Вслед за благообразным воином в кольчуге и остроконечном шлеме с серебряной полосой над переносицей на борт неспешно поднялся старый толмач в желтом полосатом халате и парчовом колпаке с лисьей опушкой. Молодые нукеры уже сновали по фелуке с достойным зависти проворством: осматривали каждую щель, вытряхивали на палубу содержимое каждого вьюка. Из кают поднялись все путники. Кроме женщины. Жмурясь от солнца, они напряженно наблюдали за происходящим.
– Внимание и повиновение! – подняв руку, провозгласил толмач. – Прежде чем иноземцы ступят на землю, они должны рассказать о себе и о том, какие дела привели их во владения Великого джихангира!
Едва ветер унес последнее слово, как пройдоха Акиф живо протиснулся вперед, поклонился и заговорил, указывая на меня, учтиво и тихо:
– Позволь сообщить тебе, достойный слуга своего владыки, о том, что багдадский халиф, да преумножится слава и могущество его, прислал завоевателю Вселенной, Великому джихангиру своего посла, а с ним скромные дары и сердечные приветствия.
Плут подал толмачу пергамен с печатью. Старик прищурил и без того узкие глаза, прочел написанное, поковырял ногтем печать и что-то сказал стоящему рядом воину. Тот обмерил меня придирчивым взглядом и кивнул.
– Послы правителей святы и неприкосновенны, – объявил толмач. – Остальные, рассказав о себе, заплатят подать. Купцы обязаны отдать мзду – пятую часть товаров в казну Великого джихангира и еще пятая часть будет отправлена в Каракорум!
В этот момент дверь корабельной надстройки распахнулась, и один из нукеров вытолкнул на палубу белокурую румийку в черной джалабии.
– Кто эта желтая, как собачья кость женщина? Кто и почему прячет ее в каюте?! – строго спросил толмач.
Корабельщик, видимо, давно привыкший к подобным досмотрам и спокойно сидевший на рундуке, скрестив руки на груди, вдруг встрепенулся и, несмотря на свою грузность, мгновенно очутился рядом с толмачом, принялся что-то шептать тому на ухо.
Толмач так же шепотом передал услышанное воину в шлеме. Тот удивленно взглянул на толстого туркмена, после на женщину. Удовлетворенно кивнув, он что-то сказал нукерам и те не без почтения проводили женщину к сходням. Румийка, казалось, бормотала проклятья, метала ядовитые взгляды и на воина, и на толмача, и на корабельщика. Посмотрев на меня, она вдруг, усмирив гнев, умолкла, и мне послышалось то ли в плеске волны, то ли в крике чаек, то ли в порыве ветра тихое – Дафни.
Ночь, комната, фонарь за окнами. Сквозь кисею на стены лился тусклый свет. На потолке блик зеркала, причудливая тень от люстры… Бровей черненых две стрелы, глаза огромные живые и губы что-то шепчут… Дафни? Дафни. Дафни!
Полтретьего. Сон мой где-то заплутал, увы и ах.
Дафни. Помню и не помню. Улыбка, слезы, злоба, туман страстей в глазах как наяву. Почудилось? Придумал сам желаньем душу потешая? Бред! Быть не может! Я – джинн! Смешно подумать. Наркотик в эфиопском кофе? Зачем? Чтобы платил я за видения. Готов ли я? Нет. Однако очень мне хотелось еще разок, хоть одним глазком… лишь на минуту…
– Эта равнина собрала множество сокровищ! – с пылающими алчностью глазами, шептал Акиф, когда наши ноги уже ступали по твердой земле. – Славные нукеры Бату хана хорошо обчистили хазар и урусов, но они не знают ценности того, что держат в руках! Самое время скупать награбленное и продавать уже по разумной цене.
Темнело. Сырая прохлада легкой дымкой сползала в низину. Воды молчаливой Итиль искрились отраженьем звезд. Дорога петляла меж бугров и кустов. Огни на пригорке то уплывали в сторону, то вновь оказывались впереди. Матросы, что за скромную плату вызвались донести вьюки Акифа, рассказывали о некой гостеприимной Джульнар-Гюлдуз, что дает приют путникам и «читает книгу судеб». Путь наш лежал к жилищу этой прорицательницы и торговки блаженствами мрака и греха.
Посреди шатра пламя костра лизало бронзовые бока кумгана. На шестах, поддерживающих ткани стен, высоко подвешены четыре глиняных светильника. Пол услан толстыми коврами, повсюду разбросаны мягкие пестрые подушки.
Женщина в малиновых шелках и с золотой диадемой поверх белоснежной куфии, полулежа на подушках, вкушала финики.
– Благополучия путникам! – провозгласила вдруг другая женщина, явившаяся с ароматом гвоздики, будто из воздуха. Голова ее была покрыта ниспадающей на плечи дымчатой куфией, под ней две тугие черные до пояса косы. Высокая грудь упрятана за полоской чайного оттенка шелка, алые шаровары подвязаны у щиколоток, которые обжимали серебряные браслеты. Рабыня, дарительница блаженств мрака.
Джульнар-Гюлдуз отложила блюдо с плодами, уселась на пятки, жестом пригласила нас располагаться.
Взгляд прорицательницы оказался прямым и смелым. Тенью по ее чистому лицу пробежала брезгливость, едва она взглянула на Акифа.
– Не торопись, полукровка, – обращаясь ко мне, вдруг сказала хозяйка. – Взвесь на весах благоразумия поступки, иначе не поймать тебе зерна желания. Как сухой песок далекой Аравии просочится оно сквозь пальцы.
– Как ты его назвала? – удивился Акиф. – Полукровка?! У-у, шайтан!
Джульнар-Гюлдуз лишь усмехнулась.
– Гуюн, приготовь кебаб нашим гостям, – распорядилась она. Рабыня поклонилась и вышла из шатра.
– Хвали аллаха, плут, – сказала прорицательница Акифу, – что ты не успел предложить завоевателю Вселенной купить у тебя ифрита. Иначе тебя привязали бы к лошадям и разорвали бы надвое, безумный сын почтенного отца. Впрочем, тебе и так вряд ли избежать беды.
Я взглянул на Акифа. Тот скрыл глаза, отвернувшись и опустив голову.
– У тебя не осталось желаний. Мы расстаемся, – тихо сказал я.
Акиф не протестовал, а я не питал к нему недобрых чувств. Путь, по которому вел меня этот негодяй, подарил мне первое человеческое желание – снова увидеть Дафни.
Кофе Армен Борисович в этот раз не предложил, хоть и встретил меня радушно. Мы прошли в небольшой кабинет, в котором едва помещался шкаф, уставленный картонными папками-скоросшивателями, два мягких стула и угловатый некогда полированный тумбовый стол.
Антрепренер слушал молча, не перебивал. Тогда я постеснялся рассказывать, что в мире грез я был джинном-полукровкой, теперь же решил раскрыться полностью и попросить снова отправить меня в прошлое.
– Джинн-полукровка, – повторил, хмыкнув, Армен Борисович. – Надо же… И что, вы вот так вот прям использовали заклинания, магию?! – Похоже, он ерничал, не верил.
Пришла моя очередь хмыкнуть. Потрепанная общая тетрадь, небрежно брошенная кем-то на столешнице, усилием моей воли начала быстро темнеть и скручиваться в трубочку. Еще секунду она оборачивалась сыромятным шнурком. Метаморфозу завершило появление сургучной печати с арабской вязью.
Антрепренер недоверчиво потянется рукой к новоявленному пергамену, но пальцы его уже коснулись прежней вздутой от старости тетради.
– Не могу здесь делать это быстро и удерживать долго. Там выходило лучше, но бывало – магия рассыпалась внезапно и быстро. Не настолько быстро, как теперь, но держалась меньше, чем хотелось бы. Наверное из-за того, что я лишь полукровка.
– Вы практиковали это прежде – до нашей встречи? Или?.. – Армен Борисович выглядел озадаченным и удивленным.
– Впервые попробовал этой ночью. Знаете, не спалось, а тут еще фонарь под окном. Я его гашу, а он минут через пять снова загорается.
– Да, глаза у вас действительно красные.
– Мне нужно снова попасть туда. Для меня это очень важно.
Армен Борисович был явно обеспокоен, смотрел с подозрением.
– А вы… – начал он, но прервался, как будто подбирая нейтральные выражения. – Джинны, они ведь… То есть, вы… Как бы синоним демона.
– Это не совсем так, – смущенной улыбкой я попытался развеять его опасения. – К тому же я марид из рода пери. И вот еще, – я показал ему нательный крестик. – Мои предки служили библейскому царю Соломону, строили величественный Тадмор. Это в Сирии.
– Я слышал легенду о Пальмире.
– Так вы мне поможете? – спросил я, вглядываясь в его подобревшие глаза.
Он кивнул:
– Джинны, говорят, любили прятать клады. Вы уж подыщите там – на том плаще Вселенной, что-нибудь для нас…
Лампы были потушены. Костер угасал. Даже от слабого колыхания воздуха угли вспыхивали нежно-алым, но тут же снова чернели. Едва последние языки пламени укрылись одеялом пепла, в маленьком гостевом шатре воцарился мрак.
Я лежал на ковре и думал о Дафни. Белокурая румийка оказалась рабыней – непорочная пифия за динар «читает книгу судеб» суровым, но наивным нукерам джихангира. Она здесь, неподалеку, в одном из двадцати четырех шатров «Земного рая» Джульнар-Гюлдуз.
Дафни первой окликнула меня: «Ибрахим!», – ей знакомо мое имя. Ей кто-то рассказал обо мне. Значит, спрашивала.
Она почти не говорила по-арабски, я не владел румийским, мы оба были еще слишком слабы в кыпчакском, но мы понимали друг друга. Наши глаза исправляли изъяны наших речей.
– Забудь о ней, полукровка, – сказала мне Джульнар-Гюлдуз. – Вокруг много женщин. Возьми любую, но моя золотая пифия останется непорочной. Иначе я скормлю тебя шакалам! Да будет так! – Неспроста она так громко провозгласила соломоново восклицание, явно намекала на умение подчинить любого джинна.
Я жил в маленьком шатре Джульнар-Гюлдуз, пил ее вино, ел ее пищу и платил за это скромными чудесами на представлениях, вроде тех, что она устраивала для жен и детей нукеров. Сами воины джихангира, чтобы зреть дивное предпочитали жевать конопляное семя, пить отвар полыни. Я даже не приближался к толпе, а лишь подыгрывал чаще прочих двум скоморохам-урусам: издали помогал доставать из валенка петуха или из колпака – голубя.
Акиф врал, когда рассказывал, что Сарай строят джинны. Я не встретил здесь сородичей, хоть и слышал о том, что у джихангира в услужении их аж тридцать три. Пустая болтовня. На самом деле всем строительством управлял старый тучный По Хунь Ли, вывезенный из царства Цзин еще самим ханом Чингизом, а черную работу делали рабы.
Ханский дворец прекрасен. Он сверкал позолотой, стены его украшены изразцами с искусной росписью. Два золотых коня установлены на гранитные постаменты прямо у входа. На створках дверей сияли и переливались на солнце два золотых сокола. В полусотне шагов возвышались минареты мечетей и купола христианских церквей. Рядом обустроена синагога, чуть поодаль в ротонде установлена статуя Будды, высеченная из цельной мраморной плиты. Город волей своего властителя собрал всё и положил согласие меж всеми.
Ветер, что трепал верблюжьи шкуры шатра убаюкивал, сон медленно смыкал мои веки. Я не услышал, как раздвинулся полог. Аромат гвоздики казался мне частью сновидения, как и гибкая женская спина, очутившаяся вдруг под моими руками. Бархатные пальцы коснулись моих глаз, шелк ее волос стек по моему лицу. Маленький полураскрытый рот призывал без звука, лишь мягким теплом и легкой нежностью…
– Три луны его тело боролось с вестником смерти. Табиб, извиваясь от страха, готов был разбить голову о камни потому, что не знал чем помочь. Молитвы всем богам благословенного Сарай-Бату принесли плоды. Табиб-урус, которого прислал Ульдемирский нойон Искандер, именем своего пророка Гиппократа приблизил день милосердия. Джихангир откинул саван и поднялся на ноги. Теперь завоеватель Вселенной желает читать книгу судеб и призывает к себе пифию, слух о которой голубем долетел до Золотого дворца.
Едва рассеялся туман перехода в эту реальность, я стал случайным свидетелем монолога. Я подходил к шатру Джульнар-Гюлдуз. Полог был откинут, а мужчина внутри говорил достаточно громко, чтобы я мог не только расслышать, но и узнать в ханском нарочном того самого толмача, что поднимался на борт неуклюжей фелуки с деревянной птицей на носу. Акиф тогда выдал меня за посла халифа. Попадаться на глаза толмачу теперь было равносильно самоубийству, поэтому я спешно ушел, спрятав за пазуху лоскут нежной ткани, которую намеревался вернуть ночной гостье: утро развеяло мои сомнения – тугие косы, аромат гвоздики и полоска чайного оттенка шелка указывали на Гуюн – любимую служанку Джульнар-Гюлдуз. Наверняка Гуюн была послана хозяйкой, которая таким коварным способом пыталась уберечь Дафни.
«Читающую книгу судеб» нередко подстерегают беды. Люди не вечны. В том числе и вкусившие плод от древа власти. Знающий отмеренный каждому путь рискует навлечь на себя опалу, если желающей заглянуть за край обыденного сочтет малым отведенный ему срок или стезя его прервется иначе, чем начертанный гордыней образ.
В «Земном раю» Джульнар-Гюлдуз начался настоящий переполох – хозяйка собиралась предстать пред ясными очами самого Великого джихангира. Слуги и служанки сновали с ковшами, казанами и пышущими паром кумганами, с целыми охапками расшитых золотом платьев.
– Ибрахим! – услышал я, проходя мимо шатра Дафни. До румийки никому не было дела, несмотря на то, что во дворец призывали именно ее.
Я приблизился. Полог откинулся, и цепкие пальцы за рукав кафтана потянули меня внутрь жилища.
– Я вижу тебя! – прошептала вдруг Дафни.– Я вижу тебя другого! Молчи! – она говорила на арабском; на языке, которого еще вчера почти не знала. – Я увидела тебя там – у устья Итиль, на фелуке. Ты смотрел на меня со страниц еще не написанной книги. Твой взгляд поманил, и я пошла навстречу. Но ты исчез, и я заблудилась. Я ждала. Я знала, что ты вернешься и укажешь мне путь. Молчи! – она прижала палец к моим губам.
Картинка вдруг «поплыла» перед глазами. Казалось, еще мгновенье и меня выбросит на берега своего времени. Противоречия вскипали во мне. Я – сегодняшний, догадывался, о чем говорит Дафни, но тогда, столетия назад, это казалось абсурдным, выходящим за пределы понимания.
Нельзя изменить давно написанное. Зритель лишен возможности подсказывать герою фильма через экран телевизора.
– Я знаю, что мы встретимся там, на страницах твоей книги! Молчи! Это случится в год, когда на могилу твоего брата обрушатся камни древнего города. Запомни – Чинар Джури Ариф из Амуда . Молчи! – в этот раз жаркий поцелуй лишил меня возможности говорить.
– Сюда идут! Уходи! – сказала Дафни, и вытолкнула меня из шатра.
Небо монгольского царства – самое безопасное место для сокола. Обернувшись птицей, я полетел вслед за караваном из пяти верблюдов, что везли Дафни к ханскому дворцу.
Устроившись у витража, я наблюдал, как полулежа на красных подушках, Бату-хан общается с пифией, сидящей на пятках посреди просторного в шелках и золоте зала.
Дафни, уже достаточно освоившая кыпчакский, чтобы обходиться без толмача, говорила настолько тихо, что джихангиру приходилось прикладывать широкую ладонь к уху, чтобы расслышать. Но он не требовал к себе особого отношения, опасаясь помешать видениям «читательницы книги судеб».
В какой-то момент завоеватель Вселенной вздрогнул. Взгляд его лишился блеска, румянец сошел с чела. Однако Великий хан продолжал смиренно слушать, хоть мысли его, похоже, уже находились в ином месте.
Вдруг дернулась бархатная штора у противоположной стены. Там, у скрытого от посторонних глаз входа, кто-то притаился, кто-то слушал запретное. Когда же и Дафни, и джихангир уже покинули зал, я увидел, как из-за шторы вышла женщина – одна из «украшений Вселенной», одна из семи ханских жен – красавица Набчи.
В «Земной рай» караван возвращался поздним вечером. Джульнар-Гюлдуз и служанка Гуюн, ехавшие впереди, оживленно делились впечатлениями. Дафни сидела на войлочной подстилке меж горбов последнего верблюда, узды которого держал идущий рядом погонщик.
Трое всадников нагнали караван у подножья холма, на котором шляпками диковинных грибов возвышались двадцать четыре шатра Джульнар-Гюлдуз.
– Внимание и повиновение! – выкрикнул тургауд в богатых доспехах. – Украшения Вселенной тоже возжелали читать книгу судеб, поэтому мы забираем румийскую пифию! – объявил он. – Почтенная Джульнар-Гюлдуз со свитой может возвращаться в свой рай. Мы сами отвезем невольницу в Золотой дворец.
– Закон Ясы запрещает отнимать рабынь у их хозяев, – возразила Джульнар-Гюлдуз. – Но я всегда готова услужить Украшениям Вселенной, поэтому мы все возвращаемся.
– Это исключено! – тут же заявил тургауд.
Странные, как будто прощальные речи Дафни накануне отъезда, и Набчи, решившаяся подслушать предсказания, тревожили мое сердце. Соколом описывая круги над караваном я следил за происходящим и с каждой минутой все отчетливее понимал, что внизу происходит что-то угрожающее. Джихангир приглашал «читательницу книги судеб» с почтением, дал время на сборы и проводил из Золотого дворца со щедрыми дарами. Не может быть, чтобы ханские жены решились вернуть пифию столь дерзко – послав за ней воинов и презрев Ясу.
Явно больше не желая выслушать возражения женщины, тургауд перехватил узду последнего верблюда у погонщика, прогнав того прочь. Это переполнило чашу моего терпения. Спикировав на землю, я обратился в пехлевана и ударом меча, сбив тургауда с коня, вонзил клинок ему в горло.
– Тебе не изменить предначертанного! – выкрикнула Дафни. – Месть Набчи все равно настигнет меня!
Оторопевшие было всадники опомнились, потянулись к колчанам. В одно мгновение луки были натянуты, но вместо стрел к моим ногам упали уже гибкие ивовые прутья.
– Да будет так! – долетело из-за спины. – Слушайся и повинуйся, джинн! – кричала Джульнар-Гюлдуз, и в ее руках переливался всеми красками Вселенной перстень царя Соломона. Меч испарился из моих рук, а все попытки его вернуть оказались безуспешны.
Острая боль пронизала грудь. Оперение двух стрел – это последнее, что увидел я, погружаясь во тьму.
Конечно, я рассказал Армену Борисовичу все о том, что случилось там – в Сарай-Бату. Наверно, он немало опечалился тому, что я не нашел сокровищ, но вида не подал. Напротив, он посочувствовал мне, моей «безвременной кончине» и сказал, что на моем месте обязательно бы разыскал Дафни, тем более что лишь на днях в Пальмире снова прогремели взрывы. Антрепренеру было любопытно. Просил заглянуть и рассказать после, «если что».
Раздавать советы легко, а мне, закоренелому «лампоседу-недоджинну», решиться на такой «подвиг» было сложно. Амуда, если верить поисковику – это в Сирии. Нет, я не боялся войны, что пятый год разрывала эту арабскую страну на части, не боялся варваров, что отрезали головы каждому, кто не с ними. Просто полукровке трудно осознать себя. Это мой вечный крест. Найдись теперь какой-нибудь пройдоха, вроде Акифа, я бы отправился хоть на край света. Но бывший Акиф, наверно, нынче морочит голову другому Ибрахиму где-нибудь в Конго, в Гваделупе или на Мадагаскаре – как знать.
Ночами я видел ее глаза. Казалось ли, или так и было на самом деле, но именно эти глаза снились мне с раннего детства и именно в сравнении с ними меркли все иные, коих видел я немало на милых личиках множества женщин. Из-за этих больших и невероятно глубоких глаз я так и не обзавелся семьей.
Чисто теоретически я допускал возможность нашей встречи. Лежа на диване и таращась в потолок, я не раз и не два представлял себе разные варианты. Большая их часть разочаровывала и даже пугала. Например, я весь такой в надеждах и мечтах прилетаю в Амуда и обнаруживаю нечто непотребное, но, разумеется, с теми самыми глазами. Готов ли я любить одни лишь глаза? Сомнительное счастье.
Или так – приезжаю со своими в буквальном смысле застарелыми чувствами, а там муж со штурмовой винтовкой и семеро деток – мал-мала-меньше. Тоже не вариант.
О ней нынешней я нечего не знал и это меня расстраивало. Даже если она свободная сногсшибательная красавица, какой и была, и коих на той моей родине немало, так что? Вряд ли она помнит Сарай-Бату, как помню его я. Предположим, я приехал, разыскал по телефонной книге или как-то… Допустим. Дальше-то что?
«Я к вам приехал, Дафни, из России! Я Ибрахим. Вернее был им лет восемьсот назад. Я вас любил, любовь еще, быть может…».
«Умалишенный! Подайте ему на лечение и гоните вон!», – реальнее ответа не придумать.
– У-у, шайтан! А ведь виной всему студент, а точнее – Chercher la femme – его подруга!
Дни шли, я не искал работу, было недосуг. Я запил. Откровенно, беспросветно.
Когда же я вдруг осознал, что пропадаю, что думаю не о том, что в мою характеристику господин антрепренер не включил самое главное – мой невероятный эгоизм, тогда я поднялся с дивана, сгреб пустую тару в мусоропровод, выключил этот дурацкий телевизор, набросал в сумку шмоток, вызвал такси и поехал в аэропорт.
Шел август, шлепал по асфальту дождь, куда-то торопились люди – кто под зонтом, кто без. Стайка теплолюбивых студентов с непривычки ежилась от холода под легким навесом. Чего-то дожидались. Университетского автобуса, похоже. Добряк таксист тормознул под тем же навесом, и мне предстояло прорываться сквозь нестройные ряды загорелых парней и девчонок.
– Excuse me, простите, – привычно сорил я извинениями и прыгал через сумки.
Девушка. Маленькая, хрупкая в белой застегнутой под горло куртке, с модельной стрижкой, волосы до плеч – я едва не выбил планшетник из ее рук.
-Sorry, виноват…
Я пробежал еще с десяток метров, не больше, как вдруг… то ли в шуме дождя, то ли в рокоте моторов, то ли в порыве ветра послышалось тихое – Дафни.
Я остановился. Оглянулся.
Ее лицо – красивое, с правильными чертами, со странной ясностью выделялось на фоне окружающего ненастья и, казалось, излучало собственное сияние.
Она смотрела на меня. Я не слышал ее голоса, но в блеске тех самых глаз, в шевелении губ отчетливо читалось: « Ибрахим!».
___
Сила – слабейший из джиннов
Гуль – женщина джинн
Ифрит – самый могущественный джинн (злой демон)
Марид – джинн воздуха, рационален и разумен
Бахр-аль-Хазар – (Хазарское) Каспийское море
Джабалия – арабское женское платье
Дишдаша – арабская просторная рубаха от шеи до пят
Куфия – (арафатка) арабский головной убор – квадрат ткани
Ульдемирский нойон Искандер – Владимирский князь Александр (Невский)
Тургауд – воин личной охраны джихангира
Пехлеван – витязь,
ранее...
Автор: Емша
Источник: https://litbes.com/dafni/
Больше хороших рассказов здесь: https://litbes.com/
Ставьте лайки, делитесь ссылкой, подписывайтесь на наш канал. Ждем авторов и читателей в нашей Беседке!
#фантастика #рассказ @litbes #литературная беседка #фэнтези #рыцари и дракон #жизнь #юмор #смешные рассказы #книги #чтение #романы #рассказы о любви #проза #читать #что почитать #книги бесплатно #бесплатные рассказы