Короткий, почти фантастический роман. Крупный советский руководитель даёт приют в своей квартире неизвестному молодому человеку, найденному на улице в бессознательном, беспомощном состоянии. В конце романа все остаются живы, хотя без драк и побоев дело не обходится.
Первый раз я прочитал эту книгу в детстве, сразу после «Трёх толстяков». Сейчас понимаю, почему роман вызвал у меня недоумение. Зависть мне тогда была мало знакома. Мой организм, привитый «Военной тайной», «Школой», «Тимуром и его командой» не позволял этой заразе проникнуть в кровь. Тогда, в семидесятых годах прошлого века, я искренне недоумевал, почему бывший комиссар, герой Гражданской войны Бабичев не выбьет, как следует пыль из наглеца Кавалерова? Почему замечательный молодой человек Володя Макаров, тот самый, что помог комиссару Бабичеву бежать из плена, вдруг пропускает гол от немецкого нападающего в футбольном матче? Ведь это же неправда! Такого просто быть не могло! И пускай в финальном матче чемпионата Европы по футболу в 1972 году патлатый Герд Мюллер заколотил в ворота сборной СССР целых два безответных мяча (третий – на счету Виммера), в романе такого быть не должно. Глубоко уязвлённый не завистью, а литературной несправедливостью, я захлопнул книгу, сдал её в библиотеку и надолго забыл о ней, отправившись во двор громить «немецких футболистов» до тех пор, пока очертания мяча не скрыли безжалостные сумерки.
Однако, зависть – болезнь упорная. Вторую попытку овладеть мной она предприняла несколько лет назад. Увесистый том Юрия Карловича Олеши под названием «Ни дня без строчки» весело поманил меня с полки книжного магазина своим переплётом апельсинового, как штиблеты у известного проходимца, цвета. Что мне оставалось делать? Я купил книгу. Она оказалась наполнена разнообразными произведениями от рассказов и романов до пьес и статей. Особый комфорт я почувствовал, находясь в романе «Ни дня без строчки». Роман без сюжета, поэтому досужими вечерами я открывал его с любой страницы и разговаривал с художниками и поэтами, писателями и полководцами так, будто они находились со мной в одной комнате. И вот в один из таких вечеров, когда Анна Ахматова рассказывала мне о том, что переводит «Макбет», страница выскользнула у меня из-под пальца, и я споткнулся о следующие строки:
«У меня есть убеждение, что я написал книгу («Зависть»), которая будет жить века. У меня сохранился её черновик, написанный мною от руки. От этих листов исходит эманация изящества. Вот так я говорю о себе!»
Зависть мгновенно проникла ко мне в кровь, несмотря ни на какие прививки, заставив метнуться в самое начало книги, где первым по порядку, с седьмой страницы напечатан роман с одноимённым названием.
В первой части романа писатель говорит и думает от имени Николая Кавалерова, так, что хочется побыстрее узнать этого замечательного рассказчика. Но автор, хитрая бестия, не торопится способствовать скорому знакомству, поэтому приходится рисовать облик героя, макая кисть в яркие краски его внутреннего монолога. Повествование начинается с утра, розовейшего, тишайшего, весеннего. И вот это нежное пробуждение природы нарушает веселый шумный человек, который наполняет робкий натюрморт из цветочных ящиков на подоконниках громкими звуками:
«Как мне приятно жить… та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг… ра-та-та-та-ра-ри… Правильно движутся во мне соки… ра-та-та-ду-та-та… Сокращайся, кишка, сокращайся… трам-ба-ба-бум!"
К звукам прибавляется запах. Этого на странице нет, но моё воображение и жизненный опыт восполняют этот пробел. Весельчака и жизнелюба зовут Андрей Петрович Бабичев. Он директор треста пищевой промышленности. Его ценит государство, которое выделило ему прекрасную квартиру на третьем этаже, в которой у дверей балкона стоит замечательная ваза из тончайшего фарфора. А ещё, извиняюсь за интимную подробность, Андрей Петрович грозно храпит по ночам:
"Кракатоу… Крра… ка… тоууу… "
Тут уже я даю волю воображению и представляю, как острова Ява и Суматра расступаются под рокочущий храп директора треста пищевой промышленности и дают Зондскому проливу соединить Тихий океан с Атлантическим. Каков же талантище этот Кавалеров, что так сочно описываеттоварища Бабичева. К своей персоне у него другие эпитеты:
«А я, Николай Кавалеров, при нем шут».
Как самокритично. Появляйся же скорее, товарищ. Уж очень хочется на тебя посмотреть. Шут, однако, умело прячется за эманацией изящества, продолжая осыпать Бабичева всё новыми и новыми комплиментами. Стоит заметить, что роман написан в 1927 году, но, несмотря на ворох достоинств, облепивших крупного советского руководителя, сквозь них отчётливо проступает едкая усмешечка, которую лишь недалёкий читатель может принять за чёрную зависть. Подлый Кавалеров, высунув лишь нос из-под одеяла, продолжает обличать своего господина. У Андрея Петровича, оказывается, на спине расположилась наследственная дворянская родинка, отстающая от тела на стебельке. И это в то время, когда он занят ответственным делом. А именно: строит дом-гигант, где будет величайшая столовая, величайшая кухня и обед из двух блюд будет стоить четвертак. Вплоть до четвёртой главы Кавалеров изящно насмехается над трудягой Бабичевым во весь свой внутренний голос.
К четвёртой главе автор, уже тёртый калач, написавший к этому времени уже «Три толстяка» и уйму газетных статей, понимает, что пора заканчивать с ехидными насмешками в адрес крупного советского руководителя по нескольким причинам. Среди которых: во-первых, читателю может надоесть слишком долгое педалирование темы ударного коммунистического труда; во-вторых, цензура обязательно обратит внимание на слишком рьяную критику одного из передовых представителей общества, в третьих, пора создавать интригу.
И вот она интрига. Сам же Кавалеров простодушно и чистосердечно сознаётся, что живёт под кровом Андрея Петровича две недели. И что последний подобрал его ночью пьяного у порога пивной. Оригинальный ход. Такой в некоторых видах спорта называется финтом. Цензор может быть спокоен, - опустившийся человек из деклассированных слоёв населения критикует представителя советской власти, который много работает и выпивает с утра два стакана молока. Читатель, уже начав зевать, взбадривается и впивается в книгу цепким взглядом, как остро отточенный карандаш. Самому же автору открывается широкое поле деятельности для изысканнейших манёвров сюжетной линии.
Из пивной Кавалерова выкинули. Банальная ссора. Но как талантливо и смело ринулся наш герой в схватку с превосходящими силами противника. Впрочем, по пьяни часто случаются именно такие поступки. Всему виной женщина. Не оригинально, но романтично и мужественно. Большая компания, в которой была дама, предложила Кавалерову к ним присоединиться. Однако красавица («худая, в синей шёлковой блузе, болтающейся на ключицах», - замечание деталей, которые мог сделать только настоящий художник) отпустила шуточку в его адрес. Кавалеров, как истинный джентльмен, не стал отвечать женщине той же монетой, он разразился обличительной речью в адрес её друзей. Меня эта речь чрезвычайно позабавила. Особенно удалась Кавалерову концовка, где он, несмотря на оскорбительную шуточку обладательницы торчащих ключиц, пламенно призвал её оттолкнуть своих собутыльников и прийти к нему. Дерзко. Он говорил, ужасаясь своим словам, и очень к месту вспоминал те особенные сны, в которых делаешь, что хочешь. И тут я понимаю, что автор сам завидует Кавалерову, потому что вместо описания этих снов, он просто выбрасывает деятельного сновидца из пивной. Хорошо хоть обошлось без повреждений. Но как унизительно, - бедняга лежал над люком, лицом на решётке. Не каждый поэт может выжить после такого унижения. Кавалеров выжил, милосердный Олеша швырнул ему спасательный круг в виде Бабичева. Зачем? Сам тон романа настраивает читателя на издевательский лад по отношению к спасённому краснобаю и мечтателю.
Странно, что роман короткий, ведь читатель любит долгие описания страданий беспомощного перед жизненными обстоятельствами творца. Когда человек талантлив, число завистников прямо пропорционально степени таланта. А уж когда сам автор завидует собственному персонажу, герою несдобровать, - читатели тысячистраничных эпопей с наслаждением следят, как герой стойко преодолевает горы несчастий, чтобы в конце истории болезни гордо пройти вдоль морского побережья в сторону восхода, сжимая руку (навсегда) томной блондинки с голубыми глазами.
И вот Кавалеров лежит на диване в большой, чистой, светлой комнате и всё складывается как нельзя удачно. Впору подумать о советском Пигмалионе. Руководствуясь пьесой Бернарда Шоу («Зелёную лампу» Грин ещё не написал) и наставлениями своего спасителя, Кавалеров встаёт с дивана и, без всякой похмелки, хотя и не без тяжёлой внутренней борьбы, идет работать в трест Андрея Петровича мелким клерком (да, так необходимо, Коля). И всего лишь через пятьдесят страниц становится всеми любимым и уважаемым начальником отдела, а к окончанию книги уже сам Бабичев понимает, что надо уступать дорогу молодым, рекомендовав кандидатуру спасённого пьяницы на своё место.
Ага! Как бы не так! Завистник Олеша нарушает душевное равновесие Кавалеровского бытия. И делает это подло, как все завистники, исподтишка. Начинается всё с фотографии Володи Макарова на столе у Бабичева. Любознательный Кавалеров спрашивает кто это. Андрей Петрович рассказывает – Володя Макаров, замечательный человек, студент, футболист, восемнадцать лет, как бы сын, спас жизнь будущему начальнику треста. Когда Андрей Петрович рассказывает о том, что его должны были положить затылком на наковальню и ударить молотом по лицу, я вспоминаю первое прочтение романа и снова предполагаю, что где-то в шкафу у бывшего комиссара висит кожанка, рядом с ней – шашка в ножнах и маузер в коробке. Вот бы посмотреть. Автор не показывает, ему не до меня. Он подло бьёт Кавалерова коротким тычком в увеличенную печень. Оказывается, Николай занимает Володин диван, и когда студент и футболист вернётся, диван придётся освободить.
- Вы хам! – Говорит Кавалеров.
Андрей Петрович не слышит, его в это время с улицы зовёт странный человек. Угрожает. Предлагает поберечься, вспоминает Офелию. Гамлета что ли переводит? Это брат Андрея Петровича Иван. Его надо расстрелять. Последнее предложение мы с Кавалеровым не слышим, лежим на диване и мучаемся от того, что в нашей стране нет пути для индивидуального достижения успеха. Кавалеров раздавлен, я ему соболезную.
Дальше, между делом, как бы намёками, автор сообщает, что брат Иван носит котелок, имеет дочь Валю, которая от него ушла и снова вспоминает про Офелию. Брат Андрей, в телефонном разговоре с племянницей, обещает отправить её отца на Канатчикову. К Офелии что ли? Что-то тут не чисто.
Пока не появился Володя Макаров, Кавалеров продолжает занимать его диван, выполнять поручения директора треста. Меж тем в тресте пищевой промышленности праздник – Андрей Петрович создал колбасу стоимостью тридцать пять копеек! Страницы книги гудят, буквы подрыгивают от радости, бумага покрывается жирными пятнами на полях и прямо по тексту. Кавалеров несёт кило удивительной колбасы в квартиру Бабичева. Вечером Андрей Петрович собирается торжественно съесть изобретённый продукт в компании с неким Шапиро. В этом месте на страницах возникает совершенно фантастическая сцена: Кавалеров стоит на мосту, Дворец труда по левую руку, сзади – Кремль. Возможно, знаток истории Москвы меня поправит, и сцена станет социалистически реалистичной. Пока же я вижу так: впереди – Замоскворечье, сзади - Кремль, под ногами - мост, под ним - река. Какой мост? Большой Каменный или Большой Москворецкий? Дворец труда не был построен. Где его построил Олеша? На месте бывшей кондитерской фабрики «Эйнем»? Или снёс доходный дом Осиповых? А, может быть, Кавалеров стоит на все-таки на Большом Москворецком мосту спиной к Кремлю и течению Москва-реки? Тогда не построенный дворец Труда должен быть на месте будущей гостиницы «Россия». Или он стоит на Большом Каменном, спиной к Кремлю и лицом навстречу течению реки. В этом случае загадочный дворец Труда находится на месте, где через несколько лет построят знаменитый Дом на набережной, чем-то напоминающий дом-гигант «Четвертак», который еще не построил Бабичев. Деятельно потрудился писатель над обликом Москвы всего за пару десятков страниц! Да ещё колбасу изобрёл! Тогда может быть, и Офелия существует? Мелькнул на страницах намёк, что это какая-то машина.
Вечером, отмечая изобретение в компании Соломона Шапиро и ещё двоих, довольный Бабичев говорит:
« - …У нас нет сосисок. Это склеротические пальцы, а не сосиски. Настоящие сосиски должны прыскать. Я добьюсь, вот увидите, я сделаю такие сосиски».
Где находится Кавалеров в этот момент, автор не указывает. Жаль. Вскоре он будет отодвинут на второй план.
Аэродром. Последний сольный выход Кавалерова. Он вместе с Бабичевым приехал на торжественный отлёт советского аэроплана новой конструкции. Бездарный Андрей Петрович – в центре внимания. Одарённый Николай отошёл в буфет, и пьёт пиво, разминая начитанную память историческими сведениями о создателе науки о планеризме Отто Лиентале. Это детские впечатления о невесомых планерах немецкого инженера, на одном из которых он и разбился. Конструкция летательных аппаратом Лиенталя напоминала крылья стрекозы. Чудесно! Жаль изобретателя.
Тут звучит марш и Кавалеров, опомнившись, бежит на лётное поле. Его не пускают. Он скандалит.
- Пустите меня, я там был. Я на минуту отлучался. Я с Бабичевым.
Строгий военный угрожает удалить его с аэродрома. Какая несправедливость. Кавалеров зовёт Бабичева, который его не слышит. И тут Кавалеров произносит главную речь в романе:
«- Колбасник!»
И потом ещё много-много раз повторяет это слово униженный оруженосец в адрес своего покровителя. Бабичев не слышит. Только в мечтах Кавалерова директор треста поворачивает к нему голову с неподвижным туловищем. Фантаст. Или недотёпа, как и я. Потому что сразу же после эпизода «Колбасник» выясняется, что автор этого сочного прозвища ест во Дворце труда на Солянке. Опять хлещет пиво. Но дело не в этом (автор уже похоронил надежды Николая на трезвую жизнь), а в том, что никакого фантастического Дворца труда Олеша не строил. Этим зданием оказался бывший Московский императорский воспитательный дом, переименованный после Великой Октябрьской социалистической революции в Дворец труда. Значит, Кавалеров хотел выбросить килограмм колбасы с Большого Устьинского моста. Так может быть, и Офелия существует только на страницах Шекспира?
Разочарованный, я хочу уничтожить изложенные мной выше соображения по поводу местонахождения Дворца. Какой простак! Так просто попался. Однако успокоившись, пролив ведро виртуальных слёз, я решаю отомстить автору предположением, что если его «Зависть» должна прожить века, то на Большом Устьинском мосту должен быть памятник. Желательно, бронзовый, чтобы можно было натирать до блеска выступающие места. Утерев слёзы, я представляю забронзовевшую фигуру вихрастого Кавалерова с большой палкой колбасы подмышкой. Он смотрит в сторону высотки на Котельнической и, как Гамлет, ловит в далёком отголоске быть или не быть. Но памятника нет. Как нет в Камергерском переулке памятника трём толстякам.
Напившись пива, Кавалеров решает не возвращаться к Бабичеву. Ночь проводит на бульваре. Утро снова прелестнейшее. Ещё бы:
« - Дрожа, я поднялся. Зевота трясла меня, как пса».
В таком же стиле он пишет письмо Анрею Петровичу, которое вряд ли тот оценит по достоинству. Какие там строки! Это письмо – гневная обличительная отповедь тупому сановнику. В ней Кавалеров берёт под защиту брата Ивана и его дочь Валю. Как трепетно и нежно он описывает девушку:
« - От бега её платье пришло в беспорядок, открылось, и я увидел: еще не вся она покрылась загаром, на груди у неё увидел я голубую рогатку вены…
Вы не получите её.
Она будет моей женой. Я мечтал о ней всю жизнь».
Дальше нет нужды приводить всё письмо целиком. Оно великолепно!
Кавалеров идёт домой к Бабичеву, чтобы вручить письмо адресату. Директора уже нет дома. Кавалеров выходит на балкон и слушает звон колоколов. Один колокол точно звонит по Николаю. Николай этого не чувствует. Он в эйфории, ведь им только что написано гениальное письмо. Его творческие наблюдения с балкона прерывает Володя Макаров, который вернулся из Мурома. Диван придётся освободить. Становится понятно, по ком раззвонились все колокола. Кавалеров обращается в бегство, схватив со стола письмо и попытавшись отдать его Володе. Володя письмо не взял. На прощанье Юрий Карлович клевещет на Кавалерова, приписывая ему такой монолог:
« - Зачем вы вернулись? Какого чёрта вы вернулись? Наша роль с вами окончена. Сейчас он занят другим. Он развращает девочку. Племянницу свою, Валю. Поняли?»
Странно, что футболист не побил оратора за такие слова. Может, это был внутренний монолог?
Письмо осталось при Кавалерове. Однако, это не его письмо. На столе лежало письмо Володи Макарова Андрею Петровичу. Из него Кавалерову (он подло его прочёл от начала до конца) становится понятно, что Володя с Валей поженятся, и что Макаров издалека подозревает в Кавалерове соперника. Неугомонный Кавалеров пытается вернуться назад. Не получается. Бабичев его прогоняет. Герой разбит автором, как демон Врубелем. Первая часть заканчивается. Во второй части слово берёт сам Олеша. Больше я никогда не увижу мир глазами Кавалерова.
Вторая часть начинается с рассказа о старшем брате Андрея Петровича Иване. Талантливый человек. Мастер на все руки. Сочинял стихи, музыкальные пьески, отлично рисовал, закончил Политехнический институт. Складывается впечатление, что автор посылает этого брата на помощь исчерпавшему свои возможности Кавалерову. Иван Петрович занят тем, что рисует в пивных портреты с желающих, сочиняет экспромты, определяет характер по линиям руки и демонстрирует силу своей памяти, повторяя пятьсот прочитанных ему без перерыва слов. Достойный помощник! Он ходит в котелке. Он изобрёл «Офелию». Значит, она существует! Он, так же как и Кавалеров ненавидит Андрея Петровича.
И они встречаются. Пьют пиво. Выносят вердикт младшему брату: убить. Сразу не убивают. Автор начинает подловато петлять. То затаскивает меня в квартиру к Андрею Петровичу, то перемещает в комнату к вдове Анечке Прокопович, у которой Кавалеров снимает угол за кроватью за тридцать рублей в месяц. Где он их берёт, автор не сообщает. Зато обращает внимание, что кровать Анечки похожа на орган. Отвлекает внимание. Юлит. И вдруг сразу переходит к делу. Иван Петрович рассказывает Кавалерову об «Офелии». Это такая машина, которая может всё.
« - Машина моя – это ослепительный кукиш, который умирающий век покажет рождающемуся». Сильный ход. Уж, не под таким ли девизом Генри Миллер написал «Тропик Рака» дав пинка под зад Богу, Человеку, Судьбе, Времени, Любви, Красоте?
Иван Петрович хочет показать Кавалерову «Офелию», но автор как-то неубедительно мешает им и отправляет обоих в пивную пить пиво. А машины нет и не будет. Очень жаль. Очень, очень жаль. Роман вяло заканчивается. Его оживляет лишь глава, где описывается футбольный матч СССР – Германия. Двадцать тысяч зрителей. Знаменитый немец Гецкэ приветствует публику. Гецкэ забивает гол Володе Макарову (он оказывается вратарь сборной). Немецкая команда выигрывает первый тайм со счетом 1:0. Как заканчивается второй тайм неизвестно. Поднимается сильный ветер и задирает Вале, присутствующей на матче, платье. Кавалеров (тоже почтил футбол своим присутствием) млеет от этого зрелища и зовёт девушку. Ответа нет.
Ночью пьяный Кавалеров набрасывается на вдову Прокопович.
« - Ах ты поползёнок, - шептала она».
Автор – негодяй. Где тут эманация изящества? Зависть - и больше ничего.
« - Ты мне очень напомнил мужа, - повторяет Анечка, обнимая Кавалерова. И голова Кавалерова уходит в подмышку её, как в палатку».
До конца романа остаётся всего пять страниц, но за это время Кавалеров бьёт Анечку, болеет, выздоравливает, обнаруживает в кровати Анечки брата Ивана, который предлагает ему выпить и весело сообщает, что сегодня его, Николая, очередь спать с вдовой.
Роман окончен. Зависть сделала своё дело. Юрий Карлович беспечно загубил два таланта, ещё не предполагая, что так же он поступит и со своим.