Юродивые и блаженные - кто они? Посланники Божии нам для исправления и обличения грехов да беззакония. Так вспоминая пословицу о том, что «Любят на Руси дураков», понимаешь, ведь Церковь молится этим «дуракам» - юродивым. Почему? Не такие и дураки эти люди, потому что они добровольно избирали путь сокрытия своих способностей. Добровольно притворялись лишенными всяческих добродетелей и обличали мир в отсутствии этих самых добродетелей. Об одной такой юродивой и будет сегодняшний рассказ.
Юродивую Настеньку горожане часто встречали на улицах, но чаще видели ее в церкви. Особенно она любила Девичий монастырь.
Выглядела она всегда одинаково, весь год на ней было короткое мужское пальто. Оно было холодное и широкое, как с чужого плеча, из-под него виднелись шаровары из темной материи, которые носят бедные люди. Грубые сапоги и шляпа-котелок довершали этот странный наряд. Хулиганы-мальчишки не прочь были посмеяться над ней, но она так кротко относилась к их издевкам, что отбила у них всякую охоту ее дразнить.
Все привыкли к юродивой и даже не помнили, когда появилась она в городе и сколько ей лет. Не помнили и почему она такая необщительная.
- Это же юродивая! - говорили о ней. - Бог ее знает, кто она такая и что у нее на душе! Знаем только, что она строгой жизни. И каждую неделю причащается и это все! Что-то ей подают, но она все раздает нищим!
Стоит отметить, что никто не мог рассмотреть лицо Насти, она всегда низко напускала на лоб свои всклокоченные волосы и, стоя в церкви, отворачивалась от всех молящихся к окну. На улице же нахлобучивала на свою наклоненную голову старую, порыжевшую шляпу.
Она никогда ни на кого не смотрела и почти ни с кем не разговаривала. Только монастырский старичок-священник во время исповеди слышал звук ее голоса.
- Молчальница! - шушукались молодые послушницы, заинтересованные таинственной Настенькой.
- Что зря болтаете! - останавливала их мать Варвара, сурово сдвигая брови и сверкая на них своими карими глазами. - Не вашего ума дело! Вовсе не молчальница она, обета такого не давала. Просто не любит говорить, и все тут!
Где жила Настенька? Многие не верили, что эта слабая женщина, которой было уже под пятьдесят лет, круглый год жила в холодной беседке, построенной кем-то в конце монастырского двора. Беседка была сделана из бревен, с маленьким окошком и старой тесовой дверью. Она жила там уже несколько лет, много молилась и почти не зажигала огня. Ела очень мало, хотя ей каждый день приносили из монастырской трапезной обед, а богомолки-почитательницы давали и калачи, и чай, и сахар, и даже варенье. Калачи Настя крошила на мелкие кусочки и кормила голубей, чай иногда пила, когда монахини приносили кипяток, а варенье отдавала старушкам, которые лежали в монастырской больнице. Денег она не принимала. У нее к ним был необъяснимый страх.
Однажды какая-то богатая купчиха, узнав о Настеньке, пришла к ней в беседку и предложила ей денег на теплую одежду, так как стояли сильные морозы.
- Деньги! - с ужасом воскликнула Настя. - Нет, избавь Господь! Я боюсь... боюсь этих денег, не нужно!
Впервые она заговорила с жаром, и все увидели ее испуганное лицо.
- Что-то в ее жизни произошло! - сказала тогда купчиха.
- Не знаем, сударыня, ничего не знаем! - уверяла сопровождавшая ее монахиня.
Может быть... Говорят, она была богатой купеческой дочерью! Женихи сватались и отец ничего не жалел для нее. Но она потихоньку ушла из дома, уехала из города и поселилась в нашем монастыре, а пострига не принимает!
- И давно она стала такой?
- Какой такой?
-Ну не в своем уме...
- Да что вы! Божий человек она, и только!
Мало ли таких на Руси?! Кому-то надо же молиться!
Купчиха задумалась и не стала спорить, а сунула провожатой в руку монету.
Все давно привыкли к Настеньке и в городе ее называли не иначе как «монастырской Настей». И несмотря ни на что интересоваться ей не переставали и даже любопытством иногда смотрели на нее, когда она, нагнув растрепанную голову, сидела на крылечке своего холодного домика и резала ножницами кусочки хлеба, бросая их птицам. Голуби вились над ней, садились на плечи, дерзко вырывали у нее из рук большие куски и целыми стаями слетались к ней, хотя она их не звала. Наевшись досыта, точно сговорившись, они поднимались с земли и прятались под широким карнизом церкви. Настя же, не подняв головы, чтобы посмотреть на своих любимцев, тихо вставала со ступенек и уходила.
Однажды увидели, как она что-то писала при свете воскового огарка. Но куда потом делись ее записи, никто не знал, а монахини потом долго шептались и допытывались: что же такое могла писать Настенька? Их разговоры дошли до матушки-игуменьи, которая сразу оборвала любопытных:
_ Что пишет? Не Вашего ума дело! Пишет поминание, вероятно! Конечно, не письма же!
Она не любила сплетен и лишних разговоров. Вообще матушка-игуменья была строгой и тактичной начальницей.
Одежда Настеньки привлекала внимание и вызывала большой интерес у мирян. И вот однажды игуменья позвала ее к себе и стала уговаривать сменить странный для женщины наряд на монашеский, чтобы никому не было «искушения и соблазна».
Но юродивая воспротивилась: «Недостойна!» И все осталось по-прежнему.
Батюшка, поговорив с Настей, убедил ее хотя бы ко причастию не подходить в ее обычном наряде. И с того времени на Настеньку накидывали рясу, когда она подходила к Святым Дарам.
Глядя на юродивую, никому и в голову не приходило, что она когда-то жила обычной жизнью зажиточной семьи. Что и у нее, как у остальных были или привязанности, или даже страсти. Все это осталось в прошлом и может, благодарю этому прошлому, она стала такой невозмутимой и бесстрастной.
Она и на молитве-то не проявляла особого рвения. Неподвижно стояла на своем месте, боясь показать людям свое лицо и закрывая его иногда от слишком любопытных взоров руками. Только слезы выступали между ее тонкими пальцами, тесно прижатыми к глазам.
Думали люди разное о юродивой. И то, что в прошлом у Насти был роман, но сомневались, правда ли это: так мало она была похожа на героиню романа. Ещё думали, что она может совершила преступление, и поговаривали, что старый священник, монастырский духовник, знает ее тайну и, конечно, никому не откроет. Но и это было сомнительным. Просто потому, что Настенька была молчальница, и молодые послушницы, как ни старались уловить хоть один звук ее голоса, когда она подходила под епитрахиль отца Владимира, совсем ничего не слышали: «Так и стоит, девушки! И хоть бы словечко! Наверное, отец Владимир принимает «немую» исповедь нашей Настеньки и отпускает ей грехи так, в молчанку!»
Многие послушницы, не связанные обетами, любили посудачить и сунуть свои носы, когда вблизи не было матушки-казначеи, которая зорко следила за нравами и исполнением устава в монастыре.
И так случилось, что Настя заболела и не выходила из своей холодной кельи, а уже стояли первые морозы. Тогда пришла к ней сама настоятельница.
- Переходи в монастырскую больницу,
Настасья! Там тебя наша докторша полечит. Там уход хороший!.
- Нет!
- Да почему «нет-то»?! Грех не заботиться о своем здоровье, ведь оно тоже от Бога!
Но Настя продолжала молчать, и ее оставили в покое: только укрыли теплыми одеялами и стали чаще навещать.
Настоятельница только расстраивалась и горевала: «Избави Боже, умрет, окоченеет, еще отвечать за нее придется перед людь-ми!»
Но Настя пережила зиму и в беседку ей поставили железную печку, которую топили два раза в день. Вслед за зимой настала ранняя весна. Засуетились монашенки между цветниками и кустами сирени да акации. Все оживало и радовалось, а вот бедная Настенька тихо, не жалуясь, потихоньку таяла. Одним утром в ее беседку пришли монахини и нашли ее уже мертвой. Она умерла ночью, под пение соловьев и воркование голубей, напрасно ожидавших кусочков хлеба. Тогда и увидели они лицо умершей: оно не было красивым, но хранило спокойное, мирное выражение. Свою тайну Настя так и унесла в могилу.
Так, по крайней мере, думали все и остались бы в этом убеждении навсегда, если бы один случай не раскрыл целую историю страдальческой жизни одинокой девушки,
которую звали Анастасией Ивановной Белугиной.
Открылось это так. Уже давно матушка-игуменья собирала деньги, привлекая щедрых жертвователей, на построение нового летнего храма и на расширение и ремонт келий. Вся ее жизнь уходила на заботы о сестрах и о церковном благолепии. И вот наконец ее давняя мечта смогла осуществиться: капитал, собранный в течение двух десятков лет, дошел до такой значительной цифры, что можно было смело приступить к постройке. Начали со слома ветхой каменной церкви и деревянных корпусов с тесными, холодными и неудобными кельями. Горы мусора, кирпича и гнилых бревен завалили весь двор с бесчисленными могилками, раньше украшенными цветами и памятниками. Дошла очередь и до беседки, в которой жила и скончалась Настя.
Все знали покойницу, и ее старое жилище стали ломать осторожно и тихо, как бы боясь нарушить ее покой, уважая память «рабы Божией», как говорили между собой рабочие.
- Кто ее знает! Может, и вправду святая была!
- Нет, юродивая! Мало ли их!
- Не говори, парень! Таких поискать! Всю и зиму, и лето она жила тут! Попробуй сам поживи! Небось, не выдержишь, на печь запросишься, даром что мужик!
Поговорив так, все замолчали и в этой тишине, вспоминая мысленно юродивую, продолжали ломать беседку.
- Смотрите, что это такое? Сверток бумаги! Наверное, кто-то обронил! Не подрядчик ли? Он тут прохаживался.
Найденный сверток отнесли матушке Анне, казначее, которая следила за порядком и которую мужчины, работавшие на монастырском дворе, сразу приняли за строгое начальство.
- Это что же такое, матушка? В беседке нашли, за плинтусом застряло. Может, кто-то потерял?
Казначея так и ухватилась за находку. «У Настеньки нашли! Не это ли она писала?» - подумала она и, забыв всякую субординацию, сама, без благословения игуменьи, развернула бумагу и с трудом прочла: «… Прошу молиться обо мне, греш-ной, и о моих родителях Иване и Пелагее...» Затем следовало какое-то слово, очевидно, фамилия, которое разобрать уже было невозможно. Бумага была серой, с пятнами от сырости и долгого лежания, слова были нацарапаны безграмотно. Бедная, неученая Настенька и это-то едва осилила написать!
Мать Анна завернула все опять в старую бумагу и понесла находку настоятельнице.
Игуменья была занята с подрядчиком и архитектором. Отпустив их, она выслушала мать Анну: «Настенька!. В ее беседке нашли, говоришь? Ну-ка дай сюда!»
И стала читать. Последнее слово она тоже не разобрала.
- Постой-ка! Есть у меня стекло увеличитрльное. Один купец подарил, спаси его Бог! Когда читаю мелкое, всегда его беру!
Матушка приложила лупу и с трудом прочла: «Ивана и Пелагею... Бе-лу-гин... Белугины! Так Настя Белугина была! Купцы такие были из нашего города.! Знала, как же! Так вот оно что! Богатые были! А дочь-то! В холодной беседке, в нашей обители окончила свои убогие дни! Подвиг- то какой, мать Анна! Великий подвиг на себя приняла Настя!
И обе матушки повздыхали, помянули с благоговением умершую и разошлись.
Узнав, кем была Настенька, весь монастырь, который быстро облетела молва о найденной записке, еще более заинтересовался: «Богатая купеческая девица бросила все - дом, богатство и стала юродивой?»
Но почему так случилось, ответа так и не нашли, а когда убрали все во дворе, сделали закладку церкви. Приехали архиерей, губернатор, именитое купечество, положили первые камни, доску с надписью о времени постройки нового храма, отслужили молебен с водосвятием. И закипела работа. Один из каменщиков неожиданно обратился к соседу-рабочему:
- Смотри-ка, дядя Никита, что за оказия?
Вон на бугре каждый день замечаю: голубей-то сколько! Корма, что ли, им там насыпают монашки?
- Настенькина могилка там, вот голуби и прилетают! - объявила проходившая за водой к колодцу старая монахиня Филарета. -
Была такая здесь. Настенька, Божий человек!
Голуби около нее так и кружились, любили ее. Она их кормила. А теперь, как умерла и воркуют, и летают около ее могилы!
- Так она из монахинь, значит, была? - спросили каменщики.
-Нет, купеческого рода, Белугина, из уездного города, откуда наша матушка игу-
менья родом.
- Белугины! Действительно, был у нас купец Белугин! - сказал каменщик Никита.
Большие деньги имел, дома, фабрику..
- Как его звали, не помнишь?
- спросила монахиня.
- Как не знать? Еще мой отец у него служил на складе. Иван звали!
«Иван!» - мысленно отметила для себя монахиня. Она была дружна с матерью Анной и от нее раныше всех узнала, что отца Настеньки звали Иваном
- А как он разбогател-то?
-Э, такое ему счастье вышло! - усмехнулся Никита. - Кто говорит - счастье, а кто - грех один! Дело- то темное.
- Расскажи-ка! Вот как пройдет подрядчик, ты и расскажи в кратких словах! - попросила мать Филарета.
- Да что мне подрядчик? Я и так расскажу, потому что я своего дела не упущу, а разговаривать мне никто не может запретить!
Монахиня присела на груду камней и выслушала рассказ каменщика про то, как разбогатели два брата, Иван и Петр Белугины.
- Давно это было! Однажды почтовая тройка везла тьму-тьмущую денег! В мешках, с печатями, а на мешках сидели почтари! Ехали они мимо леса - ничего! А как стали подъезжать к городу, выскочили два молодца-слесаря и молодой мальчишка
подручный. Один схватил лошадей под уздцы, двое друтих рванули к мешкам: «Отдавайте добром деньги, не то убьем!» Почтари-то народ трусливый, испугались, куда им бороться! А Иван и Петр Белугины на всю слободу славились силой! Да и мальчишка Филька ловкий был паренек - из молодых, да ранних. Сдались почтари. Деньги у них отобрали, все как в воду кануло!
Монахиня перебила рассказчика:
- Ну, а почтари что же? Потом указали на Белугиных начальству?
- Да дело темное, говорю. Я тогда мальчишкой был, ничего и не понимал.
Как они вывернулись и остались ли в живых почтари, не знаю!
- Так из-за этого, значит, и разбогатели?
- Из города они тогда же уехали, чтобы
следы, что ли, замести.
Каменщик слез с фундамента, принес материал для своей работы и продолжил рассказ. А старая мать Филарета вся обратилась в слух и внимание.
- Про Белугиных говорили разное, - продолжал каменщик, - кто-то прямо указывал на ограбление почты как на источник их богатства. Ходили слухи, что они собирали, где только могли, медные пятаки и переливали их в самовары. Как бы то ни было, а дознание по делу ограбления почты было произведено.
В те времена, когда не было не только следователей «по особо важным делам» и суда-то настоящего не было, прибегали к особого вида дознанию - к присяге под колокольный звон. Это была тяжелая церемония, а на верующих людей обряд присяги под звон колокола производил сильное впечатление и заставлял раскаяться и признаться в преступлении. В деле Белугиных не было настоящих улик, и им назначили присягу только на основании подозрений. Около собора собралось множество народа. Кто-то ожидал увидеть унижение богачей, уж много было у них завистников, кто-то бежал на этот суд, увлеченный чувством правды, справедливости суда Божия, а кто-то просто из любопытства. Священник громко произносил слова присяги. Белугины спокойно стояли, опустив глаза, а с высокой соборной колокольни гулко раздавались удары колокола. Белугины выдержали присягу и не признались. Народ так и ахнул и разошелся по домам, разочарованный. И все было пошло хорошо. Но тут-то и началась настоящая драма. Единственная дочка старшего Белугина - Настенька, жадно следила за историей своего отца, постоянно думала о происхождении его несметных богатств и о присяге. Настя была романтической девушкой. Она росла сиротой, потеряв мать еще в раннем детстве. Ее старуха-нянька рассказывала своей любимице и былины, и небылицы. Ее воображение не знало границ, а сама она, как пушкинская Татьяна, трепетно ждала своего Онегина.
Вскоре такой Онегин и явился в лице приказчика, Филиппа Ефимова, когда-то помогавшего Белугиным в нападении на почту. Не такого, конечно, суженого ждала молодая девушка, но Филипп был малый не промах, и наука хозяев не пропала для него даром:
- Выходи за меня замуж, не то я пойду повинюсь и погублю себя и хозяев, а всему вашему богатству будет конец и вместо каменных палат - кандалы да Сибирь!
Услышав эти беспощадные слова, Настенька обомлела, но не потому, что боялась разорения, позора, наказания, грозящего отцу. Нет. Она со страхом ждала, повинится ли отец или останется клятвопреступником. Она возненавидела Филиппа, который казался ей большим злодеем, чем дядя и отец, а деньги, из-за которых на свете бывает столько преступлений, до конца жизни невыразимо страшили ее. Ее решение созрело сразу. Когда смолкли колокола, Белугины опять подняли головы и вернулись к своим делам. Только на следующий день Настя исчезла из дома и найти ее не смогли. После этого прошло много лет. Как-то в городе пронесся слух о замечательном молодом проповеднике. Слушать этого священника приходили с разных концов города. Однажды пришел и Иван Егорович Белугин, так как он был человек богомольный. Батюшка говорил о святости данного слова, об обетах, о грехах клятвопреступления. Белугин стоял бледный, как приговоренный. Точно он услышал намек на свое дело, о котором давно все забыли, да и он сам перестал уже думать о нем. Горячая речь молодого священника заставила крепко задуматься Белугина. Говорили потом, что он уехал на Афон, где доживал свой век строгим иноком Иннокентием, а что было со вторым братом, никто не знал.
Никита увлекся рассказом, вспоминая, что слышал когда-то о событии в семье богатого купца и что теперь узнал от монахинь о юродивой Насте Белугиной, которая отмаливала родительские грехи в суровой обстановке «девичьего монастыря».
- Вот оно что! - произнесла старая Филарета. - Бог-то правду видит, да не скоро ее скажет! А мы-то все по-своему рассуждаем, да принимаем.
Вот так закончилась эта история. Господь приоткрыл тайну блаженной Настеньки. Могла бы она и промолчать. Жить в святости и богатстве, но выбрала другой путь. Самый узкий. Ведущий к спасению.
В каждой конкретной ситуации юродивые сами подбирают для обличения различные образы и способы. Юродивые обличают нас делом, направляя на путь спасения. В жизни отличить юродивого от сумасшедшего бывает очень сложно, все открывается со временем.
