…Недавно, перебирая свой архив, обнаружил письмо из родной деревни Кузеево, написанное карандашом на клочке бумаги. Буквы местами стерлись и за давностью лет стали неразличимы, так что порой о содержании приходилось только догадываться. И все же, несмотря на трудности в чтении, письмо оказалось интересным…
«Без разрешения районного руководства, украдкой, на трудодни раздали несколько фунтов зерна, вместо молока начали сдавать государству масло, питаемся в основном картошкой и сепарированным молоком. Из-за тяжелой жизни парни-фронтовики жениться не собираются. Военная одежда у них поизносилась, вместо казенных сапог в ход пошли лапти. Купить обнову нет денег. Более смышленые, как Зуфар-абый, Акрам-агай, Гали-абый, подались кто в лесники, кто в районный “Заготскот”. Там хоть и небольшие деньги, но платят. Единственный деревенский гармонист Махмут по вечерам редко выходит на улицу. С картофельной похлебки на музыку, говорит, не тянет…»
Такими новостями снабжал меня, в ту далекую пору ученика ремесленного училища, друг детства Рафаил. И несколько слов пишет о себе:
«…Председатель закрепил за мной пятнадцать телят-одногодков. До осени я их должен пасти. Думаю, и зимою за ними ухаживать буду сам. А как же, ведь все лето я с ними, и теперь они стали родными. Каждый теленок узнает меня по походке и по голосу. Я никогда не применял кнута, воспитывал ласковыми словами…»
Вот такие вести о сельской жизни. Когда я учился в городе, письма моего друга помогали мне быть в курсе всех деревенских событий. И сейчас, прочитав письмо, я вспомнил босоногое детство…
С Рафаилом мы подружились, едва я стал самостоятельно выходить на улицу. Почти до шести лет из-за отсутствия теплой одежды зимою сидели дома, слушали, как ветер воет на разные голоса в дымовой трубе, смотрели в окно на падавший снег и молились, чтобы быстрее пришла весна. Когда наступали теплые дни, мы с другом целыми днями играли на горке или в мелком березняке ловили бабочек, временами забывая даже об обеде. Летом барахтались в небольшом пруду в конце деревни. Однажды я чуть не утонул, но друг меня спас. Мы об этом долго никому не рассказывали: боялись, что больше нас не отпустят купаться, – а как же мальчишкам без воды? Иногда я болел, и тогда Рафаил часто меня посещал, приносил нехитрые самодельные игрушки, рассказывал уличные новости. Сам он, кажется, никогда не болел.
В первый класс нас приняли по росту – из моих одноклассников никто точно не знал, кто в каком году родился. Так и жили, не особо задумываясь.
В первый год учебы мы с Рафаилом сидели за одной партой. Потом нас посадили с девочками, и мы от стеснения не знали, как себя вести: иногда даже невпопад отвечали на уроке.
По учебе я своего друга обгонял и уже через полгода свободно читал детские книги; Рафаил же особого значения занятиям не придавал. Когда научился читать, выбирал книги только про природу. Сказками не увлекался, говорил, что все это выдумано, а вот леса, травы, цветы, животные – все настоящее. Природу он особенно любил.
В третьем классе нам повезло – нашим учителем стал Амир Дивеев. Из его рассказов мы узнали много интересного о птицах и зверях, о том, какие деревья и какими травами нужно лечиться при разных болезнях. Он знал наизусть много стихотворений Х. Такташа, Г. Тукая, М. Джалиля, М. Гафури, да и его стихи время от времени появлялись в школьной стенгазете. С началом войны он ушел на фронт добровольцем (вернулся со множеством орденов и медалей).
Следом за Амиром на фронт ушли и другие мужчины. Все больше обязанностей ложилось на детские плечи: мы, сами того не замечая, быстро повзрослели, и уже на второй год войны бригадир на колхозных работах спрашивал нас как со взрослых.
За мной и Рафаилом закрепили двух бычков: мы должны были научить их ходить под хомутом. До войны колхоз понятия не имел о деревянных хомутах для бычков: в качестве тягловой силы хватало лошадей. Но тут помог мастеровой дядя Дмитрий, бывший заводской слесарь. Как он оказался в деревне, сказать трудно, но он быстро стал здесь своим, а вскоре обзавелся и семьей. Он-то и смастерил из ольхи спаренные хомуты для бычков. На плуг четыре бычка, пара впереди, пара сзади; мы с другом погоняем, зорко следя, чтобы правые бычки шли по борозде. Плугарем был парнишка года на два старше нас или женщина. Как пришла пора сенокоса – косили сено (от запахов разнотравья даже голова кружилась), подвозили сено к стогам, скирдовали… В жатву на тех же бычках возили снопы на ток.
Занятия в школе начинались после завершения осенних полевых работ, но и после уроков мы помогали колхозу – чистили коровники, телятники, следили за скотиной… По-настоящему мы начали учиться только зимою. В школе было чуть теплее, чем на улице, – только-только чтобы чернила в непроливайке не замерзли.
Как-то зимним днем Рафаил случайно услышал разговор председателя колхоза с пожилой женщиной, тетей Марзией. У нее двое сыновей на войне, и по закону колхоз должен был обеспечивать семью фронтовиков дровами. Зашла она к председателю и говорит:
– Исхак, зайди в мой дом – там собачий холод. Подбросил бы немножко дровишек.
– С удовольствием бы, но сама видишь – никого свободных нет, одни немощные старики да школьники.
Запыхавшийся Рафаил прибежал ко мне и рассказал об услышанном разговоре. Недолго думая, прихватив с собой топоры, пошли на конный двор, не спросив разрешения, запрягли бычка в санки и поехали за дровами. Нарубили полный воз лозы (на рубку лозы запрета не было), привезли и свалили у дома тети Марзии.
А какое-то время спустя нам с Рафаилом пришло письмо с фронта, в котором сын Марзии благодарил нас за помощь его матери. От такой благодарности мы, казалось, даже выросли на целый вершок.
Время шло, мы взрослели. В последний год войны мы окончили седьмой класс (в школу ходили в соседнее село), и надо было думать о дальнейшей жизни. Иногда, отдыхая на сеновале, предавались мечтам о том, какая замечательная жизнь настанет, когда война кончится – ведь когда-то она кончится! Рафаил хотел стать лесником и повывести в округе браконьеров. А я все колебался – остаться в деревне или ехать в город, чтобы учиться дальше? Однажды Рафаил сказал:
– А что ты голову ломаешь? Ты всегда учился хорошо, вот и поезжай в город. А я останусь в родном доме. Ты потом будешь приезжать ко мне в гости.
Так мы и решили свою судьбу без вмешательства матерей, сами. А отцов у нас не было.
Началась подготовка к моему отъезду. Из кусков фанеры смастерили маленький чемоданчик, несколько раз ходили на убранные поля совхоза «БашЦИК» собирать уцелевшие колосья. Подсушив зерна, пропустили через ручную мельницу, и перед отъездом мать испекла мне лепешек в дорогу.
В ночь перед отъездом мы с Рафаилом долго говорили о счастливом будущем, которое нас непременно ждет. Но не знали, что многим мечтам не суждено было осуществиться, – и, конечно, не знали самого главного…
Утро выдалось пасмурное: под стать нашему настроению. Слегка моросил мелкий дождь. Мой путь лежал через районный центр Языково на станцию Благовар, а оттуда поездом до Уфы. Маму срочно вызвали на работу, а отпрашиваться у бригадира она постеснялась. Превозмогая волнение, сказала:
– Тебе уже четырнадцать лет – пора быть самостоятельным. Постарайся учиться хорошо.
И ушла на ферму, так ни разу не оглянувшись.
Я только видел, как вздрагивали ее худенькие плечи.
И вот мы с Рафаилом стоим на невысокой горке, глядя на нашу маленькую деревушку в два десятка дворов. В горле комок.
Постояли минут десять молча – все уже давно обговорили – и, по-мужски пожав друг другу руки, расстались. Я шагал навстречу неизвестности, Рафаил оставался дома…
К городской жизни я привыкал трудно, хотя нам, учащимся, по карточке отпускали по семьсот граммов хлеба, одевали и кормили бесплатно, – учись и радуйся! Рафаил писал все реже, потом совсем перестал. А в конце ноября 1946 года я получил коротенькое письмо от его брата Аксана с сообщением о болезни моего друга.
Я приехал к нему в декабре. Рафаил лежал на деревянной лежанке, прикрытый старым одеялом. Молча подал руку, смотрел на меня грустными глазами: говорить у него сил не было. Он, никогда не болевший, простыл, когда пас телят. Сначала понадеялся на богатырское здоровье, потом, когда болезнь подкосила, надо было бы ехать в Языково, в районную больницу, – да так и не собрались. А потом уже было поздно…
…Приходя на деревенское кладбище, я первым делом иду к небольшому холмику его могилы. По осени листья осыпают холмик золотом, зима одевает серебром, лето – зеленью. А на небольшой дощечке начертана еле заметная надпись: «Саитгалеев Рафаил».
Только имя – и больше ничего.
Автор: Ревмир ЧАНЫШЕВ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!