День был как день: скликал кур петух, углядев в пыли зёрнышко, голубело небо, цвела сирень. Совершенно здоровая девяностолетняя бабушка собралась вдруг перейти в мир иной. Попросила затопить баньку, надела новую рубаху, долго закапывалась в простыни. Чарку вина потребовала, другую. Сосредоточилась: ага, не отпускает – должок.
Предсказание
Велела зарёванному правнуку, любимцу своему, подойти поближе, и через силу вытолкнула из себя: “Дитятко, не хотела тебя расстраивать, хотя давно знала. Но сказать должна, а ты уж сам думай. Тебя ждёт много много счастья. Но через унижения. Страдания лягут на сердечко твоё золотенькое. Но ты вытерпи. Скоро явится белобрысая твоя. Ты только молись, родненький”. С тем и померла.
А та действительно явилась. Прикатила в кабине контейнеровоза с матерью-врачихой, получившей назначение на работу главврачом в районной больнице. Семья из двух персон разместилась в домике, пустовавшем по соседству.
После похорон ему было ни до кого и ни до чего. Укатилось за горизонт его доброе солнышко, пахнущее травами и лампадным маслицем. Такое родное, так его понимавшее и любившее. Остальную его семью давно выкосила череда несчастий.
Он рвал в саду первую черешню, когда услышал: “Дашь мне попробовать?”
Поднял глаза и увидел – белобрысую, да ещё и усыпанную конопушками. И молча подал ей тяжёлое ведёрко.
Валерка-тормоз
От бабушки по матери, цыганки, достались ему волна антрацитовых кудрей, сросшиеся брови ласточкой и зашкаливающая созерцательность – чрезмерная сосредоточенность на своём внутреннем мире и никому не открываемых переживаниях. Его чувства никак не были связаны с внешними объектами, поэтому он видел их такими, какие они есть, а не какими их рисуют себе люди и верят потом в эту картинку. Нет, это был не аутизм. Это были начатки ясновидения, которое он не развивал.
Дед сибиряк аукнулся в его генах недюжинной силой и высоким ростом, а ещё почти прозрачными серыми глазами. По отцовской – молдавской – линии он получил особо трепетную эстетическую струнку: мог заплакать от дивной мелодии, высокого поступка или красивого пейзажа.
Чудак он был: не дрался, не пил, не курил. Сальностей не выносил физически, его при мерных словах скручивало, как от боли. Мясного не ел с младенчества (я птиц и зверей люблю), ещё и левшой оказался, а родители его через колено ломать не стали. Пацаны называли его тормозом, но бить не решались: он был крупнее и сильнее, поди знай, если в ухо заедет.
В детстве, бывало, мать пирогов напечёт, так половину тут же как ветром сдует: Валерка уже кормит соседскую шпану. О нём говорили: последнее отдаст.
Часто задумывался он глубоко-глубоко, так что надо было его хорошенько тряхнуть, чтобы дозваться.
Высокие отношения
“Что ждёт тебя в армии? – вздыхала соседка тётя Маша, приглядывавшая за ним в память о его доброй прабабушке, – только ленивый не обидит”.
Но храним он был: служил связистом в ракетных войсках, в части, находившейся в лесной глухомани. В его подразделение ребят набрали деревенских, смирных, армейцы все сдружились. Вернулся домой целым и невредимым, возмужалым, с усами и бицепсами, да ещё и с кучей профессий.
В тот день молодёжь толпилась у ворот его дома, поздравляла с дембелем, расспрашивала, гоготала, когда она возвращалась из школы. Стильно одетая, модно причёсанная. Валера в парадной дембельской форме вдруг вышел из-за калитки и преградил ей путь. А она даже не удивилась. Может, потому, что повзрослела и расцвела, и молодые люди ей проходу не давали? А может, долго ждала этого момента, злилась на равнодушие его, и вот час пробил – он заметил, наконец, сокровище под боком.
Они молча смотрели друг на друга. Прошёл уже час, зевакам надоело шушукать и хихикать за их спинами, и они разошлись, ухмыляясь. “Позови меня, Лерка, если что”, – выдавил, наконец, он. “Ладно, – засмеялась она, – свистну!”
Лерка кривляка
Мама выругала её тогда за ведерко черешни: ты что, побирушка? Велела вернуться и извиниться. Лера отказалась, тогда мать сама отнесла угощение. “Да ешьте на здоровье, у нас много”, – удивилась добрая старушка. “Знаете, мы не нищие, можем купить”.
Мать девочки боялась быть должницей, чтобы в ответ не плясать под чью-то дудку по той лишь причине, что тебе впарили подарок. Наверное, так выглядит гипертрофированная неподкупность. Ну или гордячковость.
Пахло от врачихи такими холодными духами, и глаза её прищуренные казались такими острыми скальпелями, что ребятишки врассыпную убегали от неё, лишь завидев.
И яблоня, и яблочко почему-то ни с кем не здоровались. Правда, Лера понемногу начала приветствовать Валеркину прабабушку.
Играть с уличными ребятами Лере категорически запрещалось. Инфекции набраться? О разных гадостях узнать? Так что девочка лишь позыркивала на бурную уличную жизнь своими дымчатыми, с поволокой глазами. Зато как задирался её конопатый носишко, когда шла она в очередной хрустящей от свежести обнове! Как демонстировала все свою элитность, дружа только с дочками высокопоставленных чиновников. Уродами, неудачниками, козлами и дебилами называла она всех вокруг, кто не входил в её тусу. “Мне так одиноко в этом измерении, – строчила она в дневнике. – Люди кругом – чавкающие кишечнополостные трубки, только и знают, что жрать и плодиться. Хочу умереть, но только чтоб без боли. Закрыть глаза, уснуть – навсегда. И чтоб успеть до прихода мамашки! И Валерка этот, гад, вообще не подходит ко мне, только смотрит!”.
И вот этоn тонкий, гордый, страстно взыскующий ярких впечатлений подросток с глазами цвета стали вдруг вырос и оформился в стройную видную девушку. Жаль лишь, что побледнели веснушки на её носу. И жаль, что в глазах её так и остались колючие алмазики.
Покой и буря в одном флаконе
Их окошки были напротив. Ветки сирени ломились и в его, и в её. Лера привыкла к постоянному зрителю. Со дня своего приезда стала всё делать в своей комнате на публику, и он это прекрасно знал. Свой письменный поставила у окна, чтоб актёрское мастерство не пропало даром. Перед зеркалом отрепетировала самые эффектные гримасы и жесты, в картинной позе читала, писала, морщила лоб и кусала карандаш. Под музыку танцевала. Встряхивала альбиносовские свои струящиеся волосы, проверяя на текучесть и шелковистость. И сквозь прищур зорко следила, на месте ли он. Устав от театра, задёргивала шторы. Словом, вела себя как капризная прима перед безропотным фанатом. А он смотрел на неё как учёный на подопытную обезьянку.
Иногда они перебрасывались парой слов. “Что такое счастье, Валер?”, вопрошала она. Он, подумав, отвечал полувопросительно: ”Наверное, это покой?”. “В смысле?” “Ну, когда родители живы и мама подносит кружку парного молока. И тёплую лепёшку. И квочка над цыплятами хлопочет. И мухи озвучивают свои траектории. И мамины любимые георгины цветут. И отец чинит забор. И всё вокруг дышит и поёт. На душе покой и блаженство”.
“Да убожество это, а не блаженство! – взрывалась она. – Мухи, курица! Какой же ты примитивный, Валерка! Счастье – в лепёшке! Опять еда. Что ещё нужно аппарату для переваривания пищи и производства удобрения? Не смей в меня влюбляться, тормоз, никогда, никогда! Ищи себе амёбу, такую же одноклеточную. Счастье – это ночь. Трибуны рядами, уходящие в бесконечность, забитые зрителями. Огромная сцена на возвышении! И мощные лучи прожекторов. Нет, лучше свет луны, сфокусировавшийся на сцене. И под музыку сфер я танцую, бегу по этой лунной дорожке, и взлетаю над ней! Я просто счастлива. Я ликую! Буря аплодисментов длится долго-долго.”
Строптивица набрала корзину шишек
Он писал ей из армии, но на ктопку “Отослать” не нажимал. Так эти крики сердца и остались безответными. Какое-то время после службы столбом стоял у её калитки, караулил из школы, хотел продолжения общения, но она проскальзывала мимо, махнув приветственно рукой. Уж и насмехаться над ним устали, соболезновали даже: пропал парень.
Лера сдала выпускные экзамены и поехала в столицу поступать в театральный, и вскоре он получил эсэмэску: “Валерочка, поздравь меня. Мои мечты материализовались. Я выхожу замуж за великого артиста”.
Никто не видел, как катался он ночью по земле и рвал зубами траву. Зато все узрели его утром мертвецки пьяным на скамейке возле бабмашиного дома.
Оглянись, сколько красивых тёлок кругом, любая будет твоей, только помани, – утешали его парни. Но успокоился он, лишь сходив в храм и на могилки родных. А через месяц пришло сообщение от Леры: “Валера, я в беде. Денег нет, я на Курском вокзале возле касс. Спаси”.
Вихрем помчался он домой, выгреб все заначки, взял нужные документы и набрал номер службы междугородного такси. Он обнаружил её с фонарём под глазом, в белых гостиничных тапках, голодную. История случилась до смертельной скуки обычная: артист кинул её, так как она отказала ему в ласках до свадьбы, в вуз она не поступила, деньги и вещи у неё украли в гостинице, все от сумки армани до туфелек прадо.
Хорошо ещё телефон не заметили, хотя универсальную зарядку забрали.
Валера кормил её, жалостно всхлипывающую, в кафе и ему дышать было больно от счастья. “Только ты не спали меня, Валерушка, матери. Заест”,– хныкала царица его души.
Они успели разом поступить по недобору в местный вуз – он на мехфак, она на иняз. Вгрызались в гранит наук оба остервенело, общаги их были в противоположных частях города, так что встречались они лишь перед выходными в электричке по дороге домой. “Принца ещё не встретила?”– интересовался он. Но Лера страшно перебирала кавалерами. Тот толстоват, этот лысоват, у того фамилия идиотская, а у этого нос картошкой. И оба хохотали. Он сопереживал: “Ц-ц-ц! Натуральная блондинка, просто огонь девушка, а в гордом одиночестве!”
Свадьба ветра и воды
На третьем курсе Валера записался в РСУ, и ему поручили самому набрать стройотряд и стать его командиром. Их трудовой семестр должен был проходить на лесозаготовках. Когда Лера услышала эту новость от посторонних, то психанула: как это он уедет без неё? Побежала в деканат, разузнала подробности, нашла Валеру и потребовала, чтобы он записал и её. Командир возразил, что парни едут жёстко вкалывать, девочкам там не место. Тогда она заявила, что поварихе – место.
Дома она проштудировала все лесоповальные рецепты, уговорила тётю Машу потренировать её готовить котлеты, борщи, компоты, пюре и каши. Накупила специй, ванили, прочих улучшителей и усилителей.
В первую же вахту она приготовила обед лесорубам и повезла на делянку. И как же ей не повезло попасться на глаза бригадиру, от которого на днях сбежала жена и он с того времени духа бабьего не мог переносить. Мужлан обложил её, эстетку и неслучившуюся балерину, трёхэтажным матом. Девчонка выронила ложки и пошла, размазывая слёзы, ловить попутку, чтобы вернуться в лагерь.
Она не заметила, что в воздухе уже накапливалась тревога. Птицы смолкли, как по команде. Ветер стих. Что-то утробно в апогее заворчало и громыхнуло. И тут раздался страшнейших бабах! Небо треснуло, и из образовавшегося разлома ливануло как из ведра! Лесорубы повыскакивали с делянки и ринулись к автобусу. Час прождали девочку и поехали на базу. Но Леры там не оказалось.
Когда Валерий узнал об этом, то стал белым, как смерть. Он побежал на таёжную дорогу, надеясь, что она идёт по ней. Прошёл её взад-вперёд дважды – нет Леры. Тогда встал на полянке. Вспомнил, как в детстве однажды мама настирала гору белья, а тут дождь пошёл, и он, трёхлетний, попросил: “Тучи, не мочите мамину стирку, разойдитесь!” И они разошлись. “Небо, небушко! – из самых недр своих, из кровотока, достал он нужную ноту и горько заплакал. – Подскажи, где она?” Его повело в чащу. Он шёл, не отмахиваясь от веток, и они исхлестали его лицо. Но в голове чётко держал азимут. И тут увидел своё сокровище. Лера сидела на поваленном стволе под дубом, спрятавшись под крышку от ведра, изревевшаяся, перепуганная, слабая. “Пойдём, ласточка моя”, – взял он её за руку.
Лило всё сильнее. Казалось, сотня ниагарских водопадов переместилась на небо. Вкривь и вкось полосовали горизонт молнии, уводившие грозу дальше. Вдоль дороги искрили провода, всё гремело, гудело, трещало и вибрировало.
“Я заболею и умру!” – надрывно сипела она ему в ухо. “Мы бессмертны! – орал он в ответ. – Запомни, Лерка, это зрелище! Эту свадьбу ветра и воды. Этот фантастический спектакль стихия даёт нам одним, слышишь? Тебе и мне. Цени это. Мы единственные зрители, мы вип-публика, будем благодарны природе!”
Она засмеялась. И он захохотал. Страх ушёл. Он обнял её, и они, покатываясь от смеха, потопали в лагерь.
На следующий день прилетевшая мать Леры забрала дочь, пригрозив командиру посадить его. “Она слабенькая, болезненная, хрупкая. Как ты посмел её привезти её в этот гулаг? Сосед, называется. Я так это не оставлю!”
Похищение невесты сорвалось из сена
Перед госэкзаменом приехала в вуз скандинавская делегация, и отличницу Леру прикрепили к ней переводчиком. В юную Велэри немедленно втюрился финн лет под пятьдесят. И с несвойственной этому народу скоростью развернул бурную деятельность: вызвал семейного адвоката, нанял местного, втроём уговорили мать Леры на переезд, показали видео великолепного дома, в котором они будут жить и будущих детей растить. Уже хлопотали с документами, визами. Лера чувствовала себя тряпичной куклой. У неё не было сил на возражения. И вот ещё беда: главный зритель в такой судьбоносный момент куда-то испарился. В деревню к однокурснику, видите ли, подался учиться косить траву.
И гордая Лера, рыдая в голос, отказала импортному жениху.
“Чурбан стоеросовый! - вопила она в исступлении, едва появился возле своего дома Валера. Завтра же назло тебе выйду за самого толстого, лысого и гундосого человека в мире, да ещё и с фамилией Лепёшкин!”
Банкет с черёмуховым пирогом
“На шнурки не наступи, дорогая, смотри под ноги! – ответил любимой грубиянке он. - Шепелявому и гундосому толстяку повезло, этот тяжкий крест – мой! Ты написана у меня на роду!”
Расписались и обвенчались они в той же деревне у Валеркиного приятеля – подальше от гнева матушки. Как в дворянских романах.
Свадьба была скромной, со вкуснейшим горько-сладким черёмуховым пирогом, лучше всего иллюстрирующим жизнь…
И что уже из области непостижимого: Валерию в замужестве как подменили! Колючий ёж трансформировался в паиньку. И дети у них пошли, как грибы после грозы, один ладнее другого.
А что вы думаете об этой лав стори? Буду рада прочесть ваш коммент. А заодно нажмите, пожалуйста, на "Подписаться" и лайкните, если не трудно. Заранее признательна.
Наталья Дашевская.