В 1820 году Баратынский был произведен в унтер-офицеры и назначен в пехотный Нейшлотский полк, расквартированный в Финляндии. В разное время литератор бывал в Гельсингфорсе (Хельсинки), Фридрихсгаме (Хамине), Вильманстранде (Лаппеэнранте), Роченсальме и Кюменегороде (территория современного г. Котка), любовался Иматрой, Вуоксой и озером Сайма и, конечно, не раз останавливался в Выборге, через который проезжали все направлявшиеся в Финляндию путешественники. Знаменитой красавице Авроре Шернваль, дочери выборгского губернатора, прозванной современниками «финляндской звездой», Баратынский посвящает галантное стихотворение, обыгрывая в нем семантику ее имени:
Выдь, дохни нам упоеньем,
Соименница зари;
Всех румяным появленьем
Оживи и озари!
(«Авроре Ш…», 1825)
Вероятно, близкое знакомство поэта с Финляндией не было бы возможным, если бы не т. н. «пажеская катастрофа» — шутка, обернувшаяся для юного Баратынского весьма серьезными последствиями: в 1816 году он вместе с соучениками по Пажескому корпусу похитил у отца одного из них 500 рублей и табакерку, вследствие чего по именному повелению Александра I был исключен из корпуса с запретом вступать в какую-либо иную статскую или военную службу, кроме солдатской. Не соверши Баратынский этого проступка, русская литература не знала бы таких стихотворений, как «Финляндия», «Водопад» или «Буря», а также поэмы «Эда», быстро приобретшей славу выдающегося образца романтической поэзии.
Вынужденное пребывание в Финляндии осмыслялось Баратынским как своего рода ссылка, подобная южной ссылке Пушкина; очень быстро за поэтом закрепилось характерное прозвище «финляндский отшельник», охотно используемое в качестве самообозначения и самим Баратынским, который сознательно конструировал в стихах образ изгнанника, оказавшегося вдали от цивилизации наедине с первозданным миром стихий:
И где ж брега Невы? где чаш веселый стук?
Забыт друзьями друг заочной,
Исчезли радости, как в вихре слабый звук,
Как блеск зарницы полуночной!
И я, певец утех, пою утрату их,
И вкруг меня скалы суровы,
И воды чуждые шумят у ног моих,
И на ногах моих оковы.
(«Где ты, беспечный друг? где ты, о Дельвиг мой...», 1820)
С течением времени Баратынский, впрочем, отказывается от литературной маски мятежного поэта-страдальца. Так, в 1825 году он пишет матери: «Из Выборга к вам пишу, милая маменька. Благодаря Бога смотры наши завершены, и мы на пути к Финляндии — стране, которая еще недавно была для меня местом изгнания и где теперь я ищу приют спокойствия».
В первой четверти XIX века важнейшим ориентиром для поэтов романтического склада служили эпические поэмы знаменитого барда Оссиана, которые явились результатом вольной переделки кельтских преданий, осуществленной Джеймсом Макферсоном. Его литературная мистификация послужила складыванию интереса поэтов-романтиков к историческому и местному колориту, национальной экзотике; Шотландия в изображении Оссиана-Макферсона стала прообразом той Финляндии, которую русская литература постепенно включала в свою поэтическую географию.
«Оссианические» мотивы, связанные с изображением необычайной, чудесной природы, обнаруживаются и в романтической элегии Баратынского «Финляндия»:
Как все вокруг меня пленяет чудно взор!
Там необъятными водами
Слилося море с небесами;
Тут с каменной горы к нему дремучий бор
Сошел тяжелыми стопами,
Сошел — и смотрится в зерцале гладких вод!
Уж поздно, день погас; но ясен неба свод,
На скалы финские без мрака ночь нисходит,
И только что себе в убор
Алмазных звезд ненужный хор
На небосклон она выводит!
Так вот отечество Одиновых детей,
Грозы народов отдаленных!
Так это колыбель их беспокойных дней,
Разбоям громким посвященных!
(«Финляндия», 1820)
Необъятное море, слившееся с небесами, сходящий к нему со скал дремучий бор, белая ночь, освещенная напрасно вышедшими на небосклон звездами, как кажется, были здесь всегда, с самого сотворения мира: природа Финляндии у Баратынского живет по законам доисторического, мифологического времени. На лоне природы, в гармонии с ней и первобытным хаосом, дремлющим в ее глубине, проходит славная, полная разбойной удали жизнь финнов, которые, по Баратынскому, ведут происхождение от Одина, важнейшего персонажа скандинавской мифологии.
Примечательно, что в полном соответствии с содержанием «Финляндии» описывает авторское чтение этой элегии Н. М. Коншин, близкий приятель Баратынского: «Я помню один зимний вечер, на дворе была буря; внимающее молчание окружало нашего Скальда <Баратынского>, когда он, восторженный, читал нам на торжественный распев, <…> когда он пропел нам свой гимн к Финляндии». Так буря за окном, вкупе с поэтическим представлением Финляндии в стихах Баратынского и внешним обликом самого сочинителя («Скальда»), составляют в описании мемуариста целостный романтический образ.
Точно так же, с использованием литературных, романтических клише, Коншин описывает поездку в Роченсальм осенью 1820 года: «Погода была ветреная, и когда мы взобрались на прибрежные скалы, море играло во всей красоте своей. “Прекрасно”, — воскликнул поэт <Баратынский> и умолк <...>. Он сел при подошве огромной башни маяка и долго любовался на торжественное явление».
Лирический герой Баратынского, конечно, европеец — образованный, тонко мыслящий и чувствующий; среди финских скал он оказывается пришельцем из иного мира, и только умение поэтически постигать действительность помогает ему обрести здесь покой. Напротив, вмешательство в законы местной жизни ведет к разрушению ее гармонической, природной целостности. Такой сюжет разрабатывается Баратынским в поэме «Эда», во многом традиционной для сентиментальной и романтической литературы. Героиню поэмы, финляндку Эду с «очами бледно-голубыми», подобными «финским небесам», соблазняет и затем бросает на произвол судьбы русский гусар; в финале произведения героиня трагически погибает.
Эпилог поэмы, однако, вносит новое звучание в этот «карамзинский» сюжет: здесь лирический герой Баратынского рассуждает вовсе не о судьбе несчастной Эды, но о непростой истории покорения Финляндии Россией:
Ты покорился, край гранитный,
России мочь изведал ты
И не столкнешь ее пяты,
Хоть дышишь к ней враждою скрытной!
Срок плена вечного настал,
Но слава падшему народу!
Бесстрашно он оборонял
Угрюмых скал своих свободу.
(«Эда», впервые полностью: 1826)
Так проницательный читатель понимает, что частная судьба финляндки оказывается вписанной в более масштабный исторический контекст русско-финских отношений; отдавая дань уважения «падшему народу», герой Баратынского, вместе с тем, верит в справедливость присоединения финских территорий к Российской империи и приветствует победу «двуглавого орла».
Современники совершенно однозначно определяли место «Эды» среди «экзотических», кавказских поэм, создававшихся в это же время: например, Пушкин, еще не прочитав поэмы Баратынского, писал брату о ее главной героине так: «…да если она милее моей черкешенки <героини «Кавказского пленника»>, так я повешусь у двух сосен и с ним <Баратынским> никогда знаться не буду». Подобно Кавказу, Финляндия осваивается русскими не только на реальной, но и на воображаемой, поэтической карте.
Выборг в первой половине XIX века, безусловно, является частью этого экзотического финского мира или, лучше сказать, вратами в него. В следующих постах мы постараемся показать, какие изменения с годами претерпевает представление о нем в сознании русских литераторов.
Текст подготовлен с использованием следующих материалов:
Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы / Изд. подгот. Л. И. Фризман. М., 1982 («Литературные памятники»).
Боратынский Е. А. Полное собрание сочинений. М.; Augsburg, 2001. Т. 3: Проза, статьи, письма.
Коншин Н. М. Воспоминания о Боратынском, или Четыре года моей финляндской службы с 1819 по 1823 // Краеведческие записки Ульяновского обл. краевед. музея. Ульяновск, 1958. Вып. 2.
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.; Л., 1937. Т. 13: Переписка, 1815–1827.
—
Вацуро В. Э. Е. А. Баратынский // История русской литературы: В 4 т. Л., 1981. Т. 2. С. 380–392.
Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1974.
Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского. М., 1998.
Патроева Н. В. Образы Финляндии и Карелии в русской романтической лирике: формирование поэтической традиции и синтактика тропеических контекстов // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2019. № 5 (182). С. 37–42.
Песков А. М. Е. А. Боратынский. Очерк жизни и творчества // Боратынский Е. А. Полное собрание сочинений и писем. М., 2002. Т. 1. С. 22–73.
Финский альбом: Из русской поэзии начала XIX — начала XX в. / Сост. и авт. коммент. Т. С. Тихменева. Jyväskylä, 1998.