Свадьба кончилась, гости разошлись, даже самые стойкие, остававшиеся дольше других, устали и ушли, покачиваясь и с трудом нащупывая дорогу непослушными ногами.
Сергей и Надежда тоже устали, они сидели на стульях, приклонившись друг к другу. Надежда положила голову на плечо мужа и думала о том, что теперь она не Капустина, а Петрова. Так странно, еще совсем недавно она не знала о том, что он есть на свете, а сегодня этот самый лучший человек – ее муж! И еще ее волновала предстоящая ночь... Она пожалела, что не сказала ему о прежних отношениях, что у нее уже что-то было...
Мать и две женщины, которые помогали ей, уже убрали посуду, сняли скатерти со столов, унесли все в кухню.
- Надя, Сережа, чего вы не идете спать? Устали ж, небось? – обратилась к ним Мария. – Я постелила вам в зале, а сама пойду спать к бабе Нюре, она меня звала.
Она сняла фартук, пригладила волосы под косынкой и вышла со двора. Сергей и Надежда остались одни во дворе.
Ночь была лунная, тихая, какие бывают в начале лета на юге. Листва на деревьях не шевелилась, лампочка, которая освещала двор, давно была выключена, и луна сквозь ветки вишен проглядывала ярким глазом, словно подглядывала за молодыми.
Сергей поднялся со стула, подхватил Надежду на руки и понес в комнату. Она пыталась что-то сказать ему, но он закрывал ей рот поцелуями, и она обнимала его, не чувствуя себя от счастья...
Он целовал ее лицо, и вдруг ощутил, что оно мокрое, мокрое от слез.
- Ты плачешь, любимая? – прошептал он. - Почему?
Надежда только покачала головой. Разве могла она сказать ему, что горько жалеет о том, что не сберегла себя для него, такого любимого и такого единственного? А Сергей целовал ее, шептал что-то ласковое, от чего кружилась голова, а сердце таяло, как снег под весенним солнцем...
Уснули они, когда на востоке уже занималась заря нового дня – первого дня их супружеской жизни. Мать пришла до рассвета, подоила корову, выгнала ее в стадо, выпустила кур, уток во двор. Она не заходила в дом, чтоб не разбудить молодых, но нужно было цедить молоко, готовить завтрак, да и скоро придут ряженые, чтобы сварить лапшу, опохмелиться. Осторожно войдя в комнату, она с улыбкой смотрела на дочку, безмятежно лежащей на руке Сергея. Ее волосы разметались по подушке, румяное лицо светилось счастьем, несмотря на то, что она крепко спала. Пройдя бесшумно по домотканому половику, накрывавшему глиняный пол, Мария задернула занавески, чтобы солнце попозже заглянуло к ним, и тихо вышла. «Господи, дай ей счастья!» - подумала она и тихонько перекрестила спящих.
А Петра разбудил плач сынишки. Зоя вышла, чтобы принести и нагреть воды для стирки, а Евдокия возилась во дворе с хозяйством. Петр подошел к кроватке сына, взял его на руки. Малыш замолчал, внимательно всматриваясь в лицо отца. Петр впервые почувствовал, какой маленький и беззащитный этот комочек, в его душе шевельнулась нежность к этому человечку, который является его сыном.
- Ну, чего разошелся? –негромко спросил он. – Мамке некогда, видишь, сколько у нее дел?
Малыш зашевелился, будто что-то ему мешало. Петр почувствовал, что пеленка, в которую он завернут, мокрая.
- А, вот оно что! Не любишь в мокром! А кто ж любит?
Петр хотел поменять пеленку, но вдруг понял, что не умеет этого – за месяц жизни крохи он ни разу не делал этого.
В комнату вошла Зоя.
- Проснулся? – спросила она, и Петр не понял, кого она спросила – его или сына.
- Да вот, видишь, мокрый, - сказал Пётр виновато, будто это он сам мокрый.
Зоя взяла сына, быстро положила на свою кровать, умело распеленала, протерла его тельце, завернула в свежие пеленки. Получилось у нее это так быстро, умело и нежно, будто делала это всю жизнь.
Петр стоял рядом и вдруг впервые понял, что жизнь Зои и сына идет как-то рядом с его жизнью, не пересекаясь. Ночью Зоя встает к сыну, а он никогда. Больше того – его раздражает, если он плачет, не давая ему уснуть. Зоя с матерью вечером купают мальчика, что-то приговаривая, потом Зоя кормит его грудью, укладывает в кроватку. А он, Петр, лишь ждет, когда жена ляжет рядом, чтобы уделить внимание ему, ответив на его ласки. Ему даже стало казаться, что она стала меньше любить его, чем это маленькое создание.
- Есть будешь? – спросила Зоя. – Иди, там мама приготовила завтрак.
У Петра болела голова, ему хотелось идти туда, во двор Надежды, чтобы опохмелиться – это полагалось после всякой свадьбы, но он почему-то сдержал себя.
На столе стояла яичница, лежало порезанное сало, на краю печки в чугунке дымилась пшенная каша. Мать молча поставила перед ним стопку самогона. Он поднял ее, и впервые ему стало стыдно перед матерью. Злясь на себя, он залпом опрокинул водку в себя, выдохнул, закусил. Мать молчала, молчал и он.
Вышла Зоя, застегивая пуговицы на кофточке.
- Уснул? – спросила мать.
- Спит, - ответила Зоя. – Садитесь, мама, давайте завтракать.
Она положила в тарелку каши, залила ее молоком, поставила перед свекровью, потом положила каши себе.
- Как свадьба вчера прошла? – спросила Зоя. – Все нормально?
Петр хотел спросить, о чьей свадьбе идет речь, но вспомнил, что их приглашали к Надежде.
- Нормально, ничего особенного, - пробурчал Петр.
- Да, теперь Надя Петрова, а не Капустина. Она была такая счастливая! И такая красивая!
- Так счастье красит лучше любой помады, - проговорила Евдокия.
- А вы пойдете сегодня, мама? – спросила Зоя. – Вчера вы нас отпустили, с Колюней сидели, может, сегодня пойдете?
- Конечно, пойду, Маруся уже звала.
Евдокия переоделась, надела новый шелковый платок, подаренный Зоей, и пошла к соседям.
- А ты не пойдешь никуда? Ивана поздравить не хочешь? – спросила Зоя, убирая со стола.
Петру не хотелось говорить, что он там уже был, «поздравил» Ивана, и его «поздравили», поэтому ответил, что хочет побыть дома.
- А то Колька вырастет, а я и не замечу. Он на меня так смотрел сегодня!
Зоя рассмеялась:
- Да, он уже смотрит, головку начинает держать. И улыбается уже. Он такой миленький, когда улыбается! А как он агукает!
Петр смотрел на жену и словно впервые ее видел: она будто светилась изнутри. И вдруг в нем возникло какое-то раздражение: она живет с сыном в каком-то другом мире, где нет его, Петра. Он не заметил, как сын начал улыбаться, как стал откликаться на голос матери... И она тоже хороша – нет бы показывать ему все, что происходит с сыном, так наоборот, с матерью о чем-то там шушукаются, а ему ничего не говорят. Правда, как-то она стала ночью рассказывать, как Колька ножками перебирает, будто на велосипеде едет, а он уснул, не дослушал. Так тогда он устал, да еще Мишка принес бутылку – выпили немного. А больше она ничего никогда не рассказывает.