Жизнь в деревне хороша тем, что можно всю ночь хоть на ушах ходить, и никто из соседей не постучит в батарею, требуя тишины. Никто не прибежит с нижних этажей жаловаться на испорченный твоим потопом евроремонт. Если бы мы с Карпуниным ловили и отмывали грязное нечто в той квартире, которую я снимала раньше, на нас бы к утру не только десять раз полицию вызвали, но и в суд подать успели.
Существо ко мне в гости забрело пугливое, несговорчивое и к гигиеническим процедурам не привыкшее. Пытаясь спасти от людей свою грязную шкурку, оно уронило и перевернуло всё, что только можно было уронить и перевернуть. В итоге залезло на карниз и принялось истошно орать, но тонкая перекладина не выдержала такой нагрузки, и обезумевшее от страха чудо-юдо свалилось на пол, запутавшись в старом тюле. Там оно и было поймано. В тюле же и было засунуто в таз с тёплой водой. К сожалению, шампуня для кошек в доме не имелось, поэтому пришлось отмывать это нечто моим гелем для душа. Два раза. В ходе омовения выяснилось, что это всё-таки кошка. Девочка. Булочка.
- Почему Булочка? - сердито спросил Мирон, разглядывая свои исполосованные когтями руки.
- Потому что в Лесном уже есть Батон, а теперь будет и Булочка, - выдала я ответ, который даже мне самой показался совершенно нелепым.
- А к осени они наплодят тебе пирожков и пончиков, - подытожил Карпунин и пошёл в кухню искать в аптечке зелёнку или хотя бы перекись.
Странно, но кошечка почему-то поцарапала только его. Ловили мы её вместе, мыли вместе, но на мне после всего этого не осталось ни царапины, а у Мирона обе руки были исполосованы от запястий до локтей. И ему так и не удалось найти не то что зелёнку, но аптечку в принципе.
- А в машине у тебя аптечки разве нет? - удивилась я, вытирая мокрую зверюгу своим махровым полотенцем.
- Есть, но там только пластыри, - вздохнул он, промакивая царапины туалетной бумагой.
Я отпустила кошку, чтобы достать из сумки влажные антибактериальные салфетки - не помню, когда обзавелась привычкой таскать такое с собой повсюду, но иногда это оказывалось весьма полезным. Кошка немедленно забилась куда-то в угол и притихла. Мирон тоже притих и молчал всё то время, пока я совершенно немыслимым образом стирала глубокие царапины с его кожи. Да-да, именно стирала. Через пять минут его руки выглядели так, будто никто их и не царапал. Дар речи от этого зрелища отнялся у нас обоих.
- О-бал-деть… - в конце концов разразилась я привычной реакцией на необъяснимые явления.
Карпунин сказал примерно то же самое, только в более грубой форме, упоминающей известное огородное растение. И всё. На большее нас не хватило. Я молча включила электроплитку под пузатым чайником и молча же пошла убирать с пола последствия банно-кошачьих процедур. А Мирон просто таращился на меня так, будто на моей голове внезапно выросли рога, а сквозь лосины пробился хвост. Видимо, он так и не поверил в то, что муравьёв вечером на него именно я натравила. И во всё остальное тоже не верил, а теперь ему просто некуда было деваться.
- Я, пожалуй, пойду спать, - неуверенно произнёс он, когда вода в чайнике закипела, а я уже практически закончила уборку.
- Ага, иди, - разрешила я, понимая, что не готова давать какие-либо объяснения, поскольку у меня их попросту нет.
И хорошо, что он ушёл. Стоило Карпунину закрыть за собой входную дверь, как из-под кровати в спальне начало доноситься совсем не кошачье чихание, отчего у меня волосы на затылке поднялись дыбом. Но я же стрессоустойчивая, да? Моя последняя нервная клетка приказала долго жить где-то в промежутке между ночёвкой на кладбище и обнимашками с волками. «Веник!» - вспомнила я, на цыпочках дошла до кухни, вооружилась Никулинским подарком и, уповая на то, что лесные духи не дадут меня в обиду домашним, сунула ольховые ветки под кровать.
Веник у меня отобрали. Подавив в себе непреодолимое желание тоже поискать убежище на одном из уцелевших карнизов, я заставила свой разум мыслить конструктивно, но отданный мной приказ всё равно прозвучал с истерическими нотками.
- Вылезай оттуда.
- Шиш тебе! - пробурчало под кроватью то, что там сидело, и мои волосы встали дыбом уже не только на затылке, а по всей голове. Равномерно. Во всю длину.
Да, я прекрасно помню старый советский мультик про домовёнка Кузю. Там девочка тоже купала домового, и ему это не нравилось, но где мультик, и где реальность. Лес, волки, леший, мёртвая ведьма со своим наследием, исцеляющая сила, а теперь вот это.
- Вылезай.
- Шиш тебе, говорю.
«Я - ведьма. Могущественная лесная ведьма. Меня леший чуть ли не за руку по лесу водит. И я видела, как перевёртыши превращаются в разных зверей. Я сильная. Я смелая. Я наизусть помню номер службы круглосуточной психологической помощи. Когда Карпунин сделает здеся Интернет, я буду звонить туда два раза в сутки. Нет, лучше три», - мысленно успокаивала я саму себя, немного расстроенная тем, что успела заразиться Никулинским «здеся».
- Ну и сиди там до китайской Пасхи, - бросила сидящему под кроватью существу и пошла пить чай.
За окном занимался рассвет. Точнее, было уже пять часов утра, и рассвет давным-давно занялся, но пасмурная погода продолжала держать лес в утренних сумерках. Я таращилась через грязное окно в эти сумерки, отхлёбывала из кружки горячий чай и вспоминала бабушку по папиной линии, которая умерла, когда мне было лет десять. Суровая была женщина, но суеверная. В чёрных кошек верила, в рассыпанную соль, в пустые вёдра. И в домовых тоже. Я тогда не придавала никакого значения звукам, которые человек издаёт во время приёма пищи, а её эти звуки бесили. «Элька, хватит сёрбать!» - ругалась она на меня, когда я вот точно так же, как теперь, громко втягивала губами горячий чай или суп. А ещё она говорила, что если я буду сёрбать, то ночью домовой мне бородавку на губу посадит. А братец меня потом дразнил с утра - мол, в зеркало не смотри, а то у тебя бородавка на губе здоровенная.
- Потише хлебать нельзя? - ворчливо донеслось из спальни.
- Не-а, - нагло отозвалась я и начала хлебать ещё громче, потому что чай уже немного остыл, и шансов ошпарить губу было мало.
Я сидела спиной к входной двери, правым боком - к окну, а левым - к спальне. Специально села именно так, чтобы хотя бы краем глаза видеть, что происходит в комнате. И, конечно же, продолжала сёрбать, что, как выяснилось, домовым действительно не нравится. Сначала из спальни вылетел ольховый веник - пролетел мимо стола и приземлился рядом с тумбой, на которой стоял старый ламповый телевизор. Потом туда же проследовала моя спортивная сумка. Скрипнула дверца бельевого шкафа, и из комнаты начали вылетать вещи, принадлежавшие прежним хозяевам. Снаряды у домового закончились задолго до того, как я досёрбала остатки чая, поэтому он выкинул белый флаг. Точнее, множество белых флагов и чуть-чуть пёстреньких - он распотрошил подушку и просто горстями швырял перья, пока не закончились и они тоже. Я победила, хотя искренне опасалась, что утром Карпунин увидит меня совершенно седой.
- Понаехали, городские! Никакого воспитания! - донеслось из спальни.
- Вообще-то это ты ко мне в гости напросился, - напомнила ему я и вышла из комнаты, чтобы налить себе ещё чаю и сделать бутерброд.
Мирон не обманул - холодильник был буквально забит продуктами, причём не только скоропортящимися и требующими хранения в холоде. Там лежали и пакеты с макаронами, и сахар, и специи, и хлеб, и много чего ещё. «Видимо, с мышами и правда придётся вести переговоры относительно правил совместного проживания», - подумала я, откопав в куче всевозможной снеди нарезку сырокопчёной колбасы в вакуумной упаковке и круглую коробочку с треугольничками плавленного сыра. Батон добыла там же. Сделала два бутерброда, налила чай в две чашки и половину из всего этого поставила и положила на один край стола для ворчливого собеседника, а с другой половиной вернулась на прежнее место.
- Колбасу жрёшь? - обиженно прозвучало из спальни.
- Ага. Салями. Вку-у-усно.
- Эгоистка.
- Сам такой. Я, между прочим, для тебя и чай сделала, и бутерброд. Не знаю, как там положено с домовыми разговаривать, но милости прошу к столу.
Я помню, как это делала бабушка. Она ставила на подоконник блюдечко с молоком или сладким чаем, а рядом клала кусочек хлеба, печенье или конфетку и говорила: «Домовой, домовой, поужинай со мной». А утром убирала с подоконника всё то же самое, потому что домовой - это дух, который питается не едой, а теплом хозяйской заботы и гостеприимства.
Ага! Как бы не так!
Выкатившееся из спальни существо было не рыжим, хотя почему-то принято считать, что все домовые обязательно рыжие. Оно было трёхцветным - точь-в-точь как та кошка, которую мы усердно намывали с Карпуниным в четыре руки. Косматый мокрый шар размером, опять же, с кошку протопал на тоненьких ножках с лохматыми ступнями через комнату, вскарабкался на стул, оттуда - на стол… А руки - как лапки у енота. И два больших жёлтых глаза. И нос пуговкой, как у мопса. Рот прятался в мокрой шерсти под носом, и мне даже удалось разглядеть пухлые губы, которые тянулись чуть ли не от уха до уха. Уши, кстати, были очень забавные - маленькие, остренькие, они торчали в разные стороны, придавая домовому такой умильный вид, что мне немедленно захотелось его потискать.
- Даже не думай, - предупреждающе проворчал домашний дух, будто бы прочитав мои мысли. И засунул бутерброд в пасть. Целиком.
- Приятного аппетита… - ошарашенно пробормотала я, наблюдая за тем, как его круглая мордашка ходит ходуном в процессе пережёвывания пищи.
- Фпафибо, - прозвучало в ответ, и жёлтые глаза жадно уставились на второй бутерброд.
- Ты голодный, - констатировала я и отдала ему свою половину завтрака, не зная, радоваться мне этому знакомству или нет.
Оглавление: