Дорогие братья и сестры! 28 января 2015 года протоиерей Димитрий Смирнов побывал в гостях у Марии Семёновны Шинкаренко (03.12.1927-29.05.2019), прихожанки нашего храма. Мария Семёновна славна для нашего прихода тем, что она в детстве своём оказалась в лагере Освенцим и осталась жива.
Прот. Димитрий Смирнов: Дорогие братья и сестры! Мы сегодня оказались в гостях у Марии Семёновны Шинкаренко, которая славна для нашего прихода тем, что она в детстве своём оказалась в лагере Освенцим и осталась жива. То есть Вас освободили как раз во вчерашний день? (Прим. ред.: дата записи – 28 января 2015 года, 27 января – день освобождения Освенцима и всемирный день памяти жертв Холокоста).
Мария Семёновна Шинкаренко: Освенцим освободили.
Прот. Димитрий Смирнов: Да. И Вас в этот же день всех выпустили?
Мария Семёновна Шинкаренко: А меня не освободили.
Прот. Димитрий Смирнов: Нет ещё?
Мария Семёновна Шинкаренко: Меня угнали ещё в другой лагерь, Берген-Бельзен.
Прот. Димитрий Смирнов: А это что, до того?
Мария Семёновна Шинкаренко: Это после того. Нас, трудоспособных, 26-го выгнали ночью. А в лагере дети, старики и больные, которые не могли двигаться. Они сами бежали, лагерная администрация и комендант лагеря, и нас, мужчин и женщин...
Прот. Димитрий Смирнов: Когда уже наши стали наступать, они решили убежать? И из Освенцима Вас погнали в другой лагерь?
Мария Семёновна Шинкаренко: Да. Посадили в вагоны открытые и увезли в северную часть Германии под Гамбург, концлагерь Берген-Бельзен.
Прот. Димитрий Смирнов: А сколько Вам тогда было лет?
Мария Семёновна Шинкаренко: Мне третьего декабря исполнилось 15 лет, а десятого декабря посадили насильственно, увезли в Германию с Курской области. Я родилась в Курской области. Десятого декабря 1942 года угнали насильственно, а в январе наши войска пошли в наступление, Курская дуга, и вот, гнали, гнали. А нас увезли.
Прот. Димитрий Смирнов: А когда Вас забрали, Вы сразу оказались в Освенциме или ещё где-то на каких-то работах?
Мария Семёновна Шинкаренко: Да, послали на работу. Работали мы. Я – малолетка, одна была такая. Нас с района, всех, всю молодёжь выгнали, когда немец занял Белгородскую область. Он в январе месяце 1942 года был уже в Белгороде и дошёл до Корочи. А Короча – наша станция Чернянка, 60 километров, наши войска остановили. Холод, зима...
Прот. Димитрий Смирнов: А родители в это время Ваши как?
Мария Семёновна Шинкаренко: Родители мои... Отца сразу забрали на фронт через неделю.
Прот. Димитрий Смирнов: На фронт. А маму?
Мария Семёновна Шинкаренко: А мама, и брат, и сестра, и я вот остались
Прот. Димитрий Смирнов: А кого угнали в Германию?
Мария Семёновна Шинкаренко: С моей семьи одну меня, я самая старшая по возрасту, но как малолетку, несовершеннолетнюю. Всю молодёжь угнали, а немцам лишь бы души. А ростом я была высокая. Годов мало, а ростом высокая. И вот, из моих всех подруг-сверстниц, я окончила шесть классов только, меня угнали.
Господи, слава Тебе, Господи! Я верующая, как говорится, с пяти лет. Моя бабушка, папина мама, ходила в церковь и брала меня. И молилась, церковь такая красивая, только в 1933 году её сломали, за семь километров оставили церковь. Мы уже, когда в школу я пошла, украдкой ходили за семь километров по шпалам, по шпалам – в школе ж пионерка, будут ругать. А мы всё равно ходили исповедоваться, причащаться. А потом бабушка моя умерла, а папа мой в певчии ходил в церковь, уже в школе я была, уже когда церковь они сломали. А потом, когда сломали, другая бабушка, соседка (моя-то умерла), а у соседки дочь учительница, а ей скучно было, и она звала меня: «Приди ко мне». Я приду к ней. Сказки любила. Читаю сказки. Она станет молиться на колени, часа два, целый угол образов. А потом она мне говорит: «Знаешь, деточка, давай ты запиши молитву «Живый в помощи», она тебе пригодится». Хорошо. Я взяла тетрадку. Вот она начинает читать: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного...». Я записываю. Продолжает, начинает снова: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви...»
Прот. Димитрий Смирнов: «...Заступник мой еси...»
Мария Семёновна Шинкаренко: Да, «Заступник мой...». Пишу. Закончу писать, опять сначала. Я два дня молитву под её диктовку писала. Тут она вскоре умерла, и война началась. Война началась, папу через две недели забрали на фронт.
Прот. Димитрий Смирнов: Он погиб на фронте?
Мария Семёновна Шинкаренко: Да, погиб. Я эту молитву, «Живый в помощи», написала на бумажке, в сумочку, и на шею повесила себе, маме, брату и сестре. А папе не успела. И слава Тебе, Господи, Господь Бог нас всех сохранил.
Прот. Димитрий Смирнов: И мама выжила?
Мария Семёновна Шинкаренко: И мама жива, бомбёжку пережила. Она умерла в 74 года. И брат мой, Вы знаете его, протоиерей Иоанн, сейчас он, правда, болеет. А сестра умерла меньшая. Так что выжили, прожили.
Прот. Димитрий Смирнов: Да, Господь управил.
Мария Семёновна Шинкаренко: И забрали в Германию.
Прот. Димитрий Смирнов: А в Германии сперва где Вы были? В каком городе?
Мария Семёновна Шинкаренко: Город Бреслау. Там работали мы у хозяина.
Прот. Димитрий Смирнов: В сельском хозяйстве?
Мария Семёновна Шинкаренко: Нет, в городе. Он богатый был, помещик или что... На доме было написано: «Герр Карл Штайн», у него были магазины, он торговал мебелью, картинами и коврами.
Прот. Димитрий Смирнов: А вы как подсобные рабочие?
Мария Семёновна Шинкаренко: А нас взяли двоих как домработниц. Мы убирали комнаты, стирали, гладили. Как домработницы. Кроме нас ещё у них и немец был ихний, дрова готовил. Они ж там топили камин коксующимся углём. Мы там работали. Ну, она, конечно, как говорится, более или менее сначала относилась, а потом, когда у неё сын то ли погиб, то ли попал в плен под Сталинградом, она так жестоко с нами стала обходиться, особенно мне доставалось, как меньшей. Мы решили с подругой, с Пронькиной Надей, убежать. И убежали. А куда убежишь? Я немецкий язык не знала, она хоть десять классов кончила. Мы убежали. Убежали в пять часов, их как раз дома не было. Прибежали в церковь, их кирхе. Вечерняя служба – мы в пять часов убежали – зашли в церковь, помолились. Они ж сразу видят, что мы русские. Вот. Но всё равно помолились, вышли. Вышли за город, а там куда? Там аэродром. Нас на аэродроме этом задержали, посадили в тюрьму в Бреслау: «Вы шпионы. Кто вас послал?». Целый месяц нас держали там, били. Били. В одиночной камере, особенно, Надя постарше, кровать подвешивалась на день, ночью отбрасывалась железная, а так подвешивалась. Вот, мы там месяц пробыли, нас заставляли работать, а мы отказывались. И нас за отказ от работы как саботажников отправили в концлагерь.
Прот. Димитрий Смирнов: Это уже в Освенцим, да?
Мария Семёновна Шинкаренко: Да, сразу же в Освенцим. Привезли вагон со всех тюрем. Лагерь был тогда мужской и женский, а железная дорога была на станции, высадили, а весь этот лагерь, он же колючей проволокой огорожен, и по проволоке ток, и через каждые двести метров вышка, и огни горят, ток же. А я ещё думаю: о, какой город красивый, весь в огнях. А когда вылезли, тут сразу немцы с собаками, овчарки лают, чуть за ноги не хватают. И нас погнали пешком в этот лагерь. Ночь уже. Завели в этот лагерь не через центральный вход, а сбоку вход в лагерь. Ключ – вот такой здоровенный! Открыли, а я ещё думаю: ну, отсюда и не выйдешь. А люди – полосатая одежда, глаза вваленные, как покойники.
Прот. Димитрий Смирнов: Ну да, голодные.
Мария Семёновна Шинкаренко: Ходили голодные, холодные. Нас посадили в бараках, где мы сидели всю ночь, потому что лагерная же администрация спала. И вот, мы в бараке. Утром приходит немка, называли «айвазерка». Приходит, нас всех раздели, подстригли, у Нади коса была, всё остригли. Накололи номера. А номера узников заставляли колоть. Да, узников. Вот у меня так аккуратно наколано, вот она прям взяла, натянула и наколола.
Прот. Димитрий Смирнов: Иголкой? Как татуировку?
Мария Семёновна Шинкаренко: Да, наверно. Ручкой или что... Тут смешалась и кровь, и тушь. А Наде побольше. Ну, если б меня заставили, я что – шесть классов – я бы, наверно, на всю руку наколола. И потом отобрали всё, а зима ж, холодно, январь-месяц, пол цементный, отопление... Вроде в душ погнали, душ пустили.
Прот. Димитрий Смирнов: Это был 1942 год?
Мария Семёновна Шинкаренко: 1943. В 1942 в декабре ж меня забрали. А в январе мы поработали немножко и сбежали. Это конец января и февраль. И короче говоря, принесли нам одежду, дали одежду: полосатое платье, куртка, колодки на ноги. Колодками назывались почему? Подошва деревянная, а верх брезентовый. Чулки. И косынка. Зимой под подбородком завязывали. А летом куртку снимали, только одно платье, и косынка – за уши. И поселили в барак, карантинный лагерь. Бараки были – по тысяче человек в каждом бараке, как лошадиные стойла отгорожены, нары трёхъярусные, нас на верхнюю полку.
Прот. Димитрий Смирнов: Как молодых. Легко залезать.
Мария Семёновна Шинкаренко: Вот. По 12 человек, постель, два матраса, набитые стружкой, и два одеяла байковых. Вот ложились по очереди: сегодня я в серединке, так пододвигались. В три часа ночи – подъём. Старшие барака были полячки. Пока параши повынесем, всё, постель чтоб убрать, матрас на матрас и этим одеялом прикрыть, а эти доски чтоб были чистые, пустые. И выходим на «цель-апель» перед бараком, стоим рядами по пять, кто может стоять, кто не может, в бараке лежит, кто умер за ночь – выносим из барака. Вот эта полячка считает, а нас как новеньких наперёд поставили. А холодно же – я руки в эти курты заложила, а полячка считает и по рукам меня ударила, и кричит: «ренце на дол!». А я что понимала? Пошла дальше считать. Посчитала. А я ж опять руки. Она: «Я те цом холера ясно: ренце на дол!». А мне тогда другие говорят: «Она тебе сказала, чтоб ты руки опустила». Я ж не знала тогда польский язык, потом уж узнала. Вот, полячка посчитала, записывает: трудоспособных столько-то, мёртвых столько-то, которые ещё дышат столько-то, чтоб сходилось точно. Немка-аузерка по всем баракам ходит, не одна, а несколько. А дождь ли, холод, снег – мы стоим в одежке, они в своих капюшонах, а мы стоим. Посчитала на мужском лагере, на женском, и там у них штаб, чтоб точно сходилось. Вдруг одного человека не хватает – бывает, что утонула в туалете, захлебнулась. А почему? Сделаны наискосок, а понизу вода течёт, а краешек узкий, сядет, а держаться не за что, а силы-то нет, пошатнулась, назад упала, а поднять некому. И вот, пока найдут... Потом утром дают нам чай... Нет, кофе, коричневый, как будто бы кофе – пол-литра. И гонят на работу. Центральная брама. Гонят, как на парад, марш ихний какой-то, около ворот, около брамы на площадке играет барабан, скрипка и контрабас – тоже узники. Заставляют, они играют. А тут немцы с той и с другой стороны: «Линкс! Линкс!» – командуют: «Левой! Левой!» Господи, я один раз ошиблась, меня вытащили, таким вот костылём бил он меня, я не помню, он думал, что убил меня. А колонны дальше пошли. За ворота выходят, там отсчитывают – 200 человек, 300 человек бригады, и посылают на разные работы: кого на фабрику, кого...
Прот. Димитрий Смирнов: Уже из лагеря?
Мария Семёновна Шинкаренко: Из лагеря. И на работы. И шли пешком два-три километра. А я пролежала до вечера, очуняла, еле-еле докарабкалась, потом уж была внимательна, чтоб не попасть так. И на работу привозили баланду – брюкву. Вода и брюква, пол-литра. С работы идём пешком, уже идём пешком, тут уже «линкс» не командуют. Приходим, вечером опять так же перед лагерем – «цель-апель», чтоб все были на месте. Два часа, пока всех пересчитают, и мужской, и женский лагерь, стоим. После дают нам горбатый – чай по-польски – и килограммовую буханку хлеба на 12 человек. Разрежем кусочек, и этот кусочек на вечер и на утро. Хочешь дели, хочешь кусочек оставляй на утро, а хочешь сразу съедай. Ну, мы, русские, ели сразу, до утра доживёшь, не доживёшь... И вот, русским никому международный Красный Крест не помогал, всем нациям помогал, а особенно полякам, поляки даже получали посылки из дому, а русским помощи нет. И вот, с Божьей помощью, Господь Бог дал выживать. Пятёрка нас была: Реня и Эмма, они с Минска, их за связь с партизанами, мать и сестру расстреляли, отец на фронте, а брата и двух сестёр в минскую тюрьму, а с минской тюрьмы в концлагерь. Они тоже, хоть католики, тоже верующие. И вот, как говорится, они по-своему Богу молятся, читают, а я «Живый в помощи» уже ж выучила на память всё, читала. Господь Бог, недаром говорится: ты только воззови, Я приду и помогу. И Господь Бог везде и всюду мне помогал. И вот, мы так до 1944 года. А в 1944 году до того наши пошли в наступление, уже железную дорогу провели между мужским и женским лагерем, и с 1944 года, с июня месяца по январь месяц эшелонами привозили цыган и евреев с Чехословакии, с Франции, с Италии. Мужчины остаются, вещи разгружают, а женщинам с детьми говорят: в баню. А их в крематорий, вокруг лагеря четыре крематория, и говорят, что в баню. Там газ им дают какой-то, «Циклон», и конвейером в печи. Дым чёрный с трубы выходит, и сразу на землю, тяжёлый, и пламя кровяное. А мужчины ж слышат, и запах какой... И они жир куда-то на свои нужды, волосы для верёвок на корабль, волосы не гниют женские, а пепел – поля удобрять. Команда такая была – лукошко через плечо, поля удобряли. И ещё они в банки засыпали и продавали в другие города как удобрение для полей... И в январе-месяце мы не знали ничего, никаких взрывов, один раз уже бомбили вокруг, но в лагерь не попало, только где эти эсэсовцы были, там два дома их разбомбило, а лагерь нет. И ночью нас подняли 26-го числа, дали нам по буханке хлеба и погнали, и сами бежали, и собаки лают, и нас гонят. А в этих колодках – ой! – ноги растёрла колодка, уже не могла идти, кто начинает приставать – два шага в сторону, выстрел в висок, остаётся, а мы за мужчинами. Я Рене говорю: «Реня, вы уж меня оставьте!». Передыха нигде нет, двое суток без передышки. Она отвечает: «Может, передых где-нибудь...». Еле-еле, как говорится. Был передых. Передохнули, и потом нас погрузили в открытые вагоны товарные без крыши и повезли. Часть вагонов отцепили в Бухенвальде, в Равенсбрюке, а остальных вот, и сам комендант, Йозеф Крамер, и вся его администрация – в Берген-Бельзен.
Прот. Димитрий Смирнов: И Вы даже имена все помните?
Мария Семёновна Шинкаренко: Кого?
Прот. Димитрий Смирнов: Ну вот, коменданта.
Мария Семёновна Шинкаренко: Ну разве ж можно его забыть? Ещё был доктор Менделе, который...
Прот. Димитрий Смирнов: Менгеле.
Мария Семёновна Шинкаренко: Вот-вот.
Прот. Димитрий Смирнов: И тоже видели его?
Мария Семёновна Шинкаренко: А как же не видела?
Прот. Димитрий Смирнов: О Господи!
Мария Семёновна Шинкаренко: Над детьми испытания проводил, новорождёнными, что там делали! Забирали матерей с детьми, кому пять лет, кому семь лет. Барак был перед брамой, дети за колючей проволокой, возраст пять-семь лет. В основном с Белоруссии. И идут на работу, а матеря ж кричат, а у детей кровь брали для солдат!
Прот. Димитрий Смирнов: Да, это известно.
Мария Семёновна Шинкаренко: Вот, кровь брали для солдат. Господи мой милостивый! А нас выгнали ночью, угоняют, и каждая мать кричит: «Таня! Ты с Минска! Помни имя своё, так-то твоя фамилия, ты оттуда!». А что, дети плачут. Выгнали ночью, а на второй день вошли советские войска, русские войска, освободили тех, которые были. Нас привезли в Берген-Бельзен, это уже не концлагерь, комендант хотел сделать такой же лагерь, как Освенцим, хотел крематории построить, пни выкорчёвывал, площадки готовил. Народ каждый день умирает, а трупы хоронить негде. Не то что живых, даже трупы хоронить негде! Это же февраль, март – нас в апреле месяце освободили союзные войска. И на кучу, трупы стаскивали на кучу. И вот команда такая была: крючком ниже пупка цепляли, и вдвоём этот труп тащили, до того обессиленные были, что еле-еле этот труп тащили. Я там тифом заболела, в этом Берген-Бельзене. Не помню, вот Реня с Эммой, температура ж была, воды там не было, они свою порцию хлеба отдавали, чтоб мне чай достать. Я десять суток лежала без сознания, если б в Освенциме, меня б сожгли. А тут негде, и лежала, пока, как говорится, или б умерла, или бы выздоровела. Но Господь Бог дал, что выздоровела. Выздоровела, и тут союзные войска пошли в наступление. Их гоняют на работу, орудийные выстрелы мы уже слышим. А я тогда Рене с Эммой говорю: «Реня, возьмите меня с собой на работу». Думаю, их там освободят, а я останусь в лагере. Она отвечает: «Ты же браму не пройдёшь», я прошу: «Вы меня в серединку поставьте, как-нибудь локтями поддержите», чтоб я прошла браму, «линкс, линкс» этот. Ну, согласились. Вышли мы. Вышли, простояли до 10 часов утра, и никого не погнали на работу. Вот, разведка им там доложила.
Прот. Димитрий Смирнов: Ну да, наступают.
Мария Семёновна Шинкаренко: Вот, они, значит, белый флаг повесили над лагерем, что сдаются, а нас, узников, решили ещё отравить. Приготовили баланду – на мужском лагере кухня была – с отравой. Вечером никогда нам баланду не давали. И рассчитывали, что союзные войска придут в пять часов вечера. А союзные войска пришли в три часа дня. Пища была приготовлена, и народ кинулся, особенно мужчины, и так некоторые понаелись, как мухи, которые воды отравленной напьются с тарелки, так и на кухне. А я Рене говорю: «Реня, я пойду тоже что-нибудь на кухню», силы нету, перед глазами сетка, и шла, и шла. Дошла – а всё разобрали, всё разнесли, и я так плакала, что я с таким трудом пришла, а ничего не досталось. А ведь Господь Бог меня сохранил, что я не дошла, что я не поела, и Рене не принесла, а то ведь и мы могли бы отравиться. Вот всё Господь предусмотрел. Потом в три часа танк проехал, а Йозеф Крамер сидел на танке со своими этими регалиями. Но они ещё не знали, что столько зверства он тут наделал. А потом передали на всех языках, что с сегодняшнего дня мы свободны, каждый в скором времени будет отправлен на свою родину. Это... У некоторых сердце не выдерживало, потому что у которых родители... Он же евреев и цыган жёг без всякого, день и ночь, особенно с июля 1944 года по январь месяц. На этот танк бросались: ты, мол, мою мать жёг! Ну а потом, когда узнали о зверствах, ему, коменданту, цепи на руки, от рук эта цепь на ноги, и в карцере держали. Ну, так же всю эту лагерную администрацию. Потом суд был Нюрнбергский. Ну что... Лёгкая ему смерть – казнь через повешение, кого осудили, кого на 15, на 20 лет. А что до нас, то мы ещё думали: если нас освободят, накормят нас хоть картошкой в мундирах? Такая масса – где, чего, что? А они, не знаю, наверно, целую армию туда послали: приготовили нам суп картофельный, дали буханочку хлеба пятисотграммовую на двоих и маленькую баночку консервов, тут сбоку ключик. Ну, дали супу, поставили. Мы по ложке съели, Реня говорит: «Положите». Мы её слушали, как мать, она старшая была, с 1923 года, она учительницей работала. Как «положите»?! Мы голодные, нас вот так трясёт, суп видим! Она говорит: «Положите ложки». Ну мы положили. Через секунду, минуту, она говорит: «Ещё по ложечке». И она этим и себя спасла, и нас. А некоторые понаелись, заворот кишок, и тоже умирали. И на второй день лежат, солдаты эти бегают, не знают, кому какие таблетки давать – а тут же и чесотка, и тиф, и вот, с отравлением, и здоровые. И вот, нас, здоровых, выхватили, и перевезли в военный городок, видно немцы там были, двухэтажные домики в лесу, туда нас увезли. А этих, не знаю, как сортировали. Перевезли – это апрель месяц – и наш советский полковник, я не знаю, переводчик он там или кто, он приходил и спрашивал, чего-что. Нас месяц подкормили, одежду нам сменили, гражданскую дали, конечно, не новую. Месяц подкормили. А в День Победы мы ж там были, мы ж не знали. И вдруг – спортивная площадка, они туда зенитки, пулемёты, мы думаем, ну, наверно, отступают. И нашего этого полковника не было два дня. Думаем, куда нам деваться, кругом лес. Мы в доме были, голову под кровать. Они стреляли, мы думали, отстреливаются, отступают, а это салют, оказывается, давали в честь победы 9-го мая. И вот, когда он вернулся через два дня, не 9-го, а 11-го, он нам объяснил, что кончилась война, и мы будем в скором времени отправлены на свою Родину. Нас подержали, покормили до конца мая и потом отправили, передавали советским войскам. Посадили нас в машины «Студебекер» не то, что как селёдка, а сидели мы, и повезли. И вот, везли: река Эльба, на той стороне мы уже видим наших солдат, а на этой стороне союзные войска. Наши солдаты обросшие, бедные! Господи! Гимнастёрки от пота засаленные... Кричат «Ура!», приветствуют, радости... Это невозможно даже передать. А везли – куда везут, мы ж даже и не знаем. Оказывается, все мосты взорваны. Чтобы нас передать, там где-то понтонный мост. И вот, через этот мост машина переезжала. Вот ещё страху набрались! Шатается, и думаем: вот не дай Бог перевернётся! Но Господь Бог сохранил, перевезли. Город Кёльн – шлагбаум, заезжает машина. Как они там передавали – по списку ли, по номерам, не знаю. Выгрузили машину – выезжает, другая заезжает. А нас построили, пустые машины уехали опять туда, а наши войска нам говорят: «Располагайтесь, где хотите». Всё разбито, потому что вечер, на ночь. Ну, расположились кто под лестницей, кто где. Утром нас посадили в пассажирские вагоны и увезли в город Фюрстенберг, там он недалеко от Берлина, там воинская часть специально занималась приёмом репатриированных граждан, то есть тех, кого освободили союзники. А почему? Потому что Сталин в то время боялся, что под нашу марку могут шпионов заслать. И вот, Особый отдел проверял, где ты родилась, где ты крестилась, кто у тебя дома, посылали на Родину сведения, и всё это справедливо. В это время формировали эшелон, и эшелон шёл три месяца на Родину. А нас как первых майор Мезин, вот там у меня и воинская часть есть, 52-709, сделал митинг и сказал: «С сегодняшнего дня вы можете писать письма на Родину. Но домой мы вас не можем отправить». Мы спрашиваем, почему. «Вас, – говорит, – масса приехало, за вами – ещё масса, а лагерь, жильё надо приготовить. Надо работать». И кто где, кто на кухне, я вот была старшая барака, взяла Курскую, Воронежскую и Орловскую – три области. Реня с Белоруссии взяла Минскую и ещё две области, уже забыла. И так мы работали. Значит, обязанность какая? Вечером проверка, что все на вечерней проверке, чтоб были, в штаб докладывали, что все на месте. Ну, кормили нас, как солдат, солдатский паёк, там немцев грабили, а тут наши мужчины там кинулись, там курица у кого-то. Его вызвали: этого делать нельзя, мы гуманные, такое делать нельзя. Вот, мы там работали до ноября месяца 1945 года. Ну, маме письма ж посылала. Господи! Мама рассказывала, как получила первое письмо. Принесла письмо почтальонша, а мама картошку полола. Спрашивает: «От кого?». Извещение получила, что отец погиб. «Да, – отвечает, – от дочки», – говорит: «Ой, да дочки уже давно в живых нет, наверно где-то мешок нашли с письмами и решили прислать». А почтальонша возражает: «Да нет, тут обратный адрес есть: полевая почта, воинская часть 52-709». Прочитала. А мама один класс окончила, но читать немножко умеет, писать. Господи! Прислала мне письмо: «Дочечка, дочечка! Милая дочечка», толком ничего и не расписала. Ну, короче говоря, всех приняли, воинская часть ехала уже в Советский Союз, и мы с воинской частью как обслуживающий персонал – за месяц, везде зелёную улицу давали, зелёную дорогу. Вот, ехали мы месяц. Эмму в Минске, кто с Белоруссии – в Минске высадили. Эмма с Реней вылезли с вагона, какого-то тут дедулю они нашли, сани-розвальни, он их посадил, они живут в Минской области, Крупский район, деревня Шинки. Вот они, значит, туда поехали, там дом ихний. А меня повезли дальше. Я с Курской области, а меня привезли, как эшелон военный пришёл, высадили в Харькове. А с Харькова добирайся сама. А что? Документов никаких, денег никаких, только справки. Вот, высадили в Харькове. А с Харькова уже товарным поездом до Валуек, а с Валуек уже до Чернянки. И вот, с Валуек до Чернянки села, темно же, вещмешок у меня, одеяло. Немцы лошадей накрывали этим одеялом. Ну, знали что дома ничего нет, вот это одеяло в вещмешке, и одёжку нам давали, не новую, а чемоданчик небольшой. И вот кто-то из мужчин кричит: «Кто в Чернянке сходит?», я говорю: «Я!», и он, и больше никого. Чернянка. Темно, снегу по колено, ночью. Он выпрыгнул, а я не выхожу, а люди говорят: «Выходи, выходи! Чернянка! А то сейчас уедет!». Сошла. А мы живём от станции недалеко, а от базара, от рынка – третий дом. И вот этот мужчина и спрашивает: «Где ты живёшь?», а я отвечаю: «От базара третий дом», – «Ну кто там у тебя дома?» – «Мать», – «Ну иди». Думаю: как «иди»? Тебе оставлю мешок – ты возьмёшь. Он тогда понял. А сам сбросил уклунки...
Ой, мне ж ещё операцию делали при воинской части, аппендицит прихватил. Операцию не хотели делать, нету условий. Одну отправили эшелоном, а она доехала до Польши, и по дороге умерла. Вот Реня с Эммой давай просить начальника медицинской службы. Он говорит: «Ну, соберём консилиум, посоветуемся». Решили, сделали мне операцию. Господи! Десять дней лежала, швы не снимали, Реня там где-то бульончик мне доставала в офицерской столовой. В общем, с Божией помощью выкарабкалась и после операции. Но тяжёлое ж ничего поднять нельзя. Хожу, вот так вот сожму. Доктор меня встречает, иду в столовую, он спрашивает: «А что ты так ходишь?», а я отвечаю: «Да боюсь, кожа тонкая, лопнет, и мои кишки вывалятся». А он мне говорит: «Будешь так ходить, замуж никто не возьмёт!». Испугалась. Давай выпрямляться! Господи мой милостивый!
И вот, приехали, этот мужчина сходил к маме. Пришёл к маме, стучит в дверь. А мама говорит, всегда спички ложила с собой, а тут помылась, и спички положила на комень. И вдруг стучит он в дверь. «Ну, – говорит, – я думала это с поезда кто-нибудь на базар». Мама моя добрая, дом – ни кола, ни двора, во всех заборы, всё закрыто: «Хозяечка, пусти до утра на базар!». Ну, мама пускала: у порога, на полу, где поспят. «Это, – думает, – кто-то с поезда, а я помылась, не буду вставать». «Он, – говорит, – в дверь стучал, потом подошёл, в окно как застучит, а я думаю: ну, сейчас раму выбьет! Чем, мешком завешивать? Постучал. Я подхожу, спрашиваю, кто? Он отвечает: «Дочка Ваша приехала!» Я: «ай-ай-ай», присела, двери открыла, сама ничего впотьмах не найду». Ну, с горем пополам приехали. Приехали, пришла дяди жена, папиного брата и мамина подруга пришла.
Прот. Димитрий Смирнов: Услышали, что Вы приехали?
Мария Семёновна Шинкаренко: Ну наверно ж, не знаю, мама сказала. У мамы было три курицы: брату, сестре и маме. Брат кричит: «Мам! Только не мою!», сестра кричит: «Не мою!», а мама там впотьмах курицу сделала и к шести часам утра картошки пожарила, капусты, сели мы завтракать. И короче говоря, этот мужчина, оказывается, с другого района, он ездил на Донбасс за солью, соль тогда была – 120 рублей стакан на рынке, а он для себя, он инвалид, военный, в военной шинели. Маме говорит, с колхоза ихнего на завод, он пошёл на завод, кто приезжал уже семечки сдавать, и погрузил свои уклунки с солью и уехал. Потом ни разу не приезжал, ни разу не виделась. Господи! Мать-то тут рада до смерти, подкармливала, подпаивала. А Реня с Эммой... Реня мне говорит: «Приезжай». Я поехала, в 1946 году в июне месяце или в июле поехала. Приехала. Приехала на станцию Жодино. Она сказала: «На станции Жодино выходи, а там 10 километров ихняя деревня. Приехала вечером, ночью не пойдёшь, и вот, там семья стрелочника около станции, я им рассказала, они меня приютили, корова у них, молочком напоили, переночевала. И он говорит: «Завтра жена погонит корову в стадо и покажет тебе дорогу на эту деревню». Лесом показала, иду одна лесом. Прошла, наверно, километров шесть...
Прот. Димитрий Смирнов: А вот я спрошу, а документы потом восстановить легко было?
Мария Семёновна Шинкаренко: Когда я вернулась, справка у меня была, ещё и в районе опер-группа с Валуек приезжала, тех, кто возвращался с Германии, проверяли. Проверяли. Вот мама говорит: «Ну замучили детину!» Неделя прошла, опять вызывают в милицию, всё проверяли, справка какая, с воинской частью связывались, я уж не знаю.
Прот. Димитрий Смирнов: Но всё обошлось?
Мария Семёновна Шинкаренко: Да. По этой справке дали мне паспорт, куда эту справку девали, я не знаю.
Прот. Димитрий Смирнов: Себе в личное дело.
Мария Семёновна Шинкаренко: Да. И вот, с этим паспортом поехала ж я в Белоруссию. Прошла шесть или семь километров – деревня. Пить захотелось – захожу в первую хату, она мне дала попить и говорит: «Садись с нами бульбочку есть». Пятеро детей, она чугун картошки поставила в мундирах. Ну села я. И она налила квашеной брусники. Как у нас картошку с капустой, а у них брусника с картошкой. Я говорю: «Нет, дайте мне соль», и картошку съела с солью, а бруснику выпила, как компот. И она мне показала, вот иди. Пришла, дошла, деревня Шинки. Спросила. Они, значит, не в своём доме. В ихнем доме – у них дом большой был, под железо крытый – были немцы военнопленные, работали в ихней деревне. А они жили у женщины. Я открываю дверь, печка посредине, с одной стороны комната, с другой, Эмма хлеб вытаскивала с печки на лопате... Как она называлась? Деревянная лопата. Такие приспособления. Я захожу, говорю: «Эмма, здравствуй!», она: «Ах! Ой! – и лопату бросила (а они меня звали «Марийка») – Ой, Марийка! Марийка!». Тут Реня вышла. Ну, Реня умная женщина, она учительница, пожила я у них там месяц июнь, она мне говорит: «Тебе надо кончать седьмой класс, чтоб какую-то специальность получить». Я спрашиваю: «А где я буду кончать?». Кто меня возьмёт в седьмой класс, я ж уже выросла. Она рассказывает: «Школа рабочей молодёжи есть», я говорю: «У нас в Чернянке нету». Она учительница, уже там должна в сентябре начинать работать. «Я б у себя тебя оставила, но у нас только начальные классы, до четырёх классов». И меня проводила: «Езжай и оформляйся учиться».
Прот. Димитрий Смирнов: Ну отлично. Мария Семёновна, давайте мы на этом остановимся. А потом можно мы ещё как-нибудь с Дмитрием приедем? А то мне надо ехать по одном важному делу...
Мария Семёновна Шинкаренко: Пожалуйста, хорошо.
Прот. Димитрий Смирнов: Ничего, Вам не будет трудно?
Мария Семёновна Шинкаренко: Нет-нет.
Прот. Димитрий Смирнов: Чтоб Вы дорассказали эту историю Вот, закончили мы на том, как Вы учиться собрались.
Мария Семёновна Шинкаренко: Да-да.
Прот. Димитрий Смирнов: Хорошо.
Ну вот, братья и сёстры, такая вот жизнь.
Судьба Марии Шинкаренко. Часть вторая. Мирная жизнь
Дорогие братья и сестры! Мультиблог - большой многолетний проект протоиерея Димитрия Смирнова для распространения его слова. Также по благословению отца Димитрия здесь публикуются проповеди и выступления священников, разделяющих его взгляды. Для того чтобы для вас ежедневно выходил качественный материал, работает большая команда людей. Почти для всех это основная работа. Поддержите дело батюшки Димитрия, сделайте посильное пожертвование. Это поможет так же активно функционировать и развиваться нашему блогу.
Мультиблог существует только благодаря вашей поддержке. Мы очень нуждаемся в вашей помощи для продолжения этого миссионерского проекта.
https://www.dimitrysmirnov.ru/blog/donation/