Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Итак, у нас к началу третьей главы имеются:
- школьный директор из "будущего" 1924 года - с весьма мутным прошлым, в котором ему, кажется, есть что скрывать, и следователь ОГПУ, явно знающий причины такой скрытности;
- четвёрка провинциальных неофитов от террора, пожелавших прославиться "громким делом";
- загадочный Николай Иванович, присланный "поставить" это самое дело" профессионально...
Не пора ли ввести в действие новых персонажей? Охотника? Или - сразу двух охотников? Хотя... кто в этой смертельно опасной игре охотник, а кто дичь - ещё вопрос.
"ДѢЛО"
ГЛАВА 3. 1904-й
В Павлослав Головин приехал в середине августа. Парило немилосердно, лето, похоже, предвещало упорное противостояние с надвигающимся неумолимо календарным сентябрем. Город ему решительно не понравился, и не потому, что после Москвы - в Головине ни на волос не было «первопрестольного» снобизма; просто губернская столица сама по себе была какой-то бестолковой: ни единой архитектурной мысли, ни оригинальных зданий, ну просто – ни-че-го! Улицы – и кривые, и прямые, зелени – не так уж для провинции и много, деревянные строения запросто перемежаются с кирпичными, булыжных мостовых – кажется, всего несколько, пыль… Словом, взгляду зацепиться не за что, будто и не сто двадцать с лишком тысяч народу обитает, а сто человек!
Гостиницу нарочно выбрал не самую приметную, с названием почему-то «Киев», хотя какое отношение имела мать городов русских к этому затерянному между Европой и Сибирью кружку на карте Империи, было и вовсе непонятно. Впрочем, не всё ли равно! – сам себя одернул Головин, примечая, что уже невольно отыскивает огрехи в подсознательном желании подвергнуть остракизму очередную провинциальную нелепицу. Номер взял на втором этаже, окнами выходящий во двор – в этом месте к стене вплотную примыкало какое-то деревянное строение вроде сараюшки; мало ли что – спрыгнуть вниз не будет проблемой! Походил по улицам, купил все здешние газеты, долго читал, снова насмехаясь над нелепым слогом местечковых щелкоперов, вечером – поужинал в недурном, кстати, хоть и в нарочито-педалированном стиле «а ля рюс» с претензией на европейскость, ресторане «Бубенец» с варьете. Представление, правда, оказалось почти пуританским, тем развратом, что царил в подобных заведениях в Петербурге и Москве, здесь и не пахло: так, мелькнут туфельки под зажигательный канкан, никто не завизжит от избытка чувств, и потные толстосумы на сцену не лезут… Все же нравы губернские пока строже!
Утром Головин поднялся около семи – больше из-за духоты всё одно не проспал бы, тщательно выбрился, освежился любимым одеколоном от Brocard с нотками старого дерева, сигар и коньяка, спустился в ресторан – позавтракать, где на свежем воздухе – совсем по-парижски, на террасе, хоть и пылило - не спеша выкушал пару теплых вареных яиц с парою же чашек ароматного кофе (похвалил прислугу, велел передать хозяину свое удовольствие!) и вкуснейшим местным сыром. Недурное начало дня, но пора было и службой заняться!
О начальнике местного жандармского управления Черницыне Евгений Львович навел справки, разумеется, заранее: привык ко всякому делу подходить обстоятельно, чтобы не возникло неожиданных нюансов. Чином Черницын был помладше – штабс-капитан, годами – чуть постарше, звезд с неба не хватал, но дело свое ведал. Опять же – здешний уроженец, помещик соседнего уезда, так что губернию должен хорошо знать. Не женат, имеет сестру восемнадцати лет, в которой, говорят, души не чает. Должен оказаться приличный человек, недурно бы сработаться! Странно, что к своим летам холостякует, но Головин, и сам пребывающий в том же статусе, к таким вещам относился с пониманием: где ж и когда найти достойную супругу, да еще и при такой службе, когда дома появляешься только чтобы переночевать – да и то не каждый день!
- А я, признаться, заждался! – просто улыбаясь, встретил его в дверях кабинета невысокий, плотный Черницын, радушно приглашая жестом присесть на несколько гривуазной, в пестренький цветочек, обивки диван.
- Вот как? – скорее удивленно пожал ему небольшую, но крепенькую ладонь Головин.
- Ну да, - повел плечами Черницын. – Вы что ж думаете – можно у нас в городе просто так появиться, да еще чтоб я об этом не услышал? Я уже днем знал о вашем приезде от хозяина «Киева», ну и передвижения ваши тоже, не обессудьте, отследил. У меня с этим – строго.
- Похвально, похвально…, - сдержанно откликнулся Головин, радуясь, что наведенные им справки полностью подтверждаются: кажется, и впрямь – дельный человек!
- Чаю? Коньячку – с приездом? – потер женские свои ладошки штабс-капитан. – Есть, и недурной, французский, хотя я, откровенно признаться, шустовский предпочитаю…
- Давайте с коньячком после, Петр… Алексеевич, - вежливо отказался Головин, мысленно подмечая, насколько странно, должно быть, этому невысокому крепышу почти квадратных форм носить имя-отечество первого российского императора. – А вот от чайку не откажусь, хоть и жарковато, особенно, если с лимончиком.
- Да сколько угодно, Евгений Львович! – Черницын порывисто выскочил за дверь, распорядился насчет чаю, и так же – живчиком – вкатился обратно. – Чаек у меня тоже превосходный, цейлонский. У купца одного сына прихватили с год назад на прокламациях… по глупости мальчишка ввязался, слезы у меня тут в кабинете лил, божился, что из дурости, из озорства больше… Да, так вот купец этот отчего-то вообразил, что я – едва ли не второй его сыну крестный, и теперь чай шлет и шлет! Пытался отказаться, назад даже отсылал – сам приходит, обижаете, говорит, я от чистого сердца…
Подтянутый улыбчивый унтер-офицер на крытом белым рушником подносе принес огромный заварной чайник кузнецовского фарфора и маковые сушки, разлил обоим дымящегося прозрачно-коричневатого напитка и, пожелав приятного аппетита, почти неслышно удалился.
- А и в самом деле – прекрасный чай, - похвалил, попробовав, Головин, видя, как радуется этому хозяин. – Давайте, может быть, о деле, Петр Алексеевич?
- О деле, так о деле…, - впервые вздохнул, посерьезнев, Черницын, усаживаясь к себе за аккуратно прибранный (все бумаги уложены в одну тонкую стопочку, перевернуты чистой стороной кверху, на поверхности – ни пылинки) - письменный стол с бюстиком Пушкина на краю. - Боевички у нас в глухомани, Евгений Львович, похоже, завелись… Вот, пять лет, что я управлением руковожу, ничего такого не было, а сейчас – сердце мне подсказывает, что крупное что-то затевается. Решил - без Охранного отделения не обойтись, вы эту публику получше нас знаете, потому и обратился…
- И правильно, Петр Алексеевич, поступили, - крайне довольный тем, как ему повезло со здешним коллегой, мягко поддакнул Головин. – А давайте-ка по порядку, с самого начала!
- Собственно, какие-то подозрения закрались ко мне весною, - Черницын, почему-то волнуясь, будто школяр перед экзаменатором, приподнял тоненькую стопку документов, машинально перебрал их, снова сложил. – В соседнем уезде, в двадцати верстах от Верхнерадонежска, у меня небольшое имение, я иной раз выкраиваю время, навещаю там сестру, она у меня на хозяйстве… По пути, конечно, заезжаю в тамошнюю полицию, справляюсь – как да что. Так вот, случилось там в апреле ограбление: взяли ювелирный магазин Авеля Фишмана. Город сам по себе - тихий, пьяная поножовщина – самый там ужасный кошмар, так что, понятное дело, сработали люди пришлые и сработали - чисто: населения – всего тридцать тысяч, все друг друга знают как облупленные. Единственное что – сам старик Фишман дал мне повод для размышлений. Одеты все четверо нападавших были в пыльники, на лицах – платки натянуты до самых глаз, зацепиться вроде как не за что… Но у одного пыльник был расстегнут, и разглядел старик под ним такую тужурку – вроде как, говорит, студенческую.
- Может, и гимназическую? – уточнил Головин, одобряя цепкость мысли Петра Алексеевича. – Со страху, бывает, что и не слишком-то различишь…
- Э, нет, Евгений Львович, - решительно отклонил подсказку Черницын. – Я тоже его о том спрашивал, но Фишман твердо стоял на своем: дескать, слишком крупен для гимназиста, да и по голосу – уж точно не юноша. Стало быть, плясать оставалось мне только от этой тужурки. Но у нас в губернии-то, Евгений Львович, из высших гражданских учебных заведений всего одно - Политехнический институт, и находится он вон где – в полуверсте отсюда. Стало быть, если предположить, что один из нападавших – студент Политехнического, или, возможно, студент бывший – искать надо здесь! Правда, легко сказать, как их всех проверишь? Но у меня возникла и вторая зацепка… Допустим, дилетанты двадцатилетние объединились в преступное сообщество, взяли ювелирных украшений: Фишман говорит, что на сорок тысяч, на десятку приврал, конечно, стало быть, сдать их можно за десять – двенадцать точно. Вопрос – куда и кому? Сбывать там, где живешь – опасно, можно поехать в соседнюю губернию, но там легко стать жертвой местных жуликов… Возникла версия, что ограбление было заранее спланировано под заказ, и что побрякушки далее Верхнерадонежска не ушли. Пораскинули мы с тамошним полицмейстером умишком, тряхнули одного – по кличке «Веселый», хотя, ей богу, более мрачного типа тяжело сыскать: у него там на окраине нечто вроде притона. Тертый калач оказался, ни в какую сознаваться не хотел, после, однако, я пообещал, что заведением его займусь на полном серьезе, коли не откроется мне в этом деле. А так, говорю, уговор: ты мне говоришь, чья это работа, цацки – при тебе остаются, искать их не стану, и я к тебе по этой истории претензий не имею. И полицмейстер то же пообещал. «Веселый» сутки думал, после согласился – под честное мое слово, и поведал кое-что… За день до ограбления к нему наведался некий господин: лет двадцати пяти, из образованных, представился Якушевым, но наверняка соврал. Предложил продать ему ювелирных украшений за треть цены. Сказал, что сам – из Вологды, а адресочек – по случаю узнал, и назвал имя – от кого: Петренко Егор, по кличке «Пятерня», господин весьма беспринципный, гастролер, специализировался по гоп-стопу, но не брезговал никакими заказами. «Веселый» поначалу отказал, но господин из Вологды очень настаивал, в результате сторговались до половины от назначенной цены. На следующий день он и в самом деле объявился в притоне у «Веселого», причем, в компании, втроем. Один, кстати, был в студенческой тужурке. «Веселый» к тому времени уже, конечно, знал про Фишмана и наотрез отказался брать побрякушки, сработанные на его же территории, да еще и пригрозил, если полиция придет к нему, сдать залетных подельников. Те – по всему видать, люди неопытные – растерялись, затем начали просто сбрасывать цену, чтобы выручить хоть что-то, в итоге «Веселый» согласился взять цацки за треть, то есть за десять тысяч.
- Интересно, - протянул Головин. – Явно дилетанты работали, и, кажется, деньги им понадобились не на поездку в Карлсбаден!
- Вот и я так подумал, Евгений Львович, - с жаром подхватил Черницын. – И сразу предположил, что не из какой они не из Вологды – тогда это были бы профессионалы, а, вероятнее всего, из соседнего уезда, то есть – отсюда; «Пятерню» же наверняка упомянули наугад, верно, слыхали о нем от кого-нибудь. Да еще и тужурка эта! А когда «Веселый» сказал, что продал им еще два ствола, правда, полный хлам, но для устрашения – сгодятся, я начал копать здесь, и…, - тут Петр Алексеевич скромно потупил глаза, будто приглашая московского гостя оценить его таланты, - … кое-что, в общем, накопал!
Головин хрустнул в кулаке обсыпанной щедро маком сушкой и чуть подался вперед в нетерпении.
- Начать я решил с исключенных за политику студентов, предположив, что деньги понадобились начинающим социал-демократам, либо – не приведи господь! – эсерам. Таковых – не поверите! – только за последний год набралось с лишком пять десятков… Да-да, это только со стороны кажется, будто у нас тут только птички порхают, бабы холсты под песенки протяжные ткут, да медведики рыбку мирно в речках ловят… Бузят, шумят, лозунги выдвигают, прокламации разбрасывают – как и везде! В общем, работу пришлось проделать большую, установили всех: кто-то уехал незнамо куда, кто-то внешние изъяны имел несоответствующие описанию; кривых, хромых, низкорослых, толстых – отсеивали… Оставшихся двадцать семь человек пришлось изучить более детально, даже наблюдение установить. И что вы, Евгений Львович, думаете?.. – явно торжествуя, Черницын в волнении вскочил со стула и, старательно выдерживая добротную театральную паузу, прошелся туда-обратно по кабинету. – На втором десятке – удача!
- Так! Та-ак…, - у Головина была такая привычка: он, даже если рассказ собеседника был для него малозначим, чтобы не обидеть того, частенько повторял – та-ак! Впрочем, это относилось и к противоположным случаям – тогда «та-ак» вырывалось непроизвольно, правда, с другой интонацией – как, например, сейчас.
- Пара исключенных за участие в беспорядках студентов общались друг с другом уж больно тесно, буквально не расставаясь. Направленность у обоих – неопределенная, как раз из тех, которые и сами не знают, что им надобно: утром – конституции, а вечерами, да после водочки – убить пристава или котенка замучить. Маркса пропагандировали вместе с Бакуниным, но – злые, черти, такие, когда их разозлишь, и за револьверчик взяться могут. Один – поповский сын, Сиверцев, взглядов, скорее, умеренных, если б не товарищ его – Борисов: этот – откровенный радикал, он, собственно, Сиверцева этого и взбаламутил на первом курсе, да так, что оба до третьего так и не дотянули. И – что самое прелюбопытное! – у парочки этой и дружки нашлись: один – рабочий с фабрики Эйхлера, Мальцев по фамилии, другой – подсобный рабочий в типографии, между прочим… да-да, в типографии! – Жидков. Оба – люди мутные, скрытные, в откровенных противостояниях правительству не замечены, но и в верноподданнических чувствах, мягко выражаясь, их обвинить было бы весьма затруднительно. И едва ли не каждый вечер собираются эти голубчики вместе – то у одного, то у другого – и часами, до петухов – говорят что-то, говорят, говорят… Спорят, руками машут, хмельного – в рот не берут. У Борисова, прошу заметить, дядя имеется: этот – точно ваш клиент, бывший народоволец, заслуженный каторжанин… Бывало, что все четверо и к нему в гости захаживали. Ну, чувствую я – горяченьким потянуло, стал ниточку дальше разматывать! Может, всё же коньячку?.. – неожиданно прервался, лукавя прищуренным глазом, Черницын, зависнув на полуслове.
- Э… Да, собственно, давайте! – Головин, усмехнувшись по-доброму, махнул рукой.
- Очень хороший коньячок, послевкусие такое… знаете, и не передать. Этак выпьешь, причмокнешь только, да и дальше… за дело…, - приговаривал Черницын, звякая плоскими фужерами и хрустальным миниатюрным графинчиком. – Ну, Евгений Львович, за ваш приезд…
- За знакомство, Петр Алексеевич! – отозвался Головин, приветственно салютуя хозяину. – Коньяк, и правда, – недурен! Однако же, продолжайте, прошу вас!
- А я что говорил? – обрадованно улыбнулся Черницын. – Продолжаю. Дальше – выясняю, что пару месяцев назад наши голуби вдруг как-то сказочно преобразились: обзавелись костюмами, в заведения титульные вроде «Бубенца» стали захаживать! Один – Мальцев – с фабрики вдруг уволился, и – не поверите! – извозом стал промышлять, пролетку себе приобрел с парой лошадушек! Ну, думаю, неспроста это всё! Взяли мы сизокрылых под плотное наблюдение, да такое плотное, что разве в уборной их не зрим, слава богу! Выяснилось, что экипажей у них, собственно, два в собственности: на втором периодически месье Борисов собственной персоной разъезжает, причем, седоков берет крайне неохотно, в отличие от Мальцева – этот, видимо, всё же совмещает приятное с полезным! И где вы полагаете эти «ваньки» на пролетках своих в основном торчат?
- Догадываюсь, но предпочел бы выслушать вас! – покрутил ус Головин.
- Да чего уж там, не нужно быть Сенекой, чтобы догадаться, - Черницын шумно вздохнул, сокрушаясь, видно, о чем-то. – Прямо у губернаторского дома денно и нощно стоят, голубчики! Благо Александровская площадь рядом, собор опять же – вот и пользуются… А чуть только Его Высокопревосходительство куда-то выезжают – неспешно так за ним следуют. Я так понимаю, Евгений Львович, - изучают, хотят полный маршрут его передвижений составить.
- А вот это – любопытно! – нахмурился Головин, задумчиво покручивая в пальцах за толстую приземистую ножку фужер. – Откуда у этих недоучившихся студентов столь серьезные навыки? Здесь явно ощущается почерк профессионала: извоз, слежка, неторопливость в подходе к делу… Ваши Борисов с Сиверцевым скорее бы пальнули пару раз в господина Мейендорфа в присутственном месте - да и будь что будет! А, вы как полагаете, Петр Алексеевич?
- Совершенно справедливо изволите рассуждать, Евгений Львович, - снова не смог сдержать довольной улыбки Черницын. – Не мог не заметить того же, начал анализировать отчеты филеров, чтобы обнаружить чье-то незримое руководство – уж больно явно из-за спины их идеолога Борисова торчали посторонние уши кого-то более опытного! Обнаружил одну любопытную деталь: Сиверцев нечасто, но достаточно регулярно бывает зачем-то в гостинице «Киев» - да-да, в той, что и вы остановились! – и справляется там у швейцара насчет писем на имя Николаева – я так понимаю, что это просто условленный пароль, никакого Николаева в помине не существует! Иной раз Сиверцев и сам оставлял письма для некоего Свидлера. Проверил: Свидлер у нас в городе не живет, легально – во всяком случае! Побеседовали мы со швейцаром – он оказался явно не при чем, просто выполнял должостные инструкции. Дальше – стали мы их почту голубиную аккуратненько почитывать. На первый взгляд – ахинея полная! Николаев рассказывает Свидлеру в самых общих чертах, не вдаваясь в подробности, о некотором коммерческом начинании, просит совета, причем, прошу заметить, из самого письма даже неясна сама суть этого начинания: то ли торговля чем-то, то ли банковское дело – такого туману напустили, что самый придирчивый глаз не ухватил бы криминальной подоплеки! Свидлер отвечает Николаеву примерно в таком же духе, однако, я бы сказал, в менторском тоне… Словом, абсурд совершеннейший! Однако, в переписке постоянно упоминается некий Кузен, патологически склонный к путешествиям: причем, оба – и Николаев, и Свидлер – столь горячо интересуются его здоровьем и нюансами его вояжей, что становится совершенно понятно – именно он и есть суть посланий. Вот, к примеру, цитатки…, - Черницын полез в ящик стола, вытащил оттуда пару листков бумаги и в несколько юмористическом тоне зачитал. – «Кузен почтительнейше велел Вам кланяться. Он что-то расхворался, и в последнюю неделю даже никуда не выезжал вовсе…». Каково, а? Вот еще… «Кузен, слава Богу, здоров, и возобновил свою обычную активность, даже на Пасху был вместе со всеми родственниками и среди народа, что удивительно – при его мизантропии…». Еще: «… что до кузена нашего, то давно с ним не встречался: либо приступ черной меланхолии, либо что-то похуже, надеюсь, что поправится, иначе возможны осложнения нашей концессии…».
- Дело – серьезное, Петр Алексеевич! – Головин поставил, наконец, фужер на стол и, поднявшись с места, прошелся к окну с заложенными за спину руками. – Уведомили ли вы Платона Дмитриевича о грозящей ему опасности?
- Покамест – нет! – твердо отвечал Черницын. – Лишь усилили количество опытных филеров в его окружении, далее – решили действовать только с вашей указки. Я, кстати, вам же еще не дорассказал, как мы познакомились с господином Свидлером…, - хозяин несколько укоризненно посмотрел в спину Головину.
- Виноват, Петр Алексеевич, уж очень вы меня растревожили…, - спохватился капитан, вновь усаживаясь с самым внимательным лицом.
- В «Киеве» установили мы круглосуточное наблюдение, и вот однажды – удача! Некая девица передает швейцару письмо для Николаева. Мы, понятное дело – за ней… И привела она нас на окраину – к дому наборщика из «Губернских новостей» Шадрина. Опрашивать соседей мы, конечно, не стали, чтобы не всполошить кого ненароком, но выяснили иными путями: Шадрин тот, сорока восьми лет, вдовец, проживает с дочкой пятнадцати лет, гимназисткой, которая и была нашей письмоносицей. А еще неоднократно был замечен выходящим и входящим к ним некий господин: лет к тридцати, одет – прилично, росту – среднего…
- Та-ак…, - машинально протянул Головин, чуть прикусывая ус.
- То-то, что «так»…, - издав губами «чпок», позволил себе Черницын, видимо, по провинциальности своей иной раз переходя зыбкую грань субординационных отношений. – С неделю назад упустили мы его, Евгений Львович. Вели от самого дома Шадрина, аккуратненько так вели, дошел он до кофейни «Эдем», газетки там почитал, да, видать, что-то почуял, окаянный… Отлучился в уборную, да и был таков! Мои люди после там всё прочесали: из окошка - ма-алюсенького такого, да еще и почти под самым потолком, выпрыгнул, но и это еще не всё! Там, сразу за кофейней, забор такой идет – сажени в полторы, никак не меньше! Так этот Свидлер, по всей видимости, через него сиганул: ловок, черт!
- У Шадриных, по всей вероятности, более он не появлялся? – скорее утвердительно уточнил Головин.
- Точно так… Ждали мы три дня, так и не возвратился. После провели мы у Шадрина обыск. Тот показал, что постояльца его звали Николаем Ивановичем, комнату он снял по объявлению в газете, мы проверили – действительно, было такое… В город, по его словам, прибыл на несколько месяцев по коммерческой части. Дочку Шадрина изредка посылал то в «Киев» - за почтой, то на почтамт. Иной раз и телеграммы просил посылать, текста она, конечно, не запомнила, но смысл посланий таков, что «препятствий для успешного развития дела нет», в одной из телеграмм содержалось настойчивое требование «начать присылать товар на склад». Боюсь, Евгений Львович, как бы этот товар не оказался…
- … динамитом? – порывисто досказал за хозяина Головин. – Да, вы правы, это очень даже вероятно, особенно, если учитывать размах, с которым действуют нынче эсеры. Как, говорите, выглядел ваш Свидлер?
- По описанию филеров и обоих Шадриных составлен словесный портрет, - несколько заученно начал Черницын. – Росту – среднего, телосложения – скорее, крепкого, усы-бороду бреет, волосы – темные, нос – широкий, лоб – высокий…
- Нос – широкий, лоб – высокий…, - нараспев задумчиво повторил Головин. – Вы меня извините, Петр Алексеевич, но под такие приметы пол-Империи попадает. Бороду и усы эти господа сами клеят, причем, различнейших форм. Что-то более существенное, может быть, имеется?
- Да, извините, - покраснел Черницын. – Родинка овальной формы у правого глаза ближе к виску имеется.
- Ага! – Головин торжествующе выбросил вверх указательный палец, после потянулся во внутренний карман сюртука и, выудив оттуда нетолстую пачку фотографических карточек, принялся перебирать их. – Кажется, вот… Предъявите, пожалуйста, эту персону филерам и Шадриным. Думается мне, что именно этот красавец гостит нынче у вас в городе.
- Сию секунду…, - Черницын мельком кинул взгляд на изображение (Евгений Львович отметил про себя, как хозяин прикрыл на секунду глаза, фиксируя образ в памяти) и вышел из кабинета. Головин, устав сидеть, снова подошел к окну. Жандармское управление располагалось в приземистом двухэтажном каменном, желтого цвету, доме, выходя фасадом прямо на Знаменскую площадь – в аккурат напротив Нововознесенского храма и богадельни, так что народ мельтешил перед окнами целыми днями. Вот и сегодня – что-то чересчур уж многолюдно… Головин обернулся к столу хозяина, заглянул в лежащий календарь, припомнив, что сегодня вроде бы Преображение Господне и Яблочный Спас: в церковных праздниках он был несилен, да чего там – в церковь хаживал последний раз с пару лет назад, ежели не больше!
- Любуетесь? – вопросил за его спиною голос Черницына, вставшего рядом с Головиным. – Да, храм у нас – знатный, середины семнадцатого века, построен на месте сгоревшего от пожара в тысяча шестьсот шестьдесят седьмом году. Имя архитектора не сохранилось, расписывал же – местный умелец Козьма Улитин. Из других губерний приезжают посмотреть…
- Вот, ей богу, Петр Алексеевич, - с неожиданной мягкостью произнес Головин, - иной раз думается: как в нашем богобоязненном и боголюбивом народе уживаются эти качества вместе с бунтарским духом, с тягой периодической к топору, к разрушению? Ведь, пожалуй, не будь таких как мы – взлетит все это на воздух к чертовой матери, а? Такие, как Свидлер ваш и Борисов – они же первые и подожгут фитилек, а те, что сейчас яблоки несут в храм, завтра на вилы и губернатора, и городовых кинутся поднимать…
- Серьезный господин? – поинтересовался Черницын.
- Очень! – Головин взял еще одну сушку и, не ломая, закинул ее в рот, с хрустом перемалывая крепкими зубами. – Андрей Асташев, сын виленского помещика, недоучившийся студент, еще в гимназии проповедовал всякое, а уж как попал в Петербург, его быстро взяли в оборот «народники». Состоит в числе активнейших членов Боевой организации социалистов-революционеров, довереннейшее лицо господ Азефа и Савинкова. Лично принимал участие в прошлогоднем убийстве Богдановича, а совсем недавно – в неудавшемся мартовском покушении на Плеве. Известен под именами «Леонтьев», «Доктор» и еще с добрый десяток…
- Да уж, доктор…, - озадаченно потер переносье Черницын. – Эти эскулапы еще, пожалуй, залечат нас до смерти!
- Залечат! – жестко ответил Головин. – Если будем потворствовать этому. Если не будем всячески развеивать мифы о таких вот Асташевых как о борцах за народное счастье. По сути, ведь это – убийцы, просто убийцы и страшнейшие враги России, такие же, как Япония, только последняя воюет с нами открыто, лицом к лицу, а они – разрушают державу изнутри как ржавчина. Значит, Петр Алексеевич, действовать с вами будем следующим образом. За всеми четырьмя наблюдение усилить, мы должны знать о каждом их шаге, каждом чихе, о каждой их минуте. Как только любой из них встречается с любым другим – наблюдение удваивается, это – сигнал тревоги. Если их трое – это уже набат. Если четверо – с восьмидесятипроцентной уверенностью можно сказать, что это случится сегодня. Описание Асташева раздать каждому топтуну, каждому городовому. Ни в коем случае его не брать, только следить, но – следить аккуратно, черт возьми! Губернатора – известить сегодня же, впрочем, давайте, я сам с ним встречусь… Постарайтесь установить, где у этих господ склад: он уже должен быть непременно, они топчутся на месте несколько месяцев, за это время подготовка к покушению подошла к заключительной стадии. Сильно подозреваю, что там должен быть динамит, много динамита! Асташеву нужен громкий резонанс после личной мартовской неудачи с Плеве, он должен реабилитироваться перед Савинковым и Азефом, а громкий резонанс – это громкий взрыв со множеством жертв, простым револьверным выстрелом он едва ли удовлетворится! Примерно так, впрочем, не исключаю вероятность импровизации по ходу пьески!
… Из здания управления они вышли вместе – уже ближе к вечеру: так увлеклись разработкой плана дальнейших действий, что не заметили, как пролетело более десяти часов. Головин был весьма удовлетворен сметливостью и хваткой провинциального коллеги, впрочем, не расточая тому комплиментов – чтобы не сглазить, в конце концов, всё решал исход дела!
- Евгений Львович, а не согласитесь ли вы отужинать у меня? – по-школярски робея, спросил Черницын. – В «Бубенце», конечно, кухня недурна, но, полагаю, вы еще успеете насладиться ее прелестями… Ко мне из имения сестра приехала, она, видите ли, убеждена, что я тут без нее голодаю, и примчалась откармливать гибнущего брата! Не отказывайтесь, прошу…
Он был столь искренен и даже трогателен в своей застенчивости, что Головин и в самом деле не нашелся, как ему отказать, хотя обычно старался держаться дистанцированно от младших чином сослуживцев.
- …Варенька наверняка будет нас потчевать своими любимыми борщом с пампушками! – обрадованно, мелко засеменив, чтобы быть на полкорпуса впереди рослого гостя, рассказывал Черницын. – Здесь недалеко, я квартирую в доме купца Алексеева, занимаю – вообразите! – целый флигель, да за такие смешные деньги, что лучше и не вдаваться в подробности: а то вы решите, что купец мне чем-то обязан и таким образом мзду дает!
- Да уж, Петр Алексеевич, ваши отношения с купечеством, надо признаться, престранные…, - сурово пошутил Головин. – Чай – даром, квартира – за рубль. Есть повод призадуматься…
- Евгений Львович! – Черницын от обиды даже встал на месте. – Да я… да если бы…
Головину еще с десять минут пришлось успокаивать разнервничавшегося штабс-капитана и даже принести извинения за неудачную шутку, пока они снова не двинулись дальше. «Вот же – провинциальные нежности!» - с усмешкою подумал Головин. – «В Москве это называлось бы «умением жить» и наверняка сообщалось бы в нарочито хвастливо-небрежном тоне! А здесь – стыдятся! Прелестно…».
- Петя, ну отчего ж так долго? Я уже телефонировала, сказали, что с полчаса как вышел…, - набросилась на Черницына с упреками прямо в прихожей миловидная девушка с долгой русой косой, перехваченной бирюзовой – в цвет глаз – ленточкой. Заметив входящего за его спиной гостя, она осеклась и заметно смутилась – видимо, это у них было семейное! – И вовсе не сказал, что будешь не один, это и подавно – свинство!
- Ну-ну-ну, Вава, осади…, - рассмеялся брат, чуть отодвигаясь, чтобы Головин предстал перед нею во всей своей красе. – Лучше позволь рекомендовать тебе Евгения Львовича Головина из Москвы – мы будем работать какое-то время совместно и, надеюсь, Евгений Львович не откажется хотя бы иногда составлять нам компанию.
- Варя, - вспыхнула девушка, брызгая в Головина синевой глаз, прячась за толстую свою косу как за зонтик. – Брат называет меня Вавой, но по-моему это какая-то собачья неприличная кличка, вы не находите? А я, представьте, никогда не бывала в Москве. Петруша один раз возил меня в Петербург, но он мне точно не понравился: холодный и чопорный как надутая жаба! Вот Москва, наверное, понравилась бы…
- Вы совершенно правы, - Головин сам нежно взял ее за горячую кисть и поднес к губам, вдыхая аромат то ли лаванды, то ли резеды – он никогда не разбирался в этих запахах. – Если пользоваться вашей терминологией, Москва – это теплый пушистый кот: он самодостаточен, но может и приласкаться, и помурлыкать.
- Пожалуйте к столу! – Ваве явно пришлось по душе его словесное «подыгрывание», она чуть двинула уголками пухлых губ, сдерживая улыбку, и, важничая, сама выдернула руку из почтительных рук Головина. – Целование рук, между прочим, несовременно и, вообще, это – анахронизм. Проходите, господа! Я велю еще раз подогреть, всё уже безнадежно остыло…
Черницын, заметив, как долго провожает гость взглядом ее стройную фигуру, совсем уж по-домашнему подмигнул ему:
- Не поверите, Евгений Львович, - сам ее боюсь! Даром, что в два раза старше!
«Будто сватает мне ее, в самом деле…», - раздраженно подумал вдруг Головин, нотут же, видя бесхитростные глаза Черницына, такие же, как у сестры, только меньше размерами, сам сконфузился от собственных мыслей. На сердце отчего-то стало легко – словно в ожидании чего-то приятного и давно желаемого, а в голове как граммофонная пластинка кружилось певучее и насмешливое «Вава… Вава…»
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой...", постоянные циклы канала, а также много ещё чего - в гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" и в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании