Здравствуй, бабушка Мария.
Вот решила написать тебе письмо.
Долго собиралась, готовилась, а слов подходящих до сих пор не нашла.
Я сейчас старше, чем ты тогда, а ты в ту пору уже была меня мудрей, так жизнь распорядилась.
Трудная тебе досталась судьба.
Не знаю, справилась бы я на твоем месте или нет.
А ведь никто не видел тебя грустной, и в слезах тоже не видели.
Но ты тогда еще не знала, что на долгих десять лет посадят одного твоего сына за мешок риса, украденного с поезда несколькими друзьми для своих голодных родных. Не знала, что второго заберут в армию на долгих двадцать пять лет, а третьего ты переживешь, да только уйдешь вслед от горя и тоски....
Сколько помню, всегда со всеми согласная, легкая на подьем, с коричневым чемоданом, спешащая на подмогу разбросанным по свету детям.
Не важно куда ты ехала, в столицы или в провинцию, ты ехала к бесчисленным внукам. Няньчить, кормить с ложечки, менять бесконечные пеленки, да, декретов тогда почти не было, а деток ты сама подняла четверых, привычная.
А осталась ты тогда в сорок втором с ними одна.
Забрали твоего мужа, да больше никогда и не вернули. Саперный батальон, что можно ждать доброго. Доброго и не дождалась. Работала как заведеная, наверно чтобы не чувствовать боли. Работа спасает, понимаю.
Дочь твоя, единственая девочка из четверых, вспоминает, что главная на дворе была кормилица- корова. Ей было все твое внимание и забота и силы.
Обижались дети, корову любила больше их. Глупые. А что если бы не корова... Кто бы из вас ходил бы по свету. Ну что взять с них, дети.
Да, пришла не похоронка. Без вести. Все вокруг тоже без вести. Не было почти в сорок втором похоронок. Некогда было хоронить, искать тоже некогда. Братские могилы и без почести.
Только от этого в душе была надежда. Слышали, что ошибались так. Только с нашими, с тех мест, не ошиблись ни с кем.
Один только из деревни вернулся..
Одна была счастливая.
И все почести и все радости ей, одной, ветеранова жена.
А вы, навсегда, жены ничейные, ветра в поле вы жены.
Но без жалоб вы были, лишь с молитвами тихими у иконок маленьких, которые и иметь было нельзя, а все равно имела каждая.
Маленькая, Мария, ты, ростом маленькая, смешливая и безответная.
И детям своим не можешь поперек сказать и веришь всем и не злопамятная.
Только руки большие и сильные, не знающие покоя и праздности, умеющие все, что только придумано и делающие это без передышки и отпуска.
Вот о муже твоем мне рассказать почти нечего. Не посчастливилось девчонкам нашего детства дедов иметь.
Не было их. Война.
Очень боялся дед Дима на войну идти. Признавался тебе и плакал. Знал, что не вернется, наверное. А кто не боялся, все боялись тогда. И в письме написал те три крестика, которые обещал поставить, когда страшно в бою будет невмоготу. И все, было то письмо последним.
Я вот, Мария, думаю часто о себе, как сложилась моя жизнь, что хватило мне, а чего не досталось вовсе. А ты никогда о себе не думала.Только о нас, детках, внуках твоих. И мечтаний у тебя, кроме, как о нас, не было.
Святая, что ли, Мария ты была, не успела разобраться я.
Ты прости меня. Не была я не послушной, ни внимательной к тебе. О себе всё думала. Глупой и избалованной была.
Шестнадцать мне было, когда ушла ты от нас. Дочке моей сейчас столько же.
С Днем Победы, Мария.
С днем Победы, дед Дмитрий!
Мы постараемся.