Стол, как и было заведено, собрали на улице, кто квашеной капусты принёс, кто картошки наварил, у кого она осталась, но таковых было мало, солёных грибов принесли, рыбу солёную с душком. Два мешка пшеницы тут же перемололи и из муки напекли пирогов с грибами. Лукерья Фёдоровна Погодаева принесла каравай хлеба, непонятно из чего сделанного. Была на столе и бражка.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Пили за Победу, закусывали скудным ёдовом, и быстро опьянели – от слабости и недоедания. Степаниде Михайловне на общий стол нести было нечего, не понесёшь же, в самом деле, тошнотики, но соседка Дуня, у которой вернулся с войны раненый муж Василий, забежала к ней:
– Молчи, Степанида! Молчи! Ничего не говори, всё знаю. Пойдём, поможешь чугун с картошкой донести, да самовар, я чай с травами заварила.
Ох и благодарна была Степанида милой Дуняше за это! Выпив совсем маленько, запьянела и тихо плакала. Но плакали почти все. Лишь председатель, захмелев, хорохорился:
– Ничё, бабы, теперя полегше будет, мне и в районе так начальство сказало.
Каждый отломил по маленькому кусочку Лукерьиного хлебушка. Медленно жевали и гадали: из чего это она ухитрилась испечь, а кто-то вслух рассуждал:
– Ух, умна баба! Ух, умна! Эк! Додуматься надо! Едрёна корень!
***
Сколь ни долгим из-за голодной жизни казался Степаниде май, а и он схлынул, словно талая льдина в речку. Матвей с Никиткой целыми днями рыбачили, а с рыбёшкой в доме жизнь пошла повеселее.
Иван Иванович Удалов до Берлина не дошёл совсем немного, был тяжело ранен. Когда пришёл в себя, память нарушилась, долго не мог вспомнить, кто он? Медленно возвращалась память, и, наконец, вспомнил имя, фамилию. Вспомнил и то, как не вовремя закончились патроны в бою. Бились врукопашную, немец был здоровый, и чем-то проломил Ивану голову. Да две пули угодило, одна в плечо, другая в ногу, и осколками от гранаты задело. Чудом заметили, что ещё живой, а так был бы в общей могиле на чужбине.
Первым делом позвал медсестру. И с удивлением узнал, что лежит он уже почти два месяца.
Медсёстрам сказал:
– Спасибо, сестрёнки! Из ложечки, как маленького, кормили. Эх! И достаётся же вам, родные!
Сразу написал письмо Степаниде. С того дня, как себя вспомнил, стала одолевать грусть о доме, и врачам пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать фронтовика в госпитале. Военный врач Сергей Панкратович Снежин говорил Ивану:
– Чудак человек, ты окрепни, тут вон какая кормёжка. В деревнях по России плохо с едой, сам, поди, знаешь. Где жена тебе еды хорошей найдёт? Будешь чахнуть, а тебе нельзя. Лежи и, главное, на еду налегай, такой мой тебе наказ.
И уже более спокойным голосом Сергей Панкратович добавил:
– Окрепни, солдат, успеешь теперь вернуться домой.
Через месяц Иван Иванович Удалов переступил порог своего дома. Возле родной избы Степанида, обняв мужа, повисла на нём. Стояли они так довольно долго, земляки, знамо дело окружили их. Дуняшин Василий кричал:
– У нас и так речка каждый год из берегов выходит, вы чё, бабы, хотите, чтобы летом снова вышла?!
И снова общий стол на деревне, но побогаче Победоносного. Председатель свинью квёлую заколол, и всем велел, что, если начальство приедет, то молчали о свинье. Всё одно толку с неё мало, а тут в самый раз сгодилась.
Пился слабый самогон, сделанный из мёрзлой картошки, бражка пилась, слёзы текли по вдовьим лицам. Да разве только по вдовьим?! Куда без них, окаянных. Деревенские дети были рады такому дню, особенно Никитка Удалов, но были и такие дети, которые успокаивали матерей, чтобы они не плакали. Настя Удалова прильнула к матери и говорила:
– Мам! Не плачь! Тятенька воротился живой, будешь теперь, как мечтала, на него цельную неделю на печи глядеть, а мы рыбу будем вам варить.
Вернувшихся с войны деревенских мужиков было всего пять, да и какие они были?! Один без ног, другой без руки, третий без ноги, четвёртый с больными лёгкими, да и Иван Удалов слабый после ранения, когда отудбит, неведомо. Снова бабы, словно лошади, пахать будут, беда, – с тревогой думал председатель…
На следующий день из мешка отец достал железные банки, испечённые в городе пять булок хлеба. Принёс он двадцать булок, но вчера положил на общий стол. В районе ему столько хлеба не дали бы, но помог друг из их деревни. Закрутил он с одной продавщицей, но строго наказал Ивану никому ничего не говорить. Обнялись они тогда с Лексеем, а он вдруг сказал:
– Знаю, в родной деревне ничего нет, пусть хоть земляки хлебца отведают, себе пять возьми, остальные – землякам. Но запомни – обо мне молчи.
Иван встрепенулся:
– А почему мне пять булок-то?
– Да потому, дурень, что знаю я, кто хуже всех на деревне живёт. Пусть Степанида твоя хоть на хлеб поглядит.
Открыл фронтовик одну железную банку ножом, достал ложку, подозвал Матвея, дал попробовать, и так дал каждому своему дитю и жене. Сказал:
– Мать! Вари щи, тушёнку добавь, я ещё вчера от Василия узнал, что у вас ни картошки, ни квашенной капусты нет. Он, молодец, расстарался, и картошки ведро припёр, и капусты, и рыбы солёной. С душком рыба-то, нашенское ёдово!
Дочки запрыгнули на тятины коленки. Иван гладил их по башечкам (в их деревне головы детей ласково называли «башечки»), руки невольно соскользнули на их худющие спинки, сердце дрогнуло фронтовое, закололо под лопаткой:
– Эх! Отощали вы, мои сердешные! Мы там на фронте ели хорошую пищу, а вы тут вон как! Оно понятно, всё для фронта, всё для Победы…
Никитка, попробовав тушёнки, сказал:
– Я бы эту банку всю съел.
Отец улыбнулся, но серьёзно сказал:
– Нет, брат, после голодной жизни нельзя есть много жирного, заворот кишок может быть и тогда помрёшь, а мне ты живой нужен.
***
Пришло время, на деревне все копали картошку, копала и семья Удаловых. Отец рядом развёл костёр и, немного погодя, все ели печёную на углях картошку, тут же и чай на травах подоспел. Иван достал из кармана кусок сахару, расколол ножом, и вся семья бережно, по маленькому кусочку, отведала драгоценный сахарок. Всем казалось, что ничего на свете вкуснее нет. Никитка не выдержал:
– Я бы этого сахару не знаю сколько бы съел.
Матвейка привычно одёрнул брата:
– Тебе только бы пожрать.
Эх и берегли они семенную картошку!.. Сколько раз Степанида глядела на неё, сколько раз хотелось плюнуть на всё, сварить и наесться. А как быть на следующий год?! Именно это и останавливало, ох, останавливало. Раньше времени состарившаяся женщина денно и нощно думала, чем накормить детей. С коровой было веселее, но околела в прошлом году, и это было страшным горем для Удаловых. Лежала корова Красотка, ничего не ела, бока впали так, что было видно кости, и, казалось Матвейке, что вот-вот кости эти наружу вылезут. Рядом стояла Степанида Михайловна, две её дочки плакали, не плакал Никитка, непонятно о чём думал. Матвейка как мог успокаивал мать:
– Матушка! Скоро весна! А там лето! Выживем. Может, ещё выдюжит Красотка наша, травка зелёненька пойдёт, пощиплет, легче станет…
Окончание здесь Начало рассказа здесь
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий