(Трилогия о Бальзаминове)
И последний из «четвёрки», идущей через все пьесы трилогии, - сам Михаил Дмитриевич Бальзаминов.
Первое же его явление вызывает смех: я уже писала, что смешно, когда молодой человек, которого завивает на кухне кухарка, более чем серьёзно относится к этому занятию. А он ещё и пояснять будет: «Маменька, я хочу а ля полька завиться!» И закончится всё почти водевильной сценой: «Бальзаминов в халате вбегает из кухни.
Бальзаминов (держась за голову).Ухо, ухо! Батюшки, ухо!
Матрёна (в двери; со щипцами). Я ведь не полихмахтер, с меня что взять-то!
Бальзаминов. Да ведь я тебя просил волосы завивать-то, а не уши. Матрёна. А зачем велики отрастил! Ин шел бы к полихмахтеру; а с меня что взять-то! (Уходит.)»
Кажется, всё более чем полно иллюстрирует слова маменьки «Глупенький, глупенький! Зачем ты завиваешься-то? Волосы только ерошишь да жжёшь, всё врозь смотрят. Так-то лучше к тебе идет, натуральнее!» Но практически тут же мы узнаем ещё немало интересного. Узнаем, например, что, принарядившись и завившись, Бальзаминов начинает «мимо богатых купцов под окнами ходить». Маменьку это очень волнует: «Как-нибудь и беды наживёшь. Другой ревнивый муж или отец вышлет дворника с метлой». А сам он настроен очень даже оптимистично: «Ну, что ж такое? Ну, вышлет; можно и убежать... Разве лучше в бедности-то жить! Ну, я год прохожу, ну два, ну три, ну пять - ведь так же у меня время-то идёт, - зато вдруг...»
Правда, позднее он уже с горечью будет сообщать: «Вы знаете, маменька, какая у нас сторона! Я уж теперь далеко не хожу, а хожу тут поблизости... Какое необразование свирепствует в нашей стороне, страсть! Обращения не понимают, человечества нет никакого! Пройду по рынку мимо лавок лишний раз - сейчас тебе прозвище дадут, кличку какую-нибудь. Почти у всяких ворот кучера сидят, толстые, как мясники какие, только и дела что собак гладят да играют с ними; а собаки-то, маменька, как львы. Ведь по нашему делу иногда нужно раз десять мимо окон-то пройти, чтобы заметили тебя, а они разве дадут? Сейчас засвищут, да и давай собаками травить». Его рассказ может, конечно, вызвать жалость: «Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да ещё бежишь с версту, духу потом не переведёшь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться - и вдруг видят тебя из окна, что ты летишь во все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть!» Но вывод... «Невежество в высшей степени... что уж тут!»
Служит Мишенька в суде («С девяти часов до половины третьего-с; а на дом редко когда дают-с»), получая жалованье сто двадцать рублей в год. При этом в службе он и не заинтересован особенно («Что служить-то! Много ли я выслужу? А тут вдруг зацепишь мильон»), и способностей не проявляет, даже маменька скажет: «Какое уж ему дело давать, по его ли разуму?» Островский не раз подчеркнёт его полную неспособность здраво оценивать и себя, и всю обстановку. Вот он заявит маменьке: «Я хочу в военную службу поступить», - и будет перечислять преимущества: «Вы только представьте, маменька: вдруг я офицер, иду по улице смело; уж тогда смело буду ходить; вдруг вижу - сидит барышня у окна, я поправляю усы...» И никак не хочет задуматься над простым вопросом: «А чем жить-то мы будем, пока ты в офицеры-то произойдёшь?» Здравомыслящая Павла Петровна недаром спросит: «Да ты проснулся ли совсем-то, или ещё всё бредишь?» И снова отчаяние: «Вот видите, маменька, какой я несчастный человек! Уж от военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя».
Эта «видимая польза» заключается, судя по всему, в умении пустить пыль в глаза Не знаю, конечно, как у других читателей, а у меня полный восторг вызывают его рассуждения: «Ведь другой и богат, да что проку-то: деньгами не умеет распорядиться, даже досадно смотреть». А уж он-то, конечно, умеет: «У меня, маменька, вкусу очень много. Я знаю, что мне к лицу». Хорошо одеться, иметь своих лошадей - этим, по существу, и ограничиваются его мечты: «Сшил бы себе голубой плащ на чёрной бархатной подкладке. Надо только вообразить, маменька, как мне голубой цвет к лицу! Купил бы себе серую лошадь и беговые дрожки и ездил бы по Зацепе, маменька, и сам правил...» Но, как говорится, бодливой корове Бог рог не даёт: «Если человек со вкусом, да не имеет средств, это ужасное положение-с! В мечтах всё представляется богатство и даже во сне-с...» Он и ищет себе подходящую невесту. При этом главное для него — её богатство. Вот он будет любоваться проезжающей мимо окон: «Какая едет-то! Вся бархатная!» А вот уже прямо заявит: «Мне, маменька, все богатые невесты красавицами кажутся; я уж тут лица никак не разберу».
Не раз и не два автор покажет нам, как Мишенька, совершенно оторвавшись от реальности, будет строить планы. То станет подсчитывать будущие траты: «Я теперь получаю жалованья сто двадцать рублей в год, мы их и проживаем; а как будет триста тысяч, так если по тысяче в год... всё-таки мне на триста лет хватит». - «Неужли ж ты триста лет хочешь прожить!..» - «Ну, позвольте! Если по две в год, всё на полтораста лет хватит». А то «так, по-домашнему, с маменькой-с... в сумерках» мечтает о жизни с богатой женой: «Вот, маменька, выхожу я из саду, жандарм кричит: "Коляску Бальзаминову!" А я будто, маменька, генерал...»
Как он ведёт ухаживания? Сваха скажет: «Он-то ходит под окнами манирует, а она ему из второго этажа пленирует». Капочка поведает подруге: «Ах! одна минута - и навек всё кончено! Шла я вечером откуда-то с Маланьей, вдруг нам навстречу молодой человек, в голубом галстуке; посмотрел на меня с такой душой в глазах, даже уму непостижимо! А потом взял опустил глаза довольно гордо. Я вдруг почувствовала, но никакого виду не подала. Он пошёл за нами до дому и раза три прошёл мимо окон. Голубой цвет так идёт к нему, что я уж и не знаю, что со мной было!» И ходит он мимо окон «каждый день. Ах!.. Разве уж очень грязно...»
Однако при встрече со своим «предметом» объясниться как следует Мишенька не может: мнётся, забывает слова, не знает, о чём говорить. С Капочкой Ничкиной даже поцелуи будут какие-то будто случайные («Бальзаминов тянется к Капочке, она к нему, целуются и потупляют глаза в землю»), а разговор не пойдёт дальше выяснения, кому что нравится.
В гостях у Антрыгиной он попытается выразить свою любовь, ответив на вопрос «А можно вас спросить, кто это вам нравится в этой стороне?» - «Это я должен сохранять в глубине души своей-с.» - «И очень вы её любите?» - «Для моей любви нет границ и нет слов-с, чтобы выразить», - на что язвительная подруга «невесты» заметит: «А я так думаю, что оттого и нет слов, что сказать-то нечего» (правда, когда понадобится обвинить соперника, слова тут же найдутся) А дальше мы узнаем о пристрастии Бальзаминова к чувствительным стихам: «Конечно, кто знает много стихов хороших-с, тот сейчас может прибрать на всякий случай-с; а кто если не знает, как же он выразит свои чувства!» - правда, толком прочитать что-либо «чувствительное» он так и не сумеет. Впрочем, о любви к книжным фразам мы знали и раньше: решившей пококетничать Капочке он скажет: «Умерла моя надежда и скончалася любовь!» А ещё раньше, грозя умереть от счастья, провозгласит: «Нет, нет, пускай сберут все розы и лилеи и насыплют на гроб мой» .
И совершенно изумительно объяснение с Раисой Пеженовой, когда, признавшись (в ответ на вопрос «Кто же эта женщина, которая могла вас прельстить собою?»): «В таком случае-с позвольте вам выразить, что эта женщина - вы самые-с и есть-с», - и произнеся уже традиционное «Для моей любви нет слов-с. Я бы и желал выразить-с, но никак не могу-с», он ответит на вопрос «Вы давно в меня влюблены?»: «В четверг после обеда, на прошлой неделе».
А к чему приводят все его попытки? До следующего раза!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь