(Отрывок из родословной книги Юрия Ермолаева, публикуется с любезного разрешения заказчицы, представительницы рода, описанного в книге)
***
История рода как череда поколений, сменяющих друг друга, в семье Атяниных начинается с человека по имени Петай, впервые упомянутого в письменных источниках. Его имя известно нам только из отчества его сыновей, живших в первой половине восемнадцатого века. А их отец, как мы можем вычислить, жил во второй половине предыдущего, семнадцатого столетия.
Петай (родился около 1660 – умер до 1718) был жителем мокшанского селения Мордовская Муромка и относился к сословию ясашных крестьян. Годы жизни этого предка приблизительны, они вычислены по времени рождения его сыновей. Имя его жены нам неизвестно, а из детей известны двое: Ерёмка (род. около 1685) и Щичка (род. около 1690).
Ясачными или ясашными крестьянами называли жителей Поволжья, Приуралья и Сибири, обложенных натуральным налогом. Налог этот (от татарского ясак – натуральная подать) собирался главным образом пушниной, но также и другими видами продукции или, порой, неким её денежным выражением. В времена Орды этот налог собирали татары, позднее Московские Великие князья и цари не стали менять сложившуюся налоговую систему и продолжили сбор ясака с мордвы, чувашей и других поволжских, уральских и сибирских народов.
Темниковская мордва, приписанная к Инсарской округе, в том числе и наши предки, в XVII веке платили кроме ясака также «куничные» сборы и сборы с посопного хлеба.[1] В некоторых случаях также взимался отдельный «медвяный оброк». Дело в том, что основными занятиями мордвы-мокша были бортничество (лесное пчеловодство в естественных или специально выдолбленных дуплах), охота (в том числе на куницу и бобра), а также рыболовство. Земледелие также было развито. Земля была отведена «в посоп и в оброк». Основными культурами были рожь и овёс. Поздней осенью либо в начале зимы ясачные люди, в том числе Петай, должны были привезти в Инсар условленное количество зерна (оброк «в посоп») и выплатить денежный оброк.
Ясаком облагались не отдельные люди, а дворы. Объем взносов в пользу казны с каждого двора зависел от величины земельных угодий, которыми распоряжалась семья или несколько семей, живших одним двором.
Имущество одной семьи или одного рода по древней традиции метилось особыми знаками, которые по-русски назывались знамёна (также клеймо или мета), по-татарски тамга, а по-мордовски тешкс, серма или пазава.[2] У каждой семьи было своё, особенное начертание.
Родовым знаком собственности («сьормою») помечали разные предметы, которые имели «хождение» среди соседей и родственников: домашняя утварь, приспособления для валяния валенок, корыта для рубки капусты, ступы, пахталки для масла, донца прялок, инструмент, конская сбруя. Этим же знаком отмечали участки леса (делая зарубки, засечки), пашни или лугов (выкапывая у границы участка знак в форме тешкс своего рода). В некоторых случаях знаком тешкс могли клеймить скот. Мордовские старосты подписывали этими знаками различные документы, например, отмечали записи в межевых книгах или подписывали поданные сказки (списки населения). Обычно в конце поданной сказки стояла следующая запись: «[Должность и имя писца] по велению мордвы старост (далее следовали имена старост и их знаки) с товарищи знамёна их отписал».
Необходимость в знаках собственности была так велика, что если сыновья делились с отцом и основывали свои хозяйства, они должны были во избежание имущественных недоразумений выбрать себе новый знак. При этом старший в роду пользовался отцовским знаком без перемен, а остальные как-нибудь видоизменяли мету отца, но трансформируя её таким образом, чтобы сохранялась преемственность.
Знаки были самой разнообразной формы. Это могли быть упрощённые стилизованные изображения инструментов (топор, молот, коса, вилы, соха, дуга), природных явлений (гора, солнце, дым, вода), животных (журавль, лошадь, медвежья лапа, заячьи уши, орлиный хвост, баранья голова), геометрических фигур (круги, линии, иные замысловатые фигуры).[3] Иногда на тамгах мордвы присутствует такой знак, как глаз. Это не случайно. Когда хозяин отсутствовал, с его тешкс за происходящим следили «глаза». Они в соответствии с религиозными представлениями выполняли роль оберега. Как-бы «сторожили» собственность. Подтверждением этой версии является то, что на груди мордовской женской рубахи «покай», на затыльной части головного убора «златной» расположены «сельмть» («глаза»), по замыслу вышивальщиц, выполняющие функцию оберега от сглаза и порчи. В суеверном сознании человека средневековья знак в виде «глаза» работал во много раз сильнее любых запретов.
Тешксы, тамги, закрепляя собственность за той или иной крестьянской семьей, в представлениях мордвы, одновременно сохраняли ее, как бы доглядывали за ней и сторожили. Эти суеверия объяснимы. В старину любой знак вызывал священный трепет, тем более имеющий отношение к имуществу рода.
Важную роль знаки собственности (пазава, тешкс, серма) играли у бортников – древних пчеловодов. В те времена пчёл не сосредотачивали в пчельнике, они жили в естественной обстановке в лесных деревьях, пользуясь природными, либо нарочно приготовленными, дуплами. При этом способе пчелиные семьи, принадлежавшие одному хозяину, размещались часто на огромных пространствах, чем и объясняются широкие границы бортных ухожаев. Для избежания недоразумений каждый владелец метил деревья с принадлежавшим ему роем своим родовым знаком.
Мёд в древности был излюбленным кушаньем и напитком. Мёд заменял собой сахар, входил в любимые народные блюда, в том числе в обрядовые свадебные кушанья. Мёдом платили дань и налоги. Другой продукт пчеловодства – воск, считался тоже очень ценным, ведь из воска делались церковные свечи. Мёд и воск всегда служил предметом торговли, как внутри России, так и за её пределами. Так ещё в царствование Ивана Грозного в Англию вывозилось до 50 тысяч пудов (800 тонн) воска, что приносило казне большие доходы.
Мордовская земля всегда славилась своими бортническими угодьями. Луговое разнотравье в сочетании с цветущими лесами делало собираемый мёд особенно вкусным и полезным. И он всегда высоко ценился и стоил дорого.
Однако добыча меда в древние времена была связана с большими трудностями и опасностями. Бортниками становились самые смелые и умелые крестьяне. Леса были заполненными зверьем. И медведи всегда любили лакомиться медом, а встреча с ними в лесу не сулила ничего хорошего. Нужно было забраться на высокое дерево, на высоту 10–15 метров, обнаружить дупло диких пчел и извлечь мёд. Обычно на поиски таких дупел бортник отправлялся ранней весной, когда дикие пчёлы начинали чистить свои гнезда, и выбрасывали старые отбросы из дупла на снег. Обнаруженное дупло бортник помечал зарубкой тешкс на стволе дерева. Знак этот был как бы личной печатью бортника, заверяющей его право на пользование этим дуплом. Найденное дупло нужно было защитить от покушений медведей. Для этого вокруг него на высоте, на дереве устанавливалось специальное ограждение, к которому подвешивались деревянные чурбаки на веревках. Когда медведь лез к дуплу, эти чурбаки ему мешали. Он их отталкивал лапой и они, раскачиваясь, больно били медведя.
Со временем люди сами стали изготавливать дупла-борти и устанавливать их в близи от дома. Бортничество на протяжении веков было одним из основных занятий мордовского крестьянина. Бортные угодья высоко ценились. Доля их в налоговом обложении мордвы была не меньшей, чем с пашни. В XVII веке мордовские леса были главными бортническими районами Российского государства.
В то же время, местная власть в лице воевод и подьячих нередко злоупотребляла властью при сборе налогов. Фонды местных канцелярий полны челобитных от мордвы с жалобами на притеснения. В своих прошениях на имя государя мордовские старосты называют себя «сиротами», жалуются на многие обиды и утеснения, и на «убытки великия» и оскорбления, когда зарвавшиеся чиновники «бранили (нас) всякими неподобными бранями» и вымогали «мёду, рыбу и денег».[4]
Разумеется, незаконные поборы, а порой и прямой грабёж, в том числе изъятие земли, вызывали в ответ насилие со стороны угнетаемых. Особенно ярко это проявилось во время восстания Степана Разина в 1670-е годы.
Наш предок Петай в юном возрасте стал свидетелем этого восстания. На территории Пензенского края события этой крестьянской войны приняли особый размах, и мордва также почти поголовно принимала участие в повстанческом движении. Осенью 1670 года отряд разинцев во главе с донским казаком Михаилом Харитоновым взял крепости Саранск, Атемар, Инсар и Пензу. Местное население массово переходило на сторону бунтовщиков. По ходу движения казацкого войска и захвата городов шли грабежи и разбои, мятежники безжалостно расправлялись с воеводами, дворянами, помещиками, а также с духовенством, при этом не стеснялись грабить монастыри и церкви.
В начале октября разинское войско в количестве 900 человек во главе с атаманом Михаилом Харитоновым подошло к стенам Ломовского кремля. Войско бунтовщиков было настолько разношёрстным, что донских казаков в нём было меньше трети. В основном, в отрядах разинцев находился местный люд, состоявший из крестьян и служивых людей. Встречались и дворяне, которые добровольно переходили на сторону мятежных казаков. Кроме русских, среди разинцев было много татар, мордвы, калмыков и черкас (украинских казаков).
Гарнизон города, по-видимому, либо был напуган, либо ждал разинцев, и стражи-воротники открыли ворота города без всякого сопротивления. Воевода города Андрей Пекин, вместе с подьячим спасаясь от смерти, успел сбежать, но позже был пойман разинскими казаками, после чего доставлен в Нижний Ломов, где его казнили «поругательной смертью», а именно подняли на копья. Следом был захвачен Верхний Ломов. Он также не оказал разинцам никакого сопротивления.
Разинцы прочно обосновались в Нижнем Ломове, город оказался эдаким форпостом повстанцев, откуда они осуществляли свои разбойничьи набеги. Казаки и присоединившиеся к ним местные служилые грабили и разоряли помещичьи имения, храмы и церкви, убивали дворян и их семейства. Местная мордва также была взбудоражена. Многие принимали участие в погромах помещичьих имений.
Погромы шли и в соседних уездах – Наровчатском и Керенском. После Керенска разинские бунтовщики двинулись на Шацк, где повстанцев ждала неудача и они потерпели поражение от правительственных войск.
В декабре 1670 года воевода князь Юрий Алексеевич Долгоруков пошёл атакой на отряды Мишки Харитонова. После нескольких ожесточённых боёв восставшие разинцы были полностью разбиты. Остатки Харитоновского отряда рассеялись по всей округе.
Нижнеломовцы и Верхнеломовцы, участвовавшие в разинском восстании, вернувшись домой и, осознав, что им грозит по приходу в город правительственных войск, стали поголовно писать повинные-челобитные на имя царя. В этих челобитных они объясняли своё участие в разинском восстании тем, что вступали в ряды повстанцев под страхом собственной смерти и расправы над их семьями, а некоторых из них загоняли в бунтовское войско насильно. Города стали постепенно переходить под власть государства. Сдался Троицк, за ним Наровчат, 14 декабря правительственные войска вступили в Нижний Ломов. Навстречу им с иконами, хоругвями и крестами вышли нижнеломовцы, бывшие разинцы.
Ходила легенда, что когда разинцев начали преследовать царские войска, то, отступая, бунтовщики спрятали эту казну в овраге на «Долгой горе» под Нижним Ломовом. И клад этот до сих пор не открыт.
17 декабря царские войска вошли в Верхний Ломов. Жители города также передали подготовленную челобитную на имя царя Алексея Михайловича, в которой каялись и просили простить их грешных и помиловать. Также жители Верхнего Ломова указали в челобитной все имена бунтовщиков, как нижнеломовцев, так и своих же верхоломовцев. «И в том же мы, холопы твои, тебе, великому государю, виноваты», – Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великие и Малые и Белые Русии самодержец, пожалуй нас, винных холопей своих, вели, государь, челобитье наше принять, а за вину нашу, холопем своим, что ты, великий государь, укажешь. Царь, государь, смилуйся!».
Во время подавления казацкого мятежа, царёвы слуги ловили главных зачинщиков и активных участников восстания, которых после короткого допроса казнили. Расправа над повстанцами велась жесточайшая. Кроме убийств и казней основных участников восстания правительственные войска выжигали целые деревни, в особенности мордовские, жители которых участвовали в разинском бунте. Бывших повстанцев вешали, жгли живьём в срубах, топили в реках, четвертовали и подвешивали за ребро на крюк. Остальных били нещадно плетьми, кнутами и приводили к царской присяге. В начале 1671 года бунт был усмирён окончательно. Весной этого же года разинцы опять было попытались подойти к Пензе и к Ломовской черте, дабы идти дальше к Москве. Но после короткого боя под стенами города отряды бунтовщиков были наголову разбиты, и это было последнее и окончательное поражение мятежных казаков в разинской войне. Сам же мятежный атаман Степан Тимофеевич Разин был пойман, отправлен в Москву и на Красной площади перед многочисленной толпой был четвертован.
Местная мордва была заново «приведена к шерти», то есть к присяге. При этом крещёная мордва присягала в форме крестоцелования.
Подавленное возмущение прекратилось, но ещё несколько лет их нельзя было считать совершенно замирившемися. Мордва, не только оставшаяся в язычестве, но и принявшая христианство, часто сходилась в лесах на совещания о том, как бы грабить русские деревни и помещичьи имения, и нередко действительно грабила их.[5] Вполне очевидно, что наш предок Петай тоже был приведён к присяге. А вот как именно он проявил себя во время описанных событий, увы, неизвестно. В любом случае, все местные новости в его семье наверняка активно обсуждались.
***
Следующее поколение наших предков – это Ерёмка (Фёдор) Петаев (около 1685 – после 1745) Нам известно два его имени: народное (Ерёмка) и крестильное христианское (Фёдор). По крайней мере, в позднейших ревизских переписях младший сын Ерёмки, Семён, упоминается с двумя вариациями отчества. Семья Ерёмки по-прежнему относилась к сословию ясашных крестьян и проживала в деревне Мордовская Муромка. Увы, о его жене у нас нет сведений. Но зато известны имена его младшего брата (Щичка) и нескольких сыновей, которых звали: Бедейка, Жетяйка, Веляйка (род. около 1715) и Семён (род. около 1720).
По сложившейся канцелярской практике Московского царства, имена простолюдинов (не только мордвы, но и татар, и русских, и прочих этносов) писали в форме «полуимени», с уменьшительно-пренебрежительным окончанием –ка или –ко: Ивашко, Васька, Куземка, Досайка, Исмаилко, Рызайка. По форме имён (Щичка, Жетяйка и т.д.) мы можем понять полную форму имени членов семьи наших предков.
Вообще, дохристианский именник в мордовских языках (как мокшанском, так и эрзянском) насчитывал многие сотни уникальных имён. Имена обычно обозначали или черту характера — Кежай, (злой), Паруш (хороший), или передавали отношение к ребёнку, чувства родителей — Вечкас (любить), Учесь (от учемс – ждать), или называли место рождения младенца —Паксют (от пакся – поле), Виряй (от вирь – лес), или содержали указание на время рождения — Нуят, Нуякша (от нуемс – жать), Пивцай (от пивцемс – молотить). Частыми также были имена, образованные от названий деревьев и животных, например: Овтай (от слова медведь), Каргаш (журавль), Пичай (сосна). У мордвы-мокши популярными были «птичьи» имена: Турташ (дрозд), Тундас (пеночка, дословно «весенник»), Торай (дикий гусь), Кавал (коршун), Цёфкс (соловей), Сузи или Сувози (глухарь), Пулукш (тетерев). Некоторые личные имена впоследствии легли в основу современных мордовских фамилий: Кирдяйкины (Кирдяй), Шиндины (Шиндяй/Чиньдяй), Вирясовы (Виряс), Рузавины (Рузава), Пинясовы (Пиняс), Пивцаевы (Пивцай).
Женщин реже фиксировали в официальных переписных документах, но тем не менее, нам известны некоторые старинные мокшанские женские имена: Кодай (прясть), Стай (хорошая швея), Тевтярь (родившаяся в пору роения пчёл), Кизор (лето), Тундас (весна), Кельган или Кельге (любить), Эрекай (живой, подвижный), Кецята (радость). Однако в связи с тем, что в мордовских языках нет грамматической категории рода, иногда различить мордовские мужские и женские имена бывает непросто, особенно когда они выступают без контекста. Кроме того, одни и те же имена нередко могли выступать как в качестве женских, так и мужских. Впрочем, к женским именам порой добавлялось слово ава (женщина).
Ещё одной интересной особенностью женских мордовских имён было то, что часть имён играла роль социальных терминов (семейных титулов). В частности, особым образом в больших мордовских семьях именовали старших и младших снох. «Имён, которые давались молодушкам, — как указывал М.Е. Евсевьев, мордовский учёный начала XX века — у эрзи было шесть: Мазава (красивая женщина), Ашава (белая женщина), Парава (хорошая женщина), Вежава (младшая женщина), Сырнява (золотая женщина) и Тятява (значение забыто). Самыми употребительными из них были первые четыре, причем первые три давались старшим снохам и в каком угодно порядке, а Вежава давалось всегда младшей снохе». У мордвы-мокши эти имена-титулы бытуют до сих пор, правда, без прибавления слова –ава: маза – жена старшего брата, тязя – жена второго брата, вяжа – жена третьего брата, пава – четвертого, тятя – пятого.[6]
На мордовские женские имена с двумя основами внешне похожи некоторые древние русские имена, такие, как Белава, Любава, Хорошава, Чернава, которые также имели хождение среди мордвы. Внешнее сходство их с мордовскими облегчало их заимстование. Идентично образованными титулами, также ставшими затем просто именами, мордва называла не только снох, но и женщин, имевших в мордовском обществе высокий социальный статус. Например, титулами кирдява, инява, назывались жёны мордовских правителей — кирди, инязоров, каназоров. Термином покшава титуловались жены покштяев — глав патриархальных родов, а именем-титулом азрава — жены кудатей или кудазоратей — глав больших патриархальных семей. Все эти титулы, обозначавшие социальное положение тех или иных женщин в мордовском обществе, затем превращались в личные имена — Кирдява, Инява (Онава, Анава), Покшава и прочие. По аналогичному образцу возникло мордовское женское имя Рузава (от руз – русская, ава – женщина), служившее для обозначения русской снохи в мордовской семье.
Мордовский обычай наречения имени — лемдема — практиковался вплоть до середины XIX века. Имя нарекала повивальная бабка следующим образом: по принесению духам-покровителям дома и умершим предкам благодарственной жертвы за дарование младенца, повивальная бабка заставляла кого-либо держать над головой новорожденного младенца целый испечённый пирог, а сама брала другой и, стуча хлебом об хлеб, который держали над головой младенца, произносила следующие слова: «Даю тебе имя...».
Мордва придавала большое значение выбору счастливого имени. Для его поисков отец младенца выходил на улицу, и первый предмет или существо, попадавшее ему на глаза, становилось именем ребенка. Обоснованием такого выбора было то, что раз встретившийся человек или предмет существует и здравствует – значит, будет жить и здравствовать новорожденный. Мордовские народные имена могли даваться и после крещения, наряду с христианскими, получаемыми в церкви. Но постепенно, в связи с христианизацией, начавшейся в XVI веке, самобытные мордовские имена стали употребляться в качестве вторых имен, затем как прозвища и, наконец, окончательно были вытеснены христианскими в середине XIX века. У новокрещёных в употреблении долго были как христианские, так и дохристианские имена одновременно.
Христианское имя первоначально употреблялось как второе после собственно мордовского, потом оба стали функционировать наравне, затем христианское имя стало выступать на первое место, а мордовское отошло на второе. Так, в одном документе 1750 года говорилось: «по-мордовски Уческа Жданов, а по-русски Дмитрий Корнилов».
Христианские (русские) имена в эрзянском и мокшанском языках подвергались трансформации и стали звучать несколько иначе. Например, имя Фёдор могло принять форму Кведор, Фома — Кома, Марфа — Марква, Аксинья — Окся, Мария — Марё и так далее.
Кроме самобытных мордовских имён, в деревнях мокши бытовала и некоторая часть имён заимствованных. Заимствования шли из дохристианских славянских, арабских, тюрко-татарских и иных источников. Эти имена в мордовских языках также в той или иной степени изменяли свой облик, приспосабливались к особенностям мордовского произношения. Из тюрко-татарских заимствований можем отметить такие имена: Булай, Сабай, Мемей, Селеват, Сюлдюк, Казанчей. Из русских: Несмеян, Любим, Поздей, Ждан, Гуляй, Девятка, Надежка, Первуш, Живай, а также Петай.
Имя Ерёмка, по всей видимости, восходит к русскому христианскому имени Еремей. Краткая форма этого имени широко использовалась. Но, очевидно, кроме этого имени бытовало и второе, христианское.
При жизни Ерёмки-Фёдора в Мордовской Муромке прошла первая сплошная подушная перепись.[7] Состоялась она в 1719 году, а позднее, в течение ещё нескольких лет, пополнялась и исправлялась (проводилась «ревизия» переписи). В дальнейшем все последующие переписи получили название ревизий.
Инициатором переписи был лично Пётр I. Благодаря именно этому неугомонному правителю России мы знаем сегодня имена наших прародителей. В январе 1719 года вышел государев указ о проведении подушной переписи всего податного мужского населения: «Государь указал, по именному своему великого государя указу, ради расположения полков армейских на крестьян всего государства, брать во всех губерниях сказки… о дворцовых, и прочих государевых, патриарших, архиерейских, монастырских, церковных, помещиковых и вотчинниковых сёлах и деревнях, також однодворцам, татарам и ясачным, (кроме завоёванных городов и астраханских и уфимских татар и башкирцев и сибирских ясачных иноземцев, о которых будет особливое определение впредь) без всякой утайки, не взирая ни на какие старые и новые о дворовом числе и поголовныя переписи, но учиня самим переписки правдивыя, сколько где в которой волости, в селе или в деревне крестьян, бобылей задворных и деловых людей (которые имеют свою пашню) по именам есть мужескаго пола, всех, не обходя от стараго до самого последнего младенца, с летами их, и подавать те сказки в губерниях…»
О ясачных людях, в том числе о мордве, указывалось особо: «У татар и ясачных принимать от каждой волости или деревни за знаменами старост (то есть с подписью тамгой, тешкс – Ю.Е.) и выборных их людей. В прикладывании рук велеть велеть в вышепомянутых сказках подписываться всем, с таким крепким подтверждением, чтоб в тех своих сказках всякий… написал самую истину, не утая ни единыя мужска пола души. А ежели от кого из них явится какая в душах утайка, и за то б учинить прикащикам, старостам и выборным людям, всем смертную казнь без всякой пощады».
Зная о том, что местным жителям ничего не стоит во время переписи попрятаться в лесах и оврагах, государь посчитал необходимым как следует припугнуть местное начальство и сельских старост: «Однодворцам, также татарам и ясачникам, велеть в сказках подтвердить: буде кто из них в душах утаит, и за то б учинить тем жестокое наказание, бив их кнутом нещадно, да сверх того за всякую утаённую душу из того двора, в котором утайка явится, взять лучшего человека в солдаты, не в зачёт положенных с них рекрут».
Строгости были оправданы тем, что царь строил новую столицу, вёл войны то со шведами, то с турками, то с собственными гражданами, то с самим чёртом. Царь строил флот, лил пушки, бил морды, стриг бороды, кроил кафтаны и потрясал устои. А на всё это требовались деньги, в том числе новоучинённая подушная подать. И чтобы дикая мордва в своих глухих лесах не вздумала сорвать царю его грандиозные планы, царь пугал эту самую мордву «жестоким Его государевым гневом и разорением», стращал чтоб «оныя сказки из губерний присылали с Санкт-Петербург» и самолично велел «всякого чина людям объявлять… казни и штрафы (разумеется, "безо всякой пощады" - Ю.Е.) над теми, кто дерзнёт какую утайку учинить».
И вот одним ясным утром (по всей видимости, летом 1719 года) в деревню Мордовскую Муромку прибыл плотный краснорожий подьячий с сухим сутулым писцом и, вероятно, в сопровождении воинской команды. Ведь население крайне негативно относилось к переписчикам и охрана точно была нелишней. Прибывшая команда воняла водкою и табачищем. При появлении этой суровой компании в Муромке вдруг стало тихо-тихо. Бабы попрятались. Собаки умолкли. Даже гуси попрятались по дворам. Только глупые куры гуляли и чего-то искали в прелой соломе. В деревне повисла тягостная атмосфера неопределённости.
При словах «бить кнутом нещадно» у местного старосты зачесалась спина и задёргался глаз. А при словах «смертная казнь» потемнело в глазах и качнуло на ватных ногах. В животе заурчало. Внутри что-то оборвалось и вышло наружу неприятным конфузом.
Мордву переписали. Переписчики насчитали в деревне 103 человека мужского пола. Полное население, по всей видимости, составляло около 200–210 человек. Среди них был и наш предок Ерёмка Петаев, предок рода Атяниных. С ним же переписали его малолетних ребятишек и брата Щичку. Ходили слухи, что перепишут и телят с поросятами. Но на этот раз обошлось.
Сверх ясака и посопного сбора наших мокшан обложили ещё и подушным налогом. К слову, за время правления Петра I размер ясака постоянно увеличивался. Например, в последние годы ХVII века денежный оброк в Среднем Поволжье с одного ясака составлял около 1 рубля. На территории Пензенского края размер посопа в конце ХVII века с одного человека равнялся одной четверти ржи и столько же овса. Одна четверть составляла большой плетёный короб, вмещавшей несколько десятков килограмм зерна. В начале XVIII столетия резко увеличились окладные ясачные сборы, появилось множество сверхтабельных, новоположенных сборов. С 1704 по 1723 годы ясачные крестьяне платили с ясака уже около 7 рублей деньгами. А также по 2 четверти ржаной муки, по осьмине ржи и по четверти овса. Денежная часть оклада ясака выросла в несколько раз. Теперь к этим сборам добавилась также подушная подать.
***
[1] Грамота царя Алексея Михайловича инсарскому воеводе Ивану Ивановичу Лаптеву о пересылке в Москву сборов ясачных, куничных и посопного хлеба с темниковской мордвы, приписанной к Инсаре, 1653 год // РГАДА, фонд 1120, опись 1, дело 8, листы 1–12
[2] Рогачёв В.И. Семейные знаки народов Поволжья (на примере знаков собственности эрзи и мокши). – Саранск, 2003.
[3] Деникаева Е.А. Крестьянский гербовник мокши и эрзи (к вопросу о мордовских бортных «знаменах» конца XVI – начала XVII в. // Социокультурные традиции Поволжья и Приуралья в контексте интегративных связей. Часть 1. – Саранск. 2012. С. 116–120.
[4] Видяйкин С.В. Произвол и злоупотребления местной власти в Мордовском крае в XVII веке // Социокультурные традиции Поволжья и Приуралья в контексте интегративных связей. Часть 1. – Саранск. 2012. С. 71–74.
[5] Холодков О.И. Нижний Ломов. Начало истории. Цит. по: интернет-ресурс http://xn--b1aebbi9aie.xn--p1ai/viewtopic.php?f=8&t=1656 Дата обращения 30.04.2023; Абрамов В.К. Акай Боляев и Крестьянская война 1670–1671 гг. в Мордовском крае // Финно-угорский мир, том 12. 2020, №2.
[6] По материалам Н.Ф. Мокшина. Цит. по: https://paevo.ru/mordva/mordovskie-imena-i-familii-lempt/imena Дата обращения 05.05.2023.
[7] Книга переписная ясачных крестьян Ченбарского стана Инсарского уезда, 1719–1721 годы // РГАДА, фонд 350, опись 2, дело 1050А, листы 165– 170 оборот.
