Русский перевод: отсутствует
При чтении Lapvona у меня достаточно быстро стали возникать ассоциации не столько с Бергманом или Гринуэем, сколько с компьютерными игрушками - и я почти не удивилась, увидев это же сравнение в двух других рецензиях. Например, обозревательница The Washington Post называет Lapvona “компьютерной игрой библейского уровня жестокости”, а в The New York Times пишут:
Роман [Мошфег] “про средневековье” в том же смысле, в котором может быть “про средневековье” компьютерная игра о строительстве деревень: это не портрет конкретного времени или места, сложной культуры с собственной космологией и узнаваемой системой феодальных взаимоотношений, а фэнтезийный сеттинг, в котором случаются “средневековые” вещи. [Перевод наш - Е. Р.] *
Хорошо это или плохо? Это постмодернизм, детка - каждый читатель считывает (простите за тавтологию) свое. Во-первых, массовой аудитории этот условно средневековый сеттинг действительно может быть знаком больше по стратегиям, где логика очень похожая - то чума выкосит половину населения, то засуха добьет вторую половину. Другая напрашивающаяся параллель - линейка игр Dark Souls, потому что YOU DIED поперек страницы у Мошфег появляется примерно так же часто.
А еще у большинства героев “Лапвоны” попросту нет достаточного уровня осознанности. Почти каждый из них двигается внутри своего условного периметра, исполняя ограниченный набор команд. Самовлюбленный и глупый лорд (и, пожалуй, один из лучших персонажей книги) вполне буквально ворует у своих подданных воду и организует им набеги бандитов, чтобы не расслаблялись. Мужчины тыкаются и мыкаются по Лапвоне, вполне буквально ища материнскую сиську. Женщины рады любой, даже самой жуткой возможности сбежать от присосавшихся к ним беспомощных мужей и сыновей (характерно, наверное, что в книге не изображена ни одна дочь в отношениях с матерью). Эта ограниченность необязательно плоха - представьте, например, что на игру The Sims Medieval поставили патч с каннибализмом, инцестами и прочими кровавыми кишками. Самое интересное в героях в конечном итоге - это не их личность (ее в строгом смысле нет), а нарастающий маразм ситуаций, в который они попадают волей судьбы.
И тут наступает “во-вторых”. Конечно, условность действия и отсутствие свободы воли не были изобретены компьютерными играми - просто это самая свежая и актуальная модель для современного читателя без литературоведческого образования (а для тех, кто в игры не играет, самым простым референсом будет, конечно, Game of Thrones). А так, конечно, Мошфег попросту воспроизводит классическую средневековую идею колеса фортуны. В отличие от древнегреческих трагедий, где герои получали по заслугам от неумолимой силы рока даже за те прегрешения, о которых не догадывались, в средневековье главенствовало представление о цикличности фортуны - ей абсолютно все равно, грешник ты или праведник, богач или бедняк. И да, именно этот принцип поначалу привлекал фанатов Game of Thrones - что угодно может случиться с кем угодно, никто не защищен от испытаний судьбы или Внезапной Жуткой Смерти. Но оставаться верным ему автору достаточно трудно - и, возможно, в современных условиях это реально сработает только в пределах среднего по объему романа или фильма (сериальный сторителлинг все-таки работает иначе).
Поэтому вернее все-таки будет сказать, что с литературоведческой точки зрения действие книги строится по логике колеса фортуны - вот ты изнеженный сын лорда, а вот ты упал с обрыва. Вот ты изувеченное дитя изнасилования, которое не пнет только ленивый, а вот ты живешь и пируешь в замке. Вот ты слепая несчастная нищенка, а вот едва ли не магическое существо, способное вскормить целую деревню. Конечно, в “Лапвоне” некоторым героям достается значительно больше других (и да, я говорю о книге с каннибализмом, изнасилованиями и прочим - даже по этим меркам можно отличиться!), но в целом абсурдность и непредсказуемость прихода к власти - что бы власть ни означала в данном конкретном случае - и ее потери остается одной из главных тем.
Но раз уж мы о власти… В одной из рецензий на сериал Succession выдвигалось мнение, что не только власть сама по себе является развращающей и абьюзивной, но, например, дети условных сильных мира сего от рождения становятся жертвами абьюза посредством неограниченных возможностей и отсутствия необходимости бороться и отстаивать свою позицию. Для “Лапвоны” это тоже вполне верно. Можно было бы предположить, что жизнь героев, которых колесо фортуны забрасывает в замок лорда Вильяма, превращается в сказку - но в сущности меняется только уровень доступа к ресурсам. Ты одет, сыт, напоен и спишь сколько хочешь, но это по-прежнему просто существование, а не жизнь - в нем нет ни дружбы, ни любви, ни веселья, одна только придурь лорда, который хочет все это испытать, но слишком туп, чтобы это понять. У простых жителей Лапвоны все то же самое. Минус еда, вода, деньги и безопасность, конечно.
Мне кажется, правда, что к концу книги злоключения героев действительно больше напоминают "Монти Пайтон и священный Грааль", причем если бы вместо гениального "финала без финала" сюжетные линии продолжали бы тянуться и утомлять аудиторию. И хотя текст действительно становится несколько утомительным ближе к концу, я очень смеялась над мошфеговским кульминационным so explain me this. И чем больше я думаю про этот жестокий, физиологичный и никого не щадящий роман, тем веселее почему-то мне становится.
*Минутка бесполезной информации: автор рецензии для The New York Times - британский писатель Хари Кунзру. Его жена, как выяснилось, - американская писательница Кэти Китамура, чей крайне странный роман Intimacies про любовь и Гаагский суд я читала прошлой зимой.