Григорий Иоффе
В этой квартире на улице Марата я родился.
Точнее – отсюда мама, сев на трамвай на углу Разъезжей, поехала на улицу Маяковского, в роддом имени Снегирева. А через несколько дней папа привез нас, уже двоих, обратно.
В марте 1953-го тем же маршрутом, из той же больницы привезли брата Гену.
Сюда, в нашу 14-метровую комнату, в ноябре 1955 года, после десяти лет, проведенных на лагерных нарах, и почти трех – в целинных бараках, приехала бабушка. Водопровод, газ, ванная, всегда теплая печка и нормальная еда после голодных лет в заключении, наконец, безграничный город, окружавший нашу маленькую квартирку, – теперь все это могло показаться раем…
В квартире, кроме кухни, было пять комнат (соответственно – пять семей) и – ванная! А в ней – большая ванна с дровяной колонкой. Она работала, это избавляло нас от еженедельных ритуальных хождений в бани (Воронежские на одноименной улице или Ямские на Достоевского, до той и другой было минут семь ходьбы) и было предметом зависти жильцов других квартир.
На родительской оттоманке, за занавеской – круглая печка
Рядом с нашей была комната белорусов Курчиков: дядя Жора, завгар на каком-то заводе, его жена тетя Таня, домохозяйка, и их дети, Валя и Толя. Валя с 1954 по 1958 год училась в Академии художеств на архитектора, а перед тем окончила строительный техникум, куда, не на занятия, конечно, иногда брала меня, еще дошкольника, и мы ехали с ней на трамвае «учиться» – куда-то в сторону Измайловского проспекта. В Академии Валентина познакомилась с Анатолием Лазаревым, они учились вместе, а когда женились, Толя переселился в нашу квартиру. Курчики-старики к тому времени умерли, и они жили в одной комнате с Толей-младшим, а потом и тот женился, а потом у Толи с Валей родилась Таня, и они тоже стали жить в одной комнате впятером, как и мы.
Теперь уже я иногда нянчился с Таней, как когда-то Валя со мной. От Курчиков–Лазаревых сохранилась лишь одна фотография, подаренная Таней.
«Моим нянькам от Тани!»
Толя Лазарев был не только красавцем (как и Валя – красавицей), но и очень разносторонним человеком, писал маслом (его копия с картины И. Шишкина «Утро в сосновом бору», которую в народе называли «Мишки на лесозаготовках», висела в коридоре квартиры), был артистом кукольного театра в Академии. Он приносил домой, подремонтировать, огромных тростевых кукол и показывал нам их устройство. По вечерам мы с ним играли на кухне в табуреточный хоккей. Между ножек перевернутой табуретки ставилась большая картонная коробка из-под фотобумаги, которая становилась коробкой хоккейной. В ее дне мы проделывали щели, в которые снизу вставляли сделанные из алюминиевой толстой проволоки клюшки. Шайбой была обычная стирательная резинка.
Толька, Курчик-младший, едва закончив семилетку, подался в ремесленное училище (оно же – ремесло или ремеслуха), а потом оказался на радиозаводе. Насколько не шли ему, послевоенной шпане, в голову школьные науки, настолько способным он оказался к радиотехнике, будто от природы в голове его уже сидела какая-то схема. Он и после работы вечно сидел в углу комнаты в канифольном дыму и что-то собирал, паял, а потом вдруг получался телевизор – второй в квартире после нашего КВНа, потом другой, с гораздо большим экраном, потом радиоприемник, потом магнитофон (магнитофон, правда, он собрал уже в достаточно зрелом возрасте, будучи женатым. Подвыпив, он развлекался: склеивал небольшой кусок ленты и пускал по кругу, записав какой-нибудь текст, например, «Люська дура!», потом включал звук на полную катушку, открывал дверь в коридор, и вся квартира наслаждалась его радостно повторявшимся воплем «Люська дура! Люська дура!..». Все смеялись, включая Люську, его молодую жену)…
А во дворе еще все помнили, что в нашей квартире живет Кура, лучший друг Хрыча, былого предводителя дворовой шайки. Что они вытворяли, в какие азартные игры играли, с кем объединялись, собираясь походом на лиговских, об этом я рассказать не могу, это была эпоха первых послевоенных лет.
Теперь у нас во дворе была новая компания и другие игры: прятки, в том числе и по подвалам, пятнашки, штандер, казаки-разбойники (с выбеганием на Круглый, бывший Ямской, рынок), футбол-хоккей, ну и, конечно, летом – фантики и ножички. К играм на деньги мы были равнодушны, победа была важнее любой наживы, и такие игры, как пристенок, например, в нашей компании не прижились. Хотя пробовали мы все, что тем или иным ветром заносило в наш двор: и тот же пристенок, когда монета ударялась ребром в стену дома и должна была упасть как можно ближе к лежащей на земле монете противника, и в расшибалочку (чику), когда монеты всех игроков ставились столбиком и нужно было своей битой (у каждого была, как правило, своя, заветная, лучше всего из свинца) разбить эту пирамидку, и в орлянку, где нужно было просто-напросто угадать, на какую сторону упадет подброшенная монетка – на орла или решку. В орлянку теперь, по-моему, играют только футбольные судьи, подбрасывая монету или специальный жетон перед игрой, когда капитаны команд должны выбрать, кто начнет игру и какая половина поля кому достанется.
Здесь же мы получали первые уроки параллельного образования, вмещавшего в себя широкий спектр ненормативной лексики, то бишь мата, начальных знаний о сексуальных отношениях и самый разнообразный улично-народный фольклор. Из кладовых моей памяти до сих пор нет-нет да являются, к месту и не к месту, какие-то фразочки, стишки или обрывки блатных песенок, которые запоминались походя, на слух, с первого-второго раза («Хорошо тому живется, у кого стеклянный глаз. Он не колется, не бьется, и сверкает, как алмаз!»). Чего не скажешь о школьных стихах, которые постигались и выучивались со скрипом (мозгов): обязаловка вызывала отторжение. Если бы я услышал от кого-то во дворе «Вот бегает дворовый мальчик, в салазки жучку посадив, себя в коня преобразив…», я бы это запомнил сразу.
Но учить по учебнику было скучно. То ли дело: «В неапольском порту, с пробоиной в борту…»! Впрочем, теперь это уже классика, ее поют барды, причем, у одного порт, как у нас, неапольский, у другого кейптаунский или еще бог весть какой. Или вот: «Задумал я, братишечки, жениться. Жену себе хорошую нашел. Она была веселая, как птица, я в тот же день расписываться шел. Одна нога была у ней короче, другая деревянная была. Я часто-часто плакал среди ночи: зачем меня ты, мама, родила?»...
Единственное окно нашей комнаты, а также окна Курчиков и Голуновых (их комнаты были побольше и имели по два окна) выходили на улицу. Если смотреть с ее противоположной, четной стороны, на наш дом, эти пять окон находятся слева от арки, наше – крайнее, за стеной нашей комнаты уже 61-й дом. Теперь в нашей квартире клиника эстетической стоматологии, вход в которую сделали, расширив одно из окон Курчиков. А в нашей комнате, на месте печки, регистратура. Смешно и грустно.
Улица Марата, дом 59
В двух других комнатах, окнами во двор, жили тетя Рая Строганова (по моим тогдашним понятиям – старушка, которая исчезала летом, уходя «в леса», и появлялась к зиме, но зато у нее не переводились грибы, клюква и брусника) и тетя Шура, старший дворник. В доме был еще просто дворник (дворничиха), если не ошибаюсь – тетя Нюра, и вдвоем с тетей Шурой они поддерживали во дворе и на улице, на нашей части тротуара, идеальный порядок. Особенно заметен был их труд зимой, когда с раннего утра за окном можно было услышать разнообразные шорохи и скрипы. Деревянными лопатами они насыпали свежевыпавший снег на большие металлические или фанерные листы и за веревку волокли этот груз на улицу, сооружая на мостовой вдоль тротуаров аккуратные линии сугробов. Утром, когда я отправлялся в школу, а бабушка в магазин, эти сугробы уже сгребала своими лапищами снегоуборочная машина.
…Не надо забывать, какое это было время: совсем недавно закончилась война, из средств массовой информации были только радио и газеты, а ума мы могли набираться лишь из кинофильмов, книг, пионерских журналов, в школе да во дворе. Теперь все это заменили смартфоны и компьютеры, а такое понятие, как «двор», как сообщество детворы, живущей в одном доме, новым поколениям просто неизвестно. Даже во дворах-колодцах старого бывшего Ленинграда. Дети ХХI века зачастую глухи, не чутки к живому слову и больше полагаются на экраны и наушники. Мы же и видели, и слышали друг друга, и кое-что запоминали.
Книгу «100 лет с правом переписки. Народный роман», изданную в 2022 году издательством "Петербург - ХХI век", можно купить в интернет-магазине OZON, в магазине "Фаланстер" в Москве, а в Санкт-Петербурге – в издательстве (peterburg21vek.ru ), в ИЦ «Гуманитарная академия», Арт-пространстве "Марс" (Марсово поле, 3), в магазинах "Подписные издания" и "Кот ученый", а также на Книжной ярмарке в ДК Крупской (секция 27, со двора).
Люди. Книги. Жизнь.
Издательству «Петербург – ХХI век» – 30 лет!
На встрече с читателями издатели и авторы – писатели, поэты, переводчики, журналисты, художники – расскажут об истории издательства, о совместной работе, о своих книгах, ответят на ваши вопросы. Большая выставка и маленькие сюрпризы!
Встречаемся 14 мая 2023 года в библиотеке имени К.Г. Паустовского на Варшавской улице, 37/1, в 15-00.