Мужчина смотрел на яркие купола соборов и окутывался клубами папиросного дыма. В его голове происходила напряжённая работа. Как можно лучше избавиться от врагов? Как поставить на них «вечный крест»? Как, из всех своих действий, извлечь выгоду?
Он встал из кресла и одёрнул гимнастёрку. Сестра Светлана вышла, из кабинета, всего час назад. Подружка Стасовой и Землячки. Даже спит с наганом. «Мы, вражин наших, закопаем!».
Он помнил, как она, вчерашняя гимназистка, стреляла в солдат в районе Пресни в 1905 – ом. Из своего подарочного браунинга. «Странная штука - жизнь. Мне довелось родиться в дворянской семье. Учится языкам от своих гувернанток.
Закончить лучшую гимназию империи. Слушать лекции и вести дискуссии по проблемам права и экономики в Цюрихе, Мюнхене и Лондоне. А теперь я, как якобинец, думаю, как лучше распять свою страну?!».
Громадный кабинет на Старой площади внушал ему много мыслей. Хороших и плохих. Первые были о светлом будущем. Последние - о тёмном прошлом. Он помнил те жаркие дискуссии в своём кабинете.
О первых пятилетних планах. О борьбе с НЭПом. О новых людях, которых ещё надо создать для советского строя. И, уже разборки, между своими, в первые годы после Октября. Репрессии против товарищей подполья и гражданской войны.
Посмотрел на крест храма. «Наверное, мы явно помутились, аж в рассудке. Если хотим разрушить до основания всё, что сделали наши предки и прошлая цивилизация. А потом построить эфемерное будущее для человечества. Интересно, а кто нас просил, это делать? А никто!
Просто, мы сами лучше всех знаем, что нужно нашему народу и всему миру. Так же как Маркс и Энгельс, а теперь Ленин и сотоварищи. Кто был ничем, тот станет всем».
Он вспомнил слова Дзержинского, год назад, в этом же кабинете. Когда пили терпкое вино Кавказа и вкушали свежие фрукты. На вопрос: «Феликс! А какое будущее видишь ты? Хотя бы, через полвека».
Тот пасмурно «стрельнул глазами». «Знаешь, мне бы, свою развёрстку выполнить по ликвидации врагов. От них – все проблемы, А так – нет человека и нет проблемы. Мы покажем дворянскому отродью, что такое фильтрационные лагеря!».
Мужчина зябко передёрнул плечами. «Жаль! Уже нет родителей, так сложилось, что ушли рано. Может, и к лучшему, что не застали нас, в качестве преступников, перед верой и народом своим. Ведь всё, что было дорого, ещё десять лет назад, успели: либо втоптать в грязь, либо распять. Увы! В жизни всё возвращается бумерангом, наверное, так и здесь».
Вечером, когда лежал, с женой в спальне, вспомнил, как злобно громили Троцкого и его сторонников, на последнем пленуме партии. «Нинуль! Поверишь, казалось, это не старые товарищи по подполью, а просто агенты германского империализма.
Я смотрел на членов ЦК и всё понял, что также могут распять и меня. И любого, кто будет на пути. Страшно!». Жена прижалась: «Это - развёрстка по врагам партии. Бить своих, чтобы чужие боялись».
День Первомая 1937 года был праздничным и ясным. В центре города - десятки тысяч отдыхающих людей. Оркестры на каждом углу. И призывы по громкоговорителям. А, во дворе Лубянки, десяток людей стоит у стены. Десяток целится в них.
Он одёрнул форму, повернулся направо и налево, посмотрел в стволы. Выкрикнул: «Да здравствует Великий Октябрь и партия большевиков. Наше дело правое – победа будет за нами! Ура!». Залп!
