитый основатель пермской системы Мурчисон, а после него и Кейзерлинг не смогли обнаружить здесь ископаемых.
Владимир Амалицкий смело принялся за поиски остатков ископаемых животных и растений в «пестроцветных» глинах, песчаниках и песках Окско-Волжского бассейна. И таки они увенчались успехом — было найдено множество раковин пресноводных моллюсков — антракозид, родственных современным речным беззубкам. Немые отложения заговорили. А сам молодой геолог, уже к тому времени превратившийся в палеонтолога, отнёс их к пермской системе. Но это было только начало его пути.
В 1890 году наш герой женится на девушке на 8 лет младше него и становится профессором кафедры геологии Варшавского университета, где ему приходится почти что заново обустраивать геологический кабинет — музея геологии там не было, он был соединён с минералогическим музеем. Но, несмотря на это,молодой геолог, поняв всё неудобство такого положения, добился своего. Как писала уже после его смерти супруга профессора Анна Амалицкая,
тогда его маленький музей, имевший только одну коллекцию, но прекрасную, знаменитого польского геолога Пуша, все же был беден, но Владимир Прохорович не падал духом и с неослабевающей энергией начал хлопотать о его пополнении собирал сам коллекции, его ученики тоже приносили свои лепты; если только было немного денег в кабинете, сейчас же покупались коллекции.
Кроме всего прочего, в стенах Варшавского университета Владимир Прохорович проявил себя как замечательный преподаватель. Его лекции были одними из наиболее посещаемых, читал он их живо, образно и вносил много индивидуального в свою работу, придавая большое значение научным экскурсиям, которые устраивал постоянно и в широком масштабе.
Уже через год после назначения Амалицкий вместе с супругой посетил Германию и Австрию, где изучал коллекции пермских двустворчатых моллюсков в Дрезденском королевском музее, Мюнхенском палеонтологическом институте и частную коллекцию доктора Родера.
В 1892 году он защитил докторскую диссертацию «Материалы к познанию фауны пермской системы России», где впервые были изучены и описаны пермские двустворчатые моллюски, найденные на территории нашей страны. На основе своих исследований и опираясь на высказывания известных ученых-геологов Зюсса, Неймайра и Оуэна о сходстве фауны и флоры перми с таковыми Южной Африки и Индии, Владимир Прохорович пришел к заключению, что пресноводные отложения северо-запада России действительно сходны с подобными в уже открытых ранее зарубежных отложениях, так что большая экспедиция по их изучению оставалась лишь вопросом времени.
Свои мысли профессор пытался донести до научного сообщества на заседаниях Варшавского и Петербургского обществ естествоиспытателей, но не встретил поддержки. Бытовавшее тогда в среде ученых мнение о резком различии пермской фауны северных и южных материков не позволило объективно оценить его передовые идеи. Но вы же понимаете, что это его нисколько не остановило?
Раскопки на северо-западе
Для доказательства своей правоты уже в 1895 году Амалицкий за свой счёт вдвоем с супругой отправляется в экспедицию по рекам Вытегре, Сухоне и Северной Двине. И уже на второй год исследований получил наиболее существенные результаты — были найдены остатки растений, отнесенные им к глоссоптериевой флоре, а ещё впервые обнаружен, к сожалению, неудовлетворительно сохранившийся череп ящера, несколько позвонков, часть черепной коробки и часть челюсти с хорошо сохранившимися зубами, которые не позволяли профессору отнести его к рептилиям.
Трёхлетняя экспедиция дала обширную коллекцию, продемонстрированную на выставке VII Международного геологического конгресса в Санкт-Петербурге. На конгресс Владимир Прохорович добирался прямо из экспедиции с новыми находками, а но так как лето выдалось засушливым, а потому река Сухона обмелела, пароходы перестали ходить, и ему пришлось потратить немало сил и средств, чтоб вовремя добраться в Петербург. Но, дело того стоило! Упомянутый выше Гарри Сили сделал на конгрессе доклад, в котором отметил присутствие в коллекциях Амалицкого остатков дицинодонтов и парейазавров — характерных представителей позднепермской фауны Южной Африки.
Сходство флористических остатков, найденных Амалицкими, с таковыми из поздней перми Гондваны, подтвердили выдающиеся палеоботаники профессора: англичанин Сьюорд и француз Цейллер. Это был форменный успех — идеи русского профессора приобрели мировое признание, а за свой вклад в геологическую науку он был избран почетным членом Королевского лондонского геологического общества.
Но вы же понимаете, что остановиться на этом он просто не мог?
В 1898 году Владимир Прохорович представляет на рассмотрение Санкт-Петербургскому обществу естествоиспытателей программу по тщательным раскопкам органических остатков в районе нижнего течения Сухоны у Опок и Северной Двины у Котласа. На эти цели ему было ассигновано обществом 500 руб., поддержано ходатайство перед Министерством народного просвещения о пособии в том же размере, а по окончании работ в 1899 г. покрыт перерасход в 490 руб.
Наиболее грандиозные работы производились на правом берегу Малой Северной Двины в Вотложемской волости Великоустюжского уезда недалеко от д. Ефимовской, в месте, называемом Соколки.
Далее я просто процитирую нашего современника, палеонтолога Антона Нелихова, написавшего об этих раскопках в 2010 году:
В июне 1899 года профессор арендовал кусок земли в Соколках и нанял местных крестьян, которые с радостью согласились ломать камень за стакан водки и три копейки в день. Вначале им поручили разбить все конкреции, лежащие на берегу, и постепенно подниматься вверх большими ступенями-уступами. Но раскопщикам постоянно мешали падающие камни. При каждом сильном ударе лома или лопаты на головы обрушивались горсти песка, а то и увесистые булыжники. В конце концов, с обрыва грохнулась большая плита, и Амалицкий решил подобраться к чечевице сверху, раскопав котлован на краю обрыва.
Но удача опять принялась играть с профессором в прятки. Ни черепов, ни скелетов ему не попадалось. К тому же крестьяне не доверяли Амалицкому, полагая, что он ищет не кости, а золото. Между собой они называли раскопку не иначе как «прииском». Переубедить их никак не получалось. Рабочие прятали кости и вечерами пробовали добыть из них золото. Их били, ломали, прокаливали на костре и даже пытались ковать. Из этого ничего не выходило, поэтому крестьяне решили, что «заветное слово», превращающее камень в золото, знает лишь профессор. Воровать остатки перестали, но скоро подоспела другая напасть. В конце июля, в самую жаркую пору, едва встретились конкреции со скелетами, в деревнях вспыхнула эпидемия сибирской язвы.
В округе стали поговаривать, что в этом виноват профессор, «раскопавший старый скотомогильник». «Трупы» древних зверей, вытащенные из песка, якобы стали оттаивать, разлагаться и разносить заразу. Пассажиры, проплывавшие по реке, подогревали слухи, рассказывая, что над раскопкой «курится» воздух, а рабочие закрывают платками лица от смрада.
Население в губернии было бедное. Во многих дворах имелось всего по одной лошади и корове. Их потеря становилась чудовищным потрясением. Бывали случаи, когда в холерные и оспенные годы, целые деревни начинали бунтовать, крестьяне от горя сходили с ума, сажали на вилы докторов, а землемеров избивали кольями. Прекрасно понимая нависшую над ним угрозу, Амалицкий послал в Котлас за ветеринаром и стал раздавать своим работникам сулему и карбоновую кислоту, советуя не выгонять скот на пастбище. Те исполнили его рекомендации, но поняли их по-своему. «Спасибо тебе, барин, что, нас жалеючи, не напускаешь на нас заразы», — кланялись они Амалицкому.
Несмотря на такие приключения уже первый год раскопок принёс серьёзные плоды — учёный наткнулся на большую конкрецию, содержащую полный череп парейазавра (Pareiosaurus karpinskii), за которой тянулся ещё ряд конкреций. В этом месте плотно сцементированный песчаник облекал целый скелет около 4 метров длины, лежащий на спине. В средней части линзы также были найдены несколько полных скелетов, лежавших тесно друг к другу, которых позже отнесли к иностранцевиям и парейазаврам. Всего было найдено 5 цельных скелетов, 5 скелетов менее полных и множество конкреций с костями и черепами пермской фауны. Общий вес добытых конкреций с костями составил 1200 пудов, а весь материал занял два вагона.
Собранная коллекция заинтересовала мировую общественности настолько, что фон Циттель от Мюнхенской академии предложил Владимиру Прохоровичу неограниченный кредит на продолжение раскопок и любую цену за собранный материал. Подобное же предложение сделал Артур Вудворд от имени Британского музея. Амалицкий отказался от этих предложений, так как считал, что коллекции должны остаться в России. Однако, всё же для покрытия расходов, связанных с продолжением раскопок и препарировки собранных образцов, были проданы два скелета: один в Германию за 20 000 марок, другой Миланскому музею за 40 000 франков. Ну, а в Петербурге наш герой добился от правительства ежегодного пособия на продолжение раскопок — 10 000 рублей в год на протяжении пяти лет.
Но не только финансы были проблемой — в России не было необходимой школы препарирования палеонтологических находок, а оттого Амалицкому пришлось ехать для обучения в Брюссельский естественно-исторический музей и Британский музей естественной истории, а после было посещено несколько палеонтологических мастерских Парижа, Берлина, Мюнхена и Вены. Всё это дало ему возможность оборудовать в Варшаве первую в России подобную мастерскую.
За кадром нашего повествования остаётся общественная деятельность Владимира Прохоровича, но поверьте, когда пишешь о суперзвезде, крайне сложно объять все детали биографии. А потому вот небольшая ремарка, написанная его женой Анной уже после смерти нашего героя:
Как профессор, В. П. Амалицкий был не только хорошим лектором, всегда готовым поделиться своими знаниями со своими учениками, но необыкновенно добрый, отзывчивый, искренне любивший своих учеников. Зато и они любили его, как отца, и всегда шли к нему со своими горем и радостями, зная, что у него найдут сочувствие, добрый совет, а нередко и материальную помощь
Летом 1903 года чета Амалицких вновь отправилась на северо-запад от дома — они совершили путешествие по Ледовитому океану и северным рекам, итогом которого стал очерк, который был посвящён не только профессиональной проблематики, но и встречам с интересными жителями этой земли.
А что там про суперзвезду? В 1906 году по распоряжению министра народного просвещения Петра Михайловича Кауфмана была образована особая «Комиссия по устройству высших учебных заведений России», председателем которой стал вы уже поняли кто. Уже в следующем году в министерство был представлен отчёт с предложением нескольких городов для размещения высших учебных заведений, и министры постановили организовать университет в Саратове и политехнический институт — в Новочеркасске.
Что характерно, Амалицкий затем ежегодно в день основания Императорского Николаевского университета получал поздравительные телеграммы с благодарностью от Городского управления и жителей Саратова.
С 1908 года возобновились работы под Котласом, прерванные в 1905 году, и продолжались до 1914 г. Коллекция неудержимо росла, и Амалицкий решил передать ее Российской Академии наук. Тогда же было достигнуто соглашение между Академией наук и Советом Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, по которому все коллекции Амалицкого и заботы по препарированию и продолжению раскопок передавались в ведение Геологического музея академии. Однако эта передача затянулась на долгое время, и начавшаяся в 1914 г. первая мировая война спутала все планы нашего героя. Были прекращены раскопки, появились новые заботы по эвакуации коллекций и института. Казалось бы, в этой истории, как и во многих в то время, был неизбежен трагичный финал…
Трагичный финал и наследие
Порой кажется, что масштаб некоторых личностей в истории таков, что даже смерть не является помехой для их планов. По крайней мере, примерно такие мысли появляются в голове при чтении о последних годах Владимира Амалицкого и того, что произошло с его коллекцией дальше.
И если вы ожидаете, что весь накопленный материал погиб в огне Мировой и Гражданской войн, то не спешите с выводами.
Варшавский политехнический институт, директором которого с 1908 года был Владимир Прохорович, в самом начале войны был эвакуирован: в Москву направили весь состав служащих, а в Петроград в Академию Наук — окаменелости. Однако уже в октябре того же года институт возвращается в Варшаву, где остаётся до июня 1915 года, когда снова, уже окончательно, переезжает в Москву.
В ходе этих пертурбаций встал вопрос о расформировании учебного заведения, но Амалицкий смог его отстоять — институт по приглашению общественности Нижнего Новгорода переехал на место слияния Волги и Оки. 1 октября 1916 года состоялось торжественное открытие Варшавского политехнического института в Нижнем Новгороде в здании Владимирского реального училища, куда также были перевезены палеонтологическая лаборатория и часть северодвинских коллекций.
В тот год Владимира Прохоровича избирают почётным членом Российского минералогического общества, непременным членом Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете, а также почётным членом Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей. И тогда же Амалицкие отметили свою серебряную свадьбу, но здоровье нашего героя уже было подорвано переживаниями и трудностями последних лет — палеонтолог тяжело заболел и был направлен для лечения в Кисловодск, где и скоропостижно скончался 28 декабря 1917 года.
После смерти мужа Анна Петровна осталась в чужом городе практически без средств к существованию, хотя ей и была выделена от государства пенсия за мужа в размере 3300 руб. в год, но этих денег не хватало, и на протяжении трех лет Амалицкой пришлось жить временными заработками.
И вот он — тот момент, когда, казалось бы, надо поставить трагическую точку, но не дождётесь! В 1920 году под председательством президента Академии наук Карпинского была создана комиссия по северодвинским раскопкам. Коллекции Владимира Прохоровича были перевезены в Ленинград, где для их выставки отвели обширное помещение в новом здании Геологического музея Академии. Руководство этим новым отделом Геологического музея, получившим название «Северо-Двинская галерея», принял крупнейший русский зоолог Пётр Петрович Сушкин, выпустивший на материалах нашего героя серию палеонтологических работ, получивших мировую известность. В заново организованной препараторской мастерской возобновилась препаровка оставшихся от последних раскопок 1911 -1914 гг. нескольких тысяч пудов конкреций с костями.
Анне Петровне же было предложено место научного сотрудника в созданном отделе, где она и проработала консерватором коллекции до перевода галереи в Москву в 1936 году, где вышла на пенсию в 1937 г. Её трудами коллекция была приведена в порядок, образцы пронумерованы, этикетированы и занесены в каталог. К XVII сессии Международного геологического конгресса, проходившему в Москве 21-29 июля 1937 года, Амалицкая была приглашена почетным куратором Северо-Двинской коллекции позвоночных, смонтированной в новом здании Палеонтологического музея АН СССР.
За это время Анна Петровна опубликовала два очерка, в которых увлекательно рассказала о поездке Амалицких летом 1903 г. на пароходе по северным морям, от г. Архангельска до острова Вайгач. В очерках приведены ценные сведения о жизни и быте жителей Крайнего Севера России в начале XX века, а также геологические, метеорологические и экологические наблюдения в этом суровом краю.
Скончалась Анна Петровна Амалицкая 23 апреля 1939 г. в Ленинградском доме для престарелых ученых в возрасте 70 лет.
Что до открытых зверозубых рептилий, с которых мы начали свой рассказ, то их названия — это очень занятная вещь. Крупнейший хищник Перми, иностранцевия, имевшая длину тела более 3 м, из которых примерно 50 см приходилось на череп, названа так в честь учителя Амалицкого — русского геолога Александра Иностранцева.
Небольшая двиния, размером примерно с современного ежа, получила своё имя в честь реки Малая Двина, на которой, собственно, и была впервые найдена и описана.
А аннатерапсид был именован Владимиром Прохоровичем в честь своей жены и был изначально описан, как Anna petri. Уже позже в 1961 году его переименует в Annatherapsidus petri, сохранив всё же часть изначального имени. Как говорится, звезду с неба подарить своей любимой может каждый, но назвать доисторическое животное — это очень мило и дорогого стоит.
Автор - Максим Вишневенко
Подписывайтесь на Chapter One